Чистильщик. Выстрел из прошлого - Щепетнов Евгений - Страница 15

На меня сразу навалились несколько человек. Сбили с ног, закрутили руки, надели наручники. Я не сопротивлялся.

Потом достали из кармана бумажник с деньгами и документами, ключи от машины – все, что у меня там было.

Били не сильно – так, попинали по ребрам и под дых, пока я лежал на земле, а затем повели в дом, чтобы все оформить как полагается.

Пес. Он превратился в фурию! Он ревел, хрипел, бросался на моих конвоиров, он пытался меня защитить – страшный, могучий, как аляскинский медведь, как Цербер, поднявшийся из ада! И милиционеры остановились, смущенные и раздосадованные нежданной преградой. Стрелять? Так это пес человека, которого они освобождают! И что делать? Поколебавшись, стали разворачиваться назад, и тут из дверей дома выскочил «сынок» с пистолетом в руках. Похоже, это был его штатный пистолет Макарова. Бывший заложник подскочил к псу, который ощерился и на него, и выпустил в лобастую голову овчарки три пули подряд. Пес даже не взвизгнул – он упал, несколько раз дернулся и замер, глядя на меня остановившимися, пустыми и какими-то умоляющими глазами.

Стрелявший что-то сказал на своем языке и сплюнул на труп бывшего своего сторожа. Потом начал говорить – бурно, яростно, указывая на меня пальцем и тыча в мою сторону стволом пистолета. Я не понимал его речи, но по жестам, по бурной речи догадывался: рассказывает он о том, что с ними случилось, излагая свою версию нападения на этот дом. А я стоял, и на меня опускалась черная, глухая тоска. Мне ужасно было жаль пса, и ощущение было таким, будто я его предал. Он встал рядом со мной в строй, он выступил против моих врагов, а я… я стоял и смотрел, как его убивают. И его жертва была напрасной. Вожак предал свою Стаю.

И я не выдержал. Щелкнули-зазвенели порванной цепью наручники, разлетелись в стороны нагруженные бронежилетами и автоматами конвоиры, я шагнул к убийце пса и ударил – сильно, страшно, ломая ребра. И только в последний момент сдержался от того, чтобы убить.

Когда мужчина упал, я пнул его в бок – раз, два, три, еще, еще! Туша хекала, хакала под моими ударами, но мужчина не терял сознания. Он был крепким парнем, а под слоем жира у него на боках прощупывались пласты крепких мышц. Бывший борец, наверное. Или просто от природы крепок и силен. Так бывает.

Когда громыхнули выстрелы, я даже не понял, что стреляют в меня. Только когда дышать стало трудно, а рубаха на груди и плечах окрасилась красным, я сообразил – меня убивают. И двинулся на убийц, с намерением затолкать их поганые автоматы в их не менее поганые зады. И затолкал бы, но сзади ударил хлесткий, гулкий выстрел из пистолета, и пуля едва не снесла мне верхушку черепа. Она бы и снесла, но я споткнулся, потому нырнул вперед, и тупоносая девятимиллиметровая пуля лишь черканула по моему черепу, выбив фонтанчик крови и вырвав клочок скальпа, и на пару секунд выбила меня из действительности, приведя в состояние, близкое к «грогги».

Остальные пули из «макара» пошли в спину. Все четыре. И снова залаял автомат, прошивая меня маленькими острыми пульками так, будто я был не человеком, а каким-то Терминатором, стальным монстром, покрытым человеческой плотью.

Никогда еще я не был так близок к смерти. Одна пуля – и смерть! Одна пуля в голову – и больше ничего не будет, совсем ничего! Ни сотен лет жизни, ни счастья с молодой женой, ни детей, которых я хочу завести. Много, много детей!

И мне ужасно захотелось жить. Просто-таки до слез. До воя. До зубовного скрежета.

Просветление. Я смотрю по сторонам – стрелки с автоматами отбежали от меня шагов на тридцать, не меньше, и сейчас стрелок меняет магазин. Пришла тупая мысль – куда он расстрелял полный магазин?! Неужели в меня?! Сын хозяйки выглядывает из-за угла дома – успел убежать? Когда успел? Неужели я так долго стоял?!

О господи! Как мне хочется быть отсюда как можно дальше! Чтобы не видеть этих рож! Чтобы пули не рвали мое тело! Мне же больно! Больно! Перестаньте, сволочи!

