Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 35

Или... Или вдруг выскочит иная компромиссная фигура? Допустим, старейший член ареопага, министр иностранных дел – Андрей Андреич Громыко?

Все сейчас решится. Сейчас. Через минуту-другую.

Решится, каким на все ближайшее время станут Политбюро и ЦК.

И вся партия, и вся страна.

И весь мир.

Тишина в зале пленумов стала в буквальном и переносном смысле гробовой. И ровно в тот момент, когда молчание достигло крайней точки, из двери президиума стали выходить на сцену – быстро, но вместе с тем горестно и сдержанно, – члены Политбюро. Все они были одеты в черные костюмы. Все имели уныло-скорбный вид.

Но уже по тому порядку, в котором они выходили, по выражению их лиц (которое волей-неволей проступало сквозь обязательную скорбь), все стало ясно.

И Егор Ильич Капитонов сразу все понял. В выражении лица Горбачева, идущего первым, он нашел ответ на главный, волнующий его (и всю страну), вопрос: «Кто?»

Сеня попал в типографию только к пяти. На душе было гадостно: день прошел бездарно, неправильно, бестолково...

В животе плескался стакан крепчайшего кофе. А сверху – два стакана противнейшего портвейна «Агдам». И еще коньяк. А потом, чтобы протрезветь, снова кофе.

Официально о кончине еще не объявляли. Однако «сарафанное радио» сработало безошибочно. Все вокруг уже знали, что генсек помер. Никому и в голову не приходило (как это было после недавней кончины Брежнева) даже изображать скорбь. Наоборот, царило радостное, немного возбужденное веселье. Тут же появился передаваемый из уст в уста анекдот:

– От чего умер Черненко?

– В Кремлевскую больницу пробрался шпион и выстрелил в упор. Упор упал.

Сене почему-то было не смешно.

В типографии, в комнатке выпускающей бригады, по стенам висели сверстанные газетные страницы. С первой полосы обвешенный траурной рамкой скорбно взирал огромный портрет новопреставленного руководителя. Рядом напечатали информационное сообщение о кончине.

«Как быстро все сделали, – радостно мелькнуло в голове у Арсения. – Эдак я домой и к семи успею».

Он потянулся снять со стены полосу.

– Можешь не читать, – махнул зам отвественного секретаря, тихий встрепанный алкоголик Ермолаев. – Уже пришла «тассовка»: все переверстать. И эмбарго до семи вечера.

«Эмбарго до семи» означало, что раньше, чем в семь вечера, ни телевидение, ни радио передавать полученную информацию не могут. А газеты до того срока не должны подписывать в печать.

– А как будем переверстывать? – спросил Сеня.

– Портрет Черненко ужимаем в два раза: до трех колонок. А рядом точно такого же размера портрет Горбачева. А на месте извещения о смерти Черненко – сообщение, что Пленум избрал Горбачева. Чуешь разницу?

– Чую. – кивнул Сеня.

Еще не похороненный генсек стремительно уменьшался в размерах, а его преемник столь же быстро разрастался.

– Ну, я пошел в цех. – алкогольно-предвкущающе потер ручки Ермолаев. – Гляну, как они там переверстывают.

– С выпускающим много не пей.

– Ты что, как можно: в такой день! – фальшивым голосом воскликнул Ермолаев.

– А я пойду кофейку глотну, пока столовая не закрылась. – и Арсений вышел из комнаты и потопал по длинному издательскому коридору к лифту.

Он и представить себе не мог, что готовит ему судьба в этот день.

Милицию вызвала соседка.

Она увидела приоткрытую дверь в квартиру Капитоновых. Пару раз прокричала, сунув голову внутрь – никто не отозвался. Нажала дверной звонок – опять без толку. В квартире Капитоновых царила нехорошая, в буквальном смысле мертвая тишина.

«Раковая шейка» приехала через пять минут. Дом был не простой, «цэковский», и поэтому на редкие вызовы, поступающие отсюда, милиция реагировала исключительно быстро.

Дежурный наряд сторожко, вытащив пистолеты, вошел в квартиру Капитоновых.

Огромную темную прихожую осветила лампочка с лестничной площадки.

Хозяйка, Галина Борисовна Капитонова, лежала навзничь в коридоре. Под ней натекала кровавая лужа.

Галина Борисовна не подавала никаких признаков жизни.

– Сержант, вызывай опергруппу. – тихо сказал напарнику немолодой капитан. – И соседям звони.

«Соседями», на милицейском жаргоне, звалось КГБ. А согласно инструкциям, о чрезвычайных происшествиях с людьми такого уровня, как Капитоновы, милиция должна была ставить в известность комитет немедленно.

– А «Скорую»?

– Боюсь, не понадобится. Впрочем, тоже, конечно, звони.

Капитан продвинулся в сторону кухни. Дверь туда была прикрыта. Сквозь полупрозрачное стекло видно: внутри горит свет.

Капитан толкнул дверь.

На громадной, пятнадцатиметровой кухне Капитоновых было непривычно тихо. На столе стояла недоеденная тарелка остывшего супа.

Хозяин квартиры, первый заместитель председателя Госстроя СССР, кандидат в члены ЦК КПСС Егор Ильич Капитонов лежал на полу. Лежал неловко, боком. Одет он был в деловую рубашку с черным полураспущенным галстуком.

На спине Егора Ильича расплывалось кровавое пятно.

Хозяин квартиры был мертв.

Рядом с трупом валялась перевернутая табуретка.

А подле нее на полу лежал нож, послуживший, видимо, орудием преступления.

Лезвие ножа было обагрено кровью.

Настя Капитонова загуляла со своими «мажорами» – это их так Сеня называл. Сам он от пьянок с богатыми однокурсниками старался воздерживаться. Но Насте – не запрещал.

Ей было слегка стыдно. Но не от того, что компания вроде бы «отмечала» кончину генсека. А потому, что Сенька, бедняга – работает, и будет работать, судя по всему, до полуночи, а она – развлекается и тратит скудные семейные деньги...

В кафе «Московское», куда отправились после занятий, компания не засиделась. Все из-за Тима, зануды: тот выловил из своего мороженого волос. Нет бы выкинуть его незаметно и промолчать – куда там: поднял писк, обличал официантку, требовал жалобную книгу. Нес очевидные глупости: «Да в Лондоне за такие дела – кафе разорят, по судам затаскают!» Официантка вяло буркала: «Ну и катись себе в Лондон...»

Однокурсники во время скандальчика сидели молча. Кому хочется портить отношения, в родном, считай, кафе?