Заложники (СИ) - Фомина Фанни - Страница 23

— Ну, что?! — не вытерпел тот.

56

— Может быть, вы сами назначите место, где мы будем встречаться? — выпалила Рона.

У него отвалилась челюсть, а лэсса между тем, потупив глазки, продолжала:

— Ведь вы не можете отрицать всё, что произошло. Я буду послушной. Только не покидайте меня, прошу. Лейральд, ведь вы не можете отвернуться от меня после того, что между нами было… — на того было жалко смотреть. Казалось, ещё чуть-чуть, и бедный перекрестится, или совершит какой-нибудь иной, отгоняющий порчу знак. Рона нервно облизнула губы, и потребовала, — поцелуйте меня!

Минуту он стоял, как заколдованный. Потом тень осознания скользнула по жесткому лицу — отразив восторг, непроизвольно засверкавший в серых глазах провокаторши.

— Убирайся, — тихо, стараясь придать голосу обычную бесстрастность, проговорил он, — уходи прочь, идиотка, а то получишь то, за чем пришла!..

— Откуда вам знать, зачем? — тут же вскинула подбородок лэсса.

— Да за что это проклятье на мою голову?! — заорал Ральд, сам не заметив, как навис над Роной, и та немедленно