Мертвые, вставайте! - Варгас Фред - Страница 34

– Помоги мне взобраться, – попросил Марк. – Хочу посмотреть, на что похож дом Софии.

– Разве это важно? – сказал Люсьен.

– Просто мне так хочется.

Люсьен осторожно поставил сумку, убедился, что улица пуста, и подставил скрещенные руки.

– Сними ботинки, – велел он Марку. – Не хочу, чтобы ты перепачкал мне руки.

Марк вздохнул, снял один ботинок, держась за Люсьена, и полез наверх.

– Видишь что-нибудь? – спросил Люсьен.

– Что-нибудь видишь всегда.

– Ну как там?

– Участок большой. София в самом деле была богата. Пологий склон позади дома.

– А дом какой? Так себе?

– Вовсе нет, – сказал Марк. – Немного в греческом стиле, несмотря на шифер. Длинный и белый, одноэтажный. Должно быть, строили специально для нее. Странно, даже ставни не закрыты. Погоди. Нет, это потому, что на окнах есть жалюзи. Я же говорю – греческий. Еще небольшой гараж и колодец. Старый здесь только колодец. Летом, должно быть, приятно.

– Может, хватит? – спросил Люсьен.

– Устал?

– Нет, но вдруг кто-нибудь придет.

– Ты прав, я спускаюсь.

Марк обулся, и они двинулись по улице, разглядывая таблички на дверях и почтовых ящиках там, где они были. Чем спрашивать дорогу у прохожих, они лучше поищут сами, чтобы их не запомнили.

– Вон там, – сказал Люсьен через сотню метров. – Тот ухоженный дом в цветах.

Марк разобрал надпись на потускневшей медной табличке: К. и Ж. Симеонидис.

– То, что нужно, – сказал он. – Помнишь, о чем мы с тобой договаривались?

– Не принимай меня за идиота, – возмутился Люсьен.

– Ладно, – сказал Марк.

Им открыл довольно красивый старик. Он молча смотрел на них, ожидая объяснений. После смерти дочери у него побывало много народу: полицейские, журналисты и Домпьер.

Люсьен и Марк принялись поочередно излагать цель своего визита, приправляя свои речи немалой дозой любезности. Об этом они договорились еще в поезде, но печаль на лице старика делала их любезность более естественной. О Софии они говорили с придыханием. Под конец они сами почти поверили в свою ложь: София, их соседка, дала им личное поручение. Марк рассказал про дерево. Нет ничего лучше правдивой основы, которая служит опорой для лжи. Он объяснил, что после случая с деревом София, несмотря ни на что, не могла успокоиться. И однажды вечером, разговорившись с ними на улице, она взяла с них обещание, что, если с ней вдруг случится несчастье, они постараются узнать правду. Она не доверяла полиции, которая, как она говорила, забудет о ней, как и о всех пропавших без вести. А им она поручила идти до конца. Поэтому они приехали сюда, решив, что из уважения и дружеских чувств к Софии им надлежит исполнить свой долг.

Симеонидис внимательно выслушал эту речь, которая, по мнению Марка, по мере произнесения звучала все глупее и неубедительнее. Он пригласил их войти. Полицейский в форме допрашивал в гостиной женщину, судя по всему, госпожу Симеонидис. Марк не осмелился ее разглядывать, тем более что при их появлении разговор прервался. Он только краем глаза успел заметить довольно полную женщину лет шестидесяти, с собранными на затылке волосами, которая поздоровалась с ними легким кивком. Она была поглощена вопросами полицейского, и на лице ее было написано динамичное выражение тех, кто желает казаться динамичным. Симеонидис быстрым шагом прошел через комнату, увлекая за собой Марка и Люсьена и выказывая подчеркнутое безразличие к этому полицейскому, занявшему его гостиную. Но полицейский, прервав допрос, приказал им остановиться. Это был молодой тип с упрямым, ограниченным выражением лица, соответствующим самому прискорбному представлению об идиоте, которому приказ заменяет способность мыслить. Не повезло. Люсьен испустил вздох преувеличенного сожаления.

– Мне очень жаль, месье Симеонидис, – сказал полицейский, – но я не могу позволить вам вводить кого-либо в ваше место жительства, не будучи проинформирован о гражданском состоянии этих лиц и о причине их визита. Таков приказ, и вам о нем известно.

Симеонидис улыбнулся коротко и зло.

