Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 76

– Нет. Нет, – она покачала головой.

– Ученые даже считают, – он погладил ее по руке, – что такие браки – очень перспективны. Во-первых, у супругов – генетическое сходство характеров. Меньше ругаться будут. А во-вторых – на потомстве такое родство не отражается. Вероятность генетических дефектов – как и в обычном браке. А вероятность, что ребенок будет талантливым – даже выше, чем в обычном. И для примера – там как раз про похожий случай рассказывали. Про то, как именно в браке между кузиной и кузеном родился настоящий гений.

Настя хотела перебить его. Хотела выкрикнуть что-то гневное. Заорать: «Да врешь ты все! Не читал ты никакой статьи!» Хотела развернуться и уйти из квартиры... Но вместо этого тихо произнесла:

– А Николенька... наш Николенька – никакой и не гений. Обычный ребенок.

– Значит, его талант проявится позже. – безапелляционно заявил Сеня. И снова набросился на нее с поцелуями.

Арсений проснулся оттого, что она приглушенно говорила в трубку:

– Нет, я не приеду... Поздно уже... Да, мама, я у подруги. Ты ее не знаешь... Нет, у нее нет телефона... Ах, мама, думай что хочешь!... – голос ее раздраженно повысился. – И говори ему что хочешь!...

Она в сердцах бросила старинную трубку на рычаг.

Он открыл глаза, посмотрел на нее.

Такая же стройненькая, как прежде. Роды не испортили ее фигуру.

– Чего подсматриваешь? – улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза.

– Нравишься ты мне.

– Да неужто?

– Иди ко мне.

– И не подумаю. Соблазнил бедную девушку.

Однако на диван она присела.

Он метнулся, схватил ее за руку, потянул к себе.

– Какой ты неуемный...

– Я тебя четыре года ждал.

– И что? Ты ни с кем – ни с кем?...

– Естественно.

– Ох, врешь...

Он снова стал ее целовать, приговаривая:

– Оставайся со мной... Здесь... Навсегда... Забирай Николеньку... Мы будем вместе... Я тебя никуда не отпущу, и ни к кому... Я люблю тебя, правда...

...Часа в три ночи им дико захотелось есть. В холодильнике нашлись яйца, «крестьянское» масло и майонез.

– Вот дураки, икру в ресторане оставили. Надо было стащить.

– Ага, завернуть в салфеточку.

– И белую рыбу оставили. И цыпленка табака.

– Замолчи, так есть хочется! Я сейчас тебя съем!

Она зажарила на обычной, никакой не антипригарной сковородке яичницу из семи яиц. Арсений вытащил откуда-то целую кучу обычных стеариновых свечей.

– Зачем ты свечей-то столько накупил?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Запасся. На случай всяких катаклизмов.

– Вдруг случится революция и света не будет?

– Ага.

Арсений рассовал свечки по майонезным баночкам да по пустым бутылкам.

Получилась дивная картина: шестиметровая кухонька, гроздья свечей повсюду, она босая, в его рубашке... Свечи бросают длинные, мятущиеся тени на стол, по-студенчески сервированный яичницей, за которым они жадно едят...

Что ж: ночь – самое время для еды. Самое время, чтобы уничтожить глазунью из семи яиц с одной тарелки, запить свежезаваренным чаем «Бодрость»...

И еще ночь – время для задушевных разговоров.

– Я еще раз повторяю. Заявляю, в здравом уме и трезвой памяти: давай начнем все с начала. Снова – с нуля. Забирай нашего Николеньку, переезжай сюда, ко мне. У нас все получится. Будет как прежде. Лучше, чем прежде.

– Ох, Сенечка, не гони картину. Не спеши. Дай мне подумать. Осмотреться.

– Мы созданы для того, чтобы быть вдвоем. Жить вместе... Долгие, долгие годы – покуда смерть не разлучит нас.

– Я знаю. И я... Я с тобой согласна. Но... Но подожди.

– А ты... Знаешь... Я хочу тебе признаться... У меня тогда... У меня в тот день... В тот ужасный день... Одиннадцатого марта восемьдесят пятого... Когда убили твоих стариков и меня арестовали... У меня тогда с ней, с этой Милкой, ничего не было.

– Как?! – она обомлела. – Но ты же сам рассказывал!... Мне – сам рассказывал!...

– Да, рассказывал. И я действительно пришел к ней, и мы коньяк пили, а она потом кофточку сняла... Но я не рассказал тебе, что было потом.

– И?... Что было потом?

– Ну, она, в общем-то, в тот день соблазняла меня, и довольно успешно... А потом... – он усмехнулся. – Можешь считать, что я смирил свою плоть. Когда она взяла и поцеловала меня, я понял, что это все настолько... Настолько неправильно... И некрасиво по отношению к тебе... В общем, я встал с кресла, сказал «извини» – и ушел. По-моему, она рыдала... Но это уже ее проблемы... В общем, ничего у нас с Милкой не было. Не трахал я ее.

– Так когда же ты мне врал, чертов Казанова?! Тогда, в декабре, когда вернулся? Ты не говорил, что с ней был? Или ты сейчас мне врешь?

– Я никогда тебе не врал. Просто я не все тебе рассказывал. С купюрами рассказывал. С цензурой. Цензуру же в Советском Союзе пока никто не отменял, правда?

...А еще ночь – время для того, чтобы строить планы. И обсуждать текущие дела.

Часам к четырем дошла очередь и до охранника Сивоглотова.

Настя опять, теперь почти дословно пересказала Сене свой разговор с ним.

– Похоже, пустышка, – вздохнул Арсений.

– Похоже, что так... – согласилась она.

– Ладно. – решил Сеня. – Пока отложим. А завтра я к Валентинову пойду. К вашему бывшему шоферу. Тоже, конечно, шансов мало – но все-таки...

В то самое время, утром, когда Арсений и Настя спали утром, как убитые, на чужом диване в чужой квартире в Марьино, в кабинет следователя Воскобойникова входил посетитель.

Воскобойников вызвал его повесткой – с нарочным милиционером под роспись. Вызвал на девять утра. Так рано, чтобы тот не выспался, встал затемно, добирался из своего Загорска первой электричкой. А, может, и всю ночь не спал: ворочался, волновался... Воскобойников знал по своему многолетнему опыту: невыспавшиеся подследственные и свидетели – податливей. Они менее осмотрительны. Им с большим трудом дается вранье.

Вот и теперь тактика его подействовала: в кабинет к следователю входил бледный седой старик с красными глазами.

– Проходите. Присаживайтесь. – сухо предложил Воскобойников.

– По какому вопросу вы меня вызвали? – нервно спросил человек, не успев усесться.

Не отвечая, Воскобойников склонился к бланку протокола.