И я вспомнил. Я понял! И, взмахнув рукой, активировал заклинание!

Вспышка света. Дурнота. Ощущение безвременья и полета. И темнота.

– Что это было? – заместитель начальника РОВД смотрел туда, где пять минут назад стоял светловолосый парень, и не видел ничего такого, что бы могло помочь разгадать эту загадку. – Куда он делся?! Что вообще произошло? Эй, Ахмед, что за парень-то?

– А я знаю? – Ахмед поморщился и со стоном тронул бок. – Он мне ребра переломал! «Скорую» надо вызвать! Откуда я знаю – кто такой? Он даже собаку нашу украл! Прикормил, пес и лаять на него перестал! На мать наехал! Сумасшедший, она говорит!

– А что у него за листки? Старинные какие-то!

– Наши листки, – мужчина поморщился, – всю жизнь у нас хранятся! Сколько себя помню! Бабушкино наследство, она маме передала. Древнее что-то. Я хотел показать ученым, да мама не хочет. Говорит: вот когда умру, тогда и будете распоряжаться. А пока не трогайте! Не хочу маму обижать – пусть лежат. Ценное что-то, точно – не зря он за них ухватился!

– А откуда он знал, что у вас такие ценные листки есть? – замнач подозрительно прищурился. Врет подчиненный, точно врет! Скрывает что-то.

– Не знаю! – мужчина ненатурально удивился, пожал плечами. – Знал откуда-то! У него спроси!

– Спросишь теперь… – вздохнул замнач. – И как теперь объяснить, куда он делся? Волшебство? Да меня в дурку запрут!

– Гипноз! – собеседник криво усмехнулся. Улыбаться ему было больно, и он болезненно поморщился. – Грабитель напал, отнял старинную рукопись. Его захватили, он умудрился порвать наручники и напал на нас! Мы стреляли, но он загипнотизировал всех и ушел!

– Вай-вай… – замнач схватился за голову, – представляю, какой будет шум! Гипноз, шайтан его забери! Больше ничего не остается, да. Ох, вре-мена! Что творится! До чего страну довели! Гипноз! Кашпировские-машпировские! Тьфу! «Скорую» уже вызвали, едет… лечись. А мне теперь работать! Вот вы мне подбросили работы! Шайтаны!

Замнач не прощаясь повернулся спиной к собеседнику и пошел прочь от дома.

Глава 3

Вначале была боль. Боль грызла плоть, боль сводила с ума, боль не позволяла думать.

Следом за болью пришел голод. И он был не менее страшным, чем боль. Он тоже грыз плоть, уничтожая остатки жира, съедая мышцы, оставляя на их месте жалкие высохшие веревочки.

Жажда. Именно она заставила двигаться невыносимо страдающую плоть, разъедаемую болью и голодом, усиливая их, делая совершенно непереносимыми.

Существо начало двигаться. Медленно, неуклюже, двигаясь судорожными движениями, продвигаясь на считаные сантиметры туда, где ноздри существа чуяли влагу.

Час, два, три… и вот, раздвигая камыши израненными, сбитыми в кровь конечностями, существо пробороздило густой, черный ил на берегу степной речки и плюхнулось в теплую, нагретую на солнце воду.

Хорошо! Много жидкости! Много строительного материала для плоти!

Существо закопалось в ил почти с головой и время от времени опускало туда и ее, все телом впитывая такую сладкую, такую вкусную мутную воду.

А потом оно начало есть, хватая ил широко разинутым ртом, проталкивая его в глотку – вместе с дождевыми червями, на беду оказавшимися не в то время не в том месте, вместе с листьями, упавшими с одинокого дерева, нависшего над берегом, вместе с жучками, копошившимися в черной трясине.

Корни и стебли камыша – в глотку! Головастик – в глотку! Лягушка едва не вырвалась, но худая длинная рука мгновенно поймала ее, и белые, крепкие зубы с чавканьем разжевали брызнувшее сытной кровью скользкое тельце.

Потом наступила ночь, и существо затихло, затормозило процесс насыщения. Тем более что желудок был уже полон смесью грязи и разжеванных живых тварей.

Утром процесс активизировался, но только теперь существо не опускало голову в ил, отхватывая его черные куски, а делало это руками, процеживая ил между пальцами, стараясь поймать убегающих червяков и грязевых жуков.