– Это не мое место жительства, а мой дом, – сказал он звучным голосом, – и это не лица, а друзья. И знайте, что грек из Дельф, рожденный в пятистах шагах от оракула, не принимает предписаний от кого бы то ни было. Зарубите это себе на носу.

– Закон один для всех, месье, – отвечал полицейский.

– Можете засунуть свой закон себе в задницу, – сказал Симеонидис безразличным тоном.

Люсьен ликовал. С таким вот старым воякой можно весело провести время, если бы в силу обстоятельств он не был так опечален.

Еще какое-то время полицейский продолжал чинить им препятствия, пока, наконец, не записал их имена и, заглянув в свою записную книжку, без труда идентифицировал их как соседей Софии Симеонидис. Но поскольку ничто не запрещало им ознакомиться с архивами с разрешения их владельца, он вынужден был их пропустить, уведомив, что в любом случае перед уходом они подвергнутся досмотру. В настоящее время ни один документ не должен покидать дом. Люсьен пожал плечами и последовал за Симеонидисом. Внезапно разъярившись, старый грек вернулся обратно и схватил полицейского за лацканы. Марк подумал, что он собирается набить ему морду и на это стоит посмотреть. Но старик дрогнул.

– Нет… – сказал Симеонидис после паузы. – Не стоит.

Он выпустил из рук полицейского, будто что-то нечистое, и вышел из комнаты, догнав Марка и Люсьена. Они поднялись на второй этаж, прошли по коридору, и старик открыл ключом, висевшим у него на поясе, дверь слабо освещенной комнаты с полками, набитыми папками.

– Комната Софии, – сказал он тихо. – Полагаю, именно это вас интересует?

Марк и Люсьен закивали.

– Надеетесь найти что-нибудь? – спросил Симеонидис. – Действительно надеетесь?

Он пристально смотрел на них сухим взглядом, сжав губы, с выражением боли на лице.

– А если мы ничего не найдем? – сказал Люсьен.

Симеонидис стукнул кулаком по столу.

– Вы должны найти, – приказал он. – Мне восемьдесят один год, я не могу больше передвигаться и уже не соображаю так, как хотелось бы. А вы – может быть. Мне нужен этот убийца. Мы, греки, никогда не отпускаем, так говорила моя старая Андромаха. Легенек уже не способен думать свободно. Мне нужны другие, мне нужны свободные люди. Неважно, давала ли вам София какое-то «поручение». Это правда или ложь. Думаю, ложь.

– Скорее ложь, – согласился Люсьен.

– Хорошо, – сказал Симеонидис. – Ближе к делу. Почему вы ищите?

– Профессия, – сказал Люсьен.

– Детективы? – спросил Симеонидис.

– Историки, – ответил Люсьен.

– Причем тут София?

Люсьен указал пальцем на Марка.

– Все он, – сказал Люсьен. – Он не хочет, чтобы обвинили Александру Хауфман. Готов вместо нее подставить кого угодно, пусть даже невиновного.

– Прекрасно, – сказал Симеонидис. – Если это может вам помочь, знайте, что Домпьер пробыл здесь недолго. Думаю, он, не колеблясь, заглянул в одну только папку. Как видите, папки расставлены по годам.

– Вы знаете, в которую? – спросил Марк. – Вы были с ним?

– Нет. Он очень хотел остаться один. Я заходил лишь раз, чтобы принести ему кофе. Думаю, он смотрел папку за тысяча девятьсот восемьдесят второй год, но не уверен. Оставляю вас, вам нельзя терять время.

– Еще один вопрос, – попросил Марк. – Как относится к случившемуся ваша жена?

Симеонидис сделал двусмысленную гримасу.

– Жаклин не проливала слез. Она не злая, но решительная и всегда стремится «противостоять». Для моей жены «противостоять» – знак высшего качества. Это настолько вошло в привычку, что уже ничего не поделаешь. К тому же она защищает своего сына.

– А что вы можете сказать о нем?

– Жюльен? Не способен ни на что серьезное. Убийство, несомненно, превышает его возможности. Особенно если учесть, что София помогала ему, когда он не знал, чем себя занять. Находила ему повсюду роли статистов. Он не сумел этим воспользоваться. Вот он как раз хоть немного поплакал о Софии. Когда-то он очень ее любил. В юности увешивал ее фотографиями свою комнату. И слушал ее пластинки. Теперь уже нет.