Непрощенная (СИ) - Соболева Ульяна - Страница 48

   Беременность отбирала все силы в каждой второй половине месяца. После жутких приступов я отходила несколько дней, а потом кости болели так, что я с трудом добиралась до рынка. Никто не знал, почему так происходит. Моран предполагала, что так мой организм реагирует на ребенка и на изменения. Но она впервые видит нечто подобное. Главное, чтоб с малышом все было в порядке. Мы боялись звать лекаря. Потому что тогда тайна моего тела будет раскрыта, и я терпела боль, кусая губы, выкручиваясь на мокрых простынях. Когда пытка была совершенно невыносимой, Моран давала мне в зубы деревяшку, чтобы я не кричала слишком громко. В одну из таких ночей я вдруг почувствовала странное покалывание в области сердца и какую-то невыносимую тоску. Отчаянно сильную непонятную тягу. Настолько оглушительную, что несмотря на страшную боль сползла с постели и добралась до окна, чтобы распахнуть его настежь. Морозный воздух опалил холодом разгоряченное лицо, а пальцы впились в подоконник от очередного приступа ломоты во всем теле, и именно тогда я услышала пронзительный волчий вой. Он доносился со стороны белой пустыни. И в этот момент все живое затихло, словно наступила гробовая тишина, и замер даже ветер. Мне казалось, что я узнала этот вой, и по коже пошли мурашки, а на глаза навернулись слезы. Неужели он все еще ищет меня? Мой волк. Мой мужчина. Если бы я не ушла тогда, может быть, все было бы иначе…Но разве у меня был выбор? Разве я простила бы себя, если бы Маагар убил Рейна?

   Волк пел свою жуткую песню, а я плакала и сжимала пальцы все сильнее, прислонившись щекой к ледяным ставням. Боль постепенно отпускала, а потом…потом я впервые почувствовала, как пошевелился наш ребенок. Это было непередаваемое ощущение мучительного счастья с отчаянной тоской от того, что его отец так и не ощутит своей рукой эти слабые толчки, а, возможно, так и не узнает о его существовании. С этой ночи я надеялась, что Рейн найдет меня. Он ведь уже так близко. Я мысленно звала его, видела во сне, бредила им в моменты приступов. Каждый день становился невыносимей другого, потому что надежда таяла и превращалась в пыль. Он меня не найдет. А, может быть, и не искал вовсе. Я его предала. Теперь Рейн свободен и проливает реки крови, оставляя за собой лес мертвецов.

   На рынке болтали всякое, люди приносили последние новости о захвате новых земель и о том, как далеко зашел проклятый Валлассар. Все искренне надеялись, что войско Даала не дойдет до Нахадаса. Другие говорили, что нас защитит Иллин, ведь мы находимся у подножия его Храма, а третьи кричали, что скоро все мы будем сожжены самим Саананом в железной маске, а Од Первый покинул эти места и перебрался на Юг. Он отдал нас на растерзание захватчикам, а сам трусливо сбежал. Голод пришел уже во все окрестные деревни, а вместе с ним и оспа. После новости о том, что валлассары взяли Лурд, становилось все хуже. Армия Рейна отсекла весь север Лассара от центра, перекрывала торговые пути, выжигала целые города и деревни. Нахадас отрезало от главной дороги около месяца назад. Вместе с ним и Жанар. Постепенно начали пропадать те или иные товары на рынке, все реже продавалось мясо. Люди начали запасаться для себя. Рынок опустел. Кое-где еще торговали пивом, дамасом и другими продуктами, но все чаще на рынок выносили одежду и меняли на муку и на хлеб. Золото начало обесцениваться. Так как мы были ближе всего к Нахадасу, у нас все еще было продовольствие. К нам ринулись из соседних деревень, но Жанар отказался принимать людей, собрали местный дозор и оцепили город от беглых. Люди боялись заражения оспой или чумой, новые эпидемии начали вспыхивать все чаще и чаще. На окраине деревни уже умерли несколько человек. Люди в спешке покидали дома и двигались в сторону самого Жанара. Герта сказала, что скоро и мы перестанем продавать хлеб, что мука понадобится нам самим. Сколько времени продлится голод, неизвестно. Я все еще тянула тележку на рынок и теперь меняла хлеб на солонину или сахар. Бывало, раздавала остатки детишкам. Люди начали драться за сухари и даже за крошки. Становилось опасно ездить самой в город и возить туда выпечку. Теперь за самую сухую булку могли и убить.

   В город приехал астран из Храма. Отпевать усопших и произнести молитвы над заболевшими. Улицы города опустели. Я возвращалась домой, когда мне преградил дорогу один из местных дозорных.

   - Эй, ты! Хлеба нам дай. Да поживее. Люди с голоду умирают, а она, торгашка, на этом деньги зарабатывает.

   - Я меняю хлеб на мясо. Не торгую. У меня уже ничего нет.

   Он засмеялся и повернулся к своим дружкам.

   - У нее ничего нет. Но ты же меняла хлеб на мясо? Отдавай нам мясо. Теперь вы будете нас кормить, чтобы мы защищали город от зараженных и от мародерства.

   - Разве? А то что делаете сейчас вы, на что похоже? Дайте мне проехать. Если смотритель примет решение отдавать часть еды вам, то мы это сделаем.

   Но они преградили мне путь, и теперь самый главный из них осматривал меня с ног до головы.

   - Вдовушка из Талладаса? Не знал, что там водятся такие красотки. Может договоримся, ты дашь нам немного тепла и ласки, а взамен мы не тронем твою тележку?

   Я попятилась назад, оглядываясь по сторонам. Ни души. Я одна на пустынной улице в домах кое-где горит свет, но никто не выйдет. Дозор теперь стал местной властью. Люди не захотят связываться с вооруженными головорезами.

   - Тепло и ласку тебе даст дома твоя жена. Пошел вон с дороги!

   Они окружили меня и толкали в плечо то к одному, то к другому. Я пыталась успокоиться, пыталась думать, что сказать им, а вместо этого внутри поднималась волна бешеной ярости, она зарождалась где-то в районе позвоночника и огненными ответвлениями растекалась по телу. Один из мужиков дернул на мне накидку.

   - Ты ба! Да она брюхатая.

   - Ну и что? Какая разница? Ты ж не младенца трахать собрался, а ее. Неужто свою бабу брюхатой не трахал? Смотри красотка какая. Сочная, мягкая. Не знал бы, что талладаская торговка, мог бы решить, что сама велиара. Кожа белая какая и зубы ровные, а пахнет, - он потянул носом возле моих волос, а потом толкнул меня в снег, и в этот момент я сдернула перчатку, схватив его за руку. От дикой боли его глаза округлились, и лишь потом он заорал. Никто не понял отчего, а мужик сунул руку в снег с воплем:

   - Сука! Она меня обожгла. Руками! Это ведьма, братцы! О, Иллин! На ней одежда горит, а она не чувствует! Ведьма! Ведьма!

   Я медленно поднялась со снега и посмотрела на подол юбки, как та занялась пламенем вместе с манжетами. Сбросила с себя накидку в снег.

   - Эй! Люди! Выходите! Среди нас шеана! Вот почему мы голодаем! Выходите все!

   И тогда я побежала, придерживая живот руками. Вот и все. Это кончилось слишком быстро. Мой покой в Жанаре подошел к концу. Нужно убираться отсюда.

   Я оглядывалась назад и видела, как толпа становится все больше, они бегут следом с криками и улюлюканьем. Как и полгода назад, когда я только приехала в Жанар. Нужно успеть предупредить Герту. Нужно успеть убежать.

   Заслышав шум, люди выходили из домов, а завидев меня, бегущую от толпы, сначала впадали в ступор и лишь потом, заслышав выкрики людей о том, чтобы держали ведьму, бросались следом за мной. Бежать было все тяжелее, я спотыкалась и падала, снова вставала. Косынка слезла с головы и по лицу стекала краска. Когда я упала в очередной раз, меня схватили за ноги и потащили.

   - Разводите костер. Сожжем её прямо сейчас, и тогда Иллин пощадит нас и даст нам хлеб.

   - За что девку травите? – крикнул кто-то.

   - Шеана она! Обжигает прикосновением! Мне всю кисть сожгла. Не веришь – тронь проклятую.

   Самые смелые подходили, чтобы коснуться моих рук или лица, и с воплем отнимали руки, осеняя себя звездами и пятясь назад.

   - И правда, шеана.

   - Не шеана, а ниада, - послышался чей-то голос, и толпа стихла.

   Задыхаясь, я подняла голову, чтобы посмотреть на того, кто вышел к этим обезумевшим фанатикам. Астран. В черном одеянии с непокрытой головой. Ветер развевал его белые волосы, а уже разожженный костер бросал блики на молодое и очень красивое лицо.