На войне Дунайской
(Документальная повесть) - Цаллагов Мамсур Аузбиевич - Страница 2

— Ну-с, спасибо и на добром слове. — Поручик тяжко вздохнул. Сам убрав со стола, предложил заняться делом. Он достал из кожаной сумки скрученный в трубку лист бумаги и развернул на столе.

— Прошу прощения. Это на болгарском языке. А вот на обороте по-русски. Читайте пока. Я распоряжусь, чтобы вашего чудесного Тохдзу поставили в конюшню. Ведь сказал его превосходительство: «Позаботьтесь о Караеве». А забота начинается с коня.

— Вы. хороший человек, ваше благородие! — воскликнул Дудар. — Еще раз говорю — добуду вам славного боевого коня.

Когда поручик вышел, Караев углубился в чтение лежащего перед ним документа, утвержденного «высочайше». Это было Положение о формировании Болгарского ополчения. По приказу начальника главного штаба русской армии генерал-адъютанта графа Гейдена, документ этот надлежало довести до всего офицерского корпуса. Поручик Петушков знакомил с Положением каждого офицера, прибывающего на службу в ополчение.

Дудар читал:

«Болгарское ополчение формируется для содействия действующей армии. Оно состоит из пеших дружин и конных сотен, которые соединяются в бригады. Западно-болгарская бригада… Средне-болгарская… Восточно-болгарская…

На сформирование дружин и сотен назначаются офицеры, унтер-офицеры, барабанщики, дружинные горнисты, ротные сигналисты и нестроевые старших званий — из русских и из болгар, служащих в русских войсках.

Поступившие из русских войск на сформирование дружин и сотен и нижние чины пользуются всеми правами, присвоенными тем же чинам русских войск…»

— А как же со мной? — подумал Караев. — Как считать, откуда я? Из русской армии? Я воевал с турками в Сербии, Боснии и Герцеговине. Меня послало туда правительство России с тысячами других добровольцев. Нами командовал русский генерал — тоже волонтер, генерал Черняев. Но Россия не воевала с турками. Кто же я?

После подписи графа Гейдена на листе было написано от руки: «10 апреля. Проверить, отправлены ли 500 высоких папах на склады ополчения из полкового обоза Владикавказско-осетинского полка, в коем оных папах излишки. Доложить генералу Столетову». По-видимому, это Петушков записал приказание генерала, чтобы не забыть. Значит, Владикавказско-осетинский полк здесь. Какая новость! Туда бы надо с рапортом, к землякам. Но теперь поздно. Что скажет Столетов, если забрать рапорт назад? Скажет: несерьезный человек, пустой турецкий барабан. Нет, нельзя прыгать из стороны в сторону, как джук-тур[2]. Всему свое время.

Так размышлял Дудар, когда вернулся поручик.

— Ну-с, голубчик, вот вам и предписание в штаб. Валяйте прямо к подполковнику Рынкевичу. Он сразу определит вас и поставит на мыльное довольствие.

— Как это?

— Да видите ли, в ополчении те же порядки, как и в армии. На все виды довольствия ставят по одной бумаге, а на мыльное отдельно. Если кого-нибудь из нашего брата офицера выгонят из армии за дебош, мы говорим о нем — снят с мыльного довольствия.

Караев высказал сомнение насчет своих прав в ополчении, как воина русской армии. Поручик развеял эти сомнения, он назубок знал все приказы на этот счет — Дудар будет числиться в кадрах армии и служба его зачтется.

Шагая по пахнувшему старой пылью коридору, Дудар думал: «Если так, при случае я могу поступить во Владикавказско-осетинский полк. Сколько там знакомых лиц, сколько друзей!..» Один звук их голоса напомнит о милой сердцу родине, которую он не видел столько времени.

К начальнику штаба ополчения Дудар попал с ходу. Перед маленьким пакетом со штампом Столетова открывались все двери.

Подполковник Рынкевич внешне походил больше на священника, чем на начальника штаба. Круглая черная борода сливалась с усами и обрамляла все лицо. Массивный нос правильной формы, глаза ясные, как на иконе итальянских мастеров. Ополченская гимнастерка с вышивкой болгарского орнамента, русские погоны, шашка-гурда[3], какие делали когда-то в Дамасске. На столе лежит высокая шапка с золотым крестом.

