Путешествие на Запад. Том 4 - Чэн-энь (Чэнъэнь) У - Страница 71

– Наставник! Иди спокойно по своим делам, – вмешался Сунь У-кун, – я сам обо всем позабочусь!

Ша-сэн понес поклажу в подворье. Служащие были настолько поражены безобразной наружностью приезжих, что даже не осмелились ни спросить их, кто они, ни прогнать их вон, а позволили им расположиться по собственному усмотрению. Но об этом мы пока рассказывать не будем.

Между тем Танский монах переоделся, достал проходное свидетельство и направился прямо ко дворцу князя. К нему уже спешил навстречу сановник, распорядитель церемоний.

– Откуда ты, почтеннейший? – вежливо спросил он.

– Я – монах из восточных земель Танского государства, послан в храм Раскатов грома поклониться Будде и попросить у него священные книги. Ныне, прибыв в вашу уважаемую страну, явился сюда только за тем, чтобы получить пропуск по проходному свидетельству и представиться вашему правителю – князю, тысячу лет ему здравствовать!

Сановник тотчас же отправился доложить о Танском монахе.

Правитель в самом деле оказался весьма просвещенным и гостеприимным. Он повелел немедленно пригласить к себе Танского монаха.

Танский монах вошел в приемный зал и совершил положенный поклон. Князь тут же пригласил его подняться и занять место рядом с ним. Затем Танский монах предъявил князю свое проходное свидетельство. Тот просмотрел его, увидел на нем множество печатей и подписей правителей разных стран и, с радостью достав свою драгоценную печать, тоже приложил ее к бумаге и расписался, затем аккуратно сложил бумагу и спросил:

– Почтенный наставник государя, не скажешь ли мне, как далек путь через разные страны от твоего великого Танского государства до этих мест?

– Я, бедный монах, не подсчитывал пройденного расстояния, – смущенно отвечал Сюань-Цзен, – но, помнится, в прошлые годы, когда перед моим правителем явилась в подлинном образе бодисатва Гуаньинь, она оставила на память о себе хвалебный стих, в котором было сказано, что путь на Запад составляет сто восемь тысяч ли. За все время, пока я путешествую, вот уже четырнадцать раз сменялись летний зной и зимние стужи.

– Четырнадцать раз сменялись летний зной и зимние стужи, – усмехнувшись, повторил князь, – значит, прошло четырнадцать лет. Полагаю, что в пути было очень много всяких препятствий?

– Да как сказать, – замялся Танский монах. – Всего ведь сразу не расскажешь! Прежде чем достичь твоей благодатной земли, не знаю, право, сколько пришлось пережить мучений и страданий от разных зверей и дьяволов!

Правитель, видимо, был очень рад прибытию Танского монаха и сразу же велел придворному сановнику, ведавшему кухмистерской, заказать постную трапезу, чтобы накормить гостя.

– Со мной здесь еще трое моих учеников, – робко заявил Танский монах, обращаясь к правителю, – они ждут у входа в твой дворец. За угощение благодарю, но принять его не смею. Не могу задерживаться в пути.

Но князь не стал слушать его и приказал придворным:

– Ступайте живей и пригласите троих уважаемых последователей достопочтенного наставника пожаловать сюда, чтобы разделить с ним трапезу!

Дворцовые служащие бросились выполнять приказание, выбежали из ворот, но на все их расспросы слуги отвечали только: «Нет, не видели никого!». Вдруг кто-то спохватился:

– В подворье для приезжающих сидят трое монахов безобразнейших на вид, должно быть, это они и есть!

Дворцовые служащие направились в подворье и обратились к служителям:

– Не скажете ли нам, кто из приезжих у вас высокочтимые ученики преподобного монаха великого Танского государства, который следует за священными книгами? Наш властитель повелел пригласить их на трапезу.

Чжу Ба-цзе, сидевший тут же и уже дремавший, услышав слово «трапеза», встрепенулся и вскочил на ноги:

– Это мы, это мы! – закричал он.

Дворцовые служащие взглянули на него, да так и обомлели от страха, душа у них, как говорится, в пятки ушла.

– О небо! – бормотали они, дрожа. – Да ведь это же самое настоящее свиноподобное чудище!

Сунь У-кун, услышав их бормотание, разом схватил и привлек к себе Чжу Ба-цзе.

– Брат! – злобно прошептал он. – Веди себя попристойней, оставь свои мужицкие замашки.

Тем временем все служащие и служители обратили внимание на Сунь У-куна.

– Обезьяна-оборотень! Обезьяна-оборотень! – зашумели они.

Ша-сэн поднес сложенные руки ко лбу в знак приветствия и обратился ко всем присутствующим:

– Уважаемые господа! Не бойтесь нас. Мы трое действительно являемся учениками преподобного Танского монаха.

– Да ведь это дух очага! Дух очага! – отозвались служители, завидев Ша-сэна.

Сунь У-кун тотчас велел Чжу Ба-цзе взять коня, а Ша-сэну – коромысло с поклажей, и все трое в сопровождении слуг отправились ко дворцу князя Яшмовых цветов. Дворцовые служащие опередили их, чтобы известить о прибытии учеников Танского монаха.

Когда князь, подняв глаза, увидел их безобразные лица, его тоже обуял страх. Тут Танский монах сложил руки ладонями вместе и обратился к нему с такими словами:

– Успокойся, правитель, долгие тебе лета здравствовать! Мои ученики хоть и безобразны на вид, зато сердца у них добрые.

Чжу Ба-цзе, глядя исподлобья, произнес монашеское приветствие и сказал:

– Я – бедный монах, пришел наведаться о твоем здоровье! Правитель еще больше испугался.

– Я принял в ученики самых простых людей, – заговорил Танский монах извиняющимся тоном, – они совсем не умеют вежливо вести себя и соблюдать церемонии. Умоляю тебя простить их за это!

Тогда князь, превозмогая страх, велел сановнику, ведавшему кухмистерской, отвести монахов в беседку Белого шелка и накормить их там. Танский монах поблагодарил за милость и, простившись с правителем, отправился вместе с учениками в беседку. Оставшись наедине с ними, он стал укорять Чжу Ба-цзе:

– Вот навязался мне на шею! Никакой вежливости в тебе нет! Уж молчал бы лучше! Разве можно быть таким грубияном?! Ведь от твоего зычного голоса гора Тайшань может опрокинуться!

– Хорошо, что я не произнес монашеского приветствия, – смеясь, проговорил Сунь У-кун, – по крайней мере хоть этим не утрудил себя.

– Не в том дело, – возразил Ша-сэн, – он ведь приветствие произнес нескладно, да еще выставил вперед свое рыло и давай орать!

– Только и знает что придирается, – обозлился Чжу Ба-цзе. – Еще третьего дня наставник учил меня, что при встрече с человеком надо осведомляться об его здоровье – это вежливо; сегодня я так и поступил, оказывается, опять нехорошо. Для чего же, спрашивается, было учить меня?

– Я действительно учил тебя при встрече с людьми спрашивать об их здоровье, – спокойно ответил Танский монах, – но я никогда не велел тебе делать го же самое при встрече с князьями! Ведь не зря говорят: «Товары делятся по сортам, а люди – по рангам». Как же можно не делать различий между знатными и простыми?

Не успел он закончить, как появился сановник, ведавший кухмистерской, со слугами: стали накрывать стол, расставлять стулья и подали еду. Наставник и его ученики принялись молча есть.

В это время из приемного зала вышел правитель и направился к себе, во внутренние покои дворца, где находились трое его сыновей. Взглянув на отца, они поняли, что он чем-то испуган, и стали его расспрашивать:

– Отец наш, князь! Почему у тебя такой встревоженный вид?

– Только что к нам пожаловал монах из восточных земель великого Танского государства, который идет поклониться Будде и попросить у него священные книги, – отвечал правитель. – Он предъявил мне для пропуска свое проходное свидетельство и, прочитав его, я понял, что он не простого происхождения. Я предложил ему остаться на трапезу, но он отказался, сославшись на то, что у входа во дворец его ждут ученики. Я тотчас же велел их пригласить. Вскоре они появились и в моем присутствии вели себя весьма невоздержанно: они не совершили никаких поклонов, а один из них просто поздоровался со мной; я остался недоволен, но когда взглянул на них, то увидел, что все они один другого безобразнее – похожи на дьяволов, и невольно струхнул.