Прочитав бумаги, Рынкевич удивленно взглянул на Караева.

— Как же это вы прорвались к его превосходительству?

— Кавалерист везде прорвется, ваше высокоблагородие!

— Не говори «гоп…», впрочем, «гоп» уже был. Ваша служба в Сербии весьма кстати. Вы воевали с турками, а следовательно, будете пользоваться преданностью болгарских ополченцев. Пожалуй, вас следует определить вахмистром конной сотни. Коня получите.

— Конь у меня есть, — горячо подхватил Дудар. — Отличный конь. Я не видел здесь таких даже в свите его высочества.

Подполковник одобрительно рассмеялся, сверкнув чистыми, как жемчуг, зубами.

— Превосходно. Строевые кони, особенно под офицерское седло, здесь на вес золота. Ну-с, даю вам право выбора. Ваше образование и боевой опыт дают мне основание назначить вас старшим адъютантом дружины.

— Нельзя ли, — возразил Караев, — охотником в кавалерийскую сотню?

Рынкевич чуть заметно кивнул.

Когда Дудар вышел в приемную, ему пришлось еще ответить на несколько вопросов личного адъютанта начальника штаба, ротмистра Бельсемесова. Это был высокий, худой офицер с маленьким острым подбородком и носом, похожим на рукоятку горской шашки. Он выразил крайнее удивление, что Караев получил назначение в сотню 3-й дружины не на вербовочном пункте, куда приходят нижние чины, а из рук начальника штаба ополчения.

— Ага, понял! — резюмировал Бельсемесов. — Вы — кавказский князь, вот кто вы. Хе-хе… Гм-м, у вас, должно быть, хорошая лошадь?

«Опять лошадь» — подумал Караев.

— Пойдемте, посмотрю. Она у подъезда?

— В конюшне генерала Столетова.

— Вот так клюква…

Караев решил немедленно ехать в 3-ю дружину ополчения, к подполковнику Калитину, который находился в саду, за южной окраиной города.

Но попасть на генеральскую конюшню с тыла не удалось. Улица была перекрыта русскими кавалергардами. Пришлось ждать, пока они уедут. Дудар прилег на траве в тени дерева, невдалеке от группы солдат, расположившихся в кружок. Молодой унтер проводил занятие с новобранцами. Уткнув свой острый нос в памятку, он запинаясь читал, а от себя вставлял только вводные фразы, вроде — «так вот, братцы», или «мотай на ус, хлопчик». В этом и состояло занятие. Дудар затаил улыбку, видя, что унтер сам еще не раскусил новое наставление.

— Так вот, товарищэчки дорогэнькие, гм-м… Ежели на мушку светит солнце, то надо целиться смотря по тому, откуда оно блестит: ежели справа, то целиться правее, а слева — то левее. А ну, Половников, повтори.

— Колысь солнце блестит с правой руки, надо целиться в солнце, — уныло промямлил изнывающий от жары широколицый детина.

— Мыслей не имеешь… Хряк ты, боле никто.

Под дружный хохот солдат Дудар поднялся и пошел к улице. Она была пуста.

В ограде особняка Караев нашел уже оседланного я до блеска начищенного Тохдзу. Конь встретил хозяина приветливым ржанием.

На заднем крыльце дома появился Петушков.

— Господин охотник, — взволнованно проговорил он, — Калитин только что был здесь. Третья дружина грузится в эшелон. Ради бога, догоняйте, опоздаете к отходу поезда — плохое будет начало.

Дудар уже сидел на коне. Дневальный торопливо открывал ворота. Махнув шапкой поручику, Караев тихо проговорил, склонясь над лукой седла:

— Ну, Тохдзу, друг мой — на войну!

КЛЯТВА

От Бухареста русские войска и дружины Болгарского ополчения двигались по железной дороге почти до Журжево и Зимницы. Конная сотня, в которую попал Дудар, размещалась в одном эшелоне с командованием дружины. На одной из остановок Караев впервые увидел командира дружины Павла Петровича Калитина. Это был стройный молодцеватый подполковник в белой черкеске. Борода, усы и бакенбарды украшали его смуглое лицо. На вид подполковник казался очень строгим, но при каждом удобном случае улыбался, и от внешней строгости ничего не оставалось. За глаза ополченцы называли его просто «Петрович», не боялись его гнева, но всячески старались угодить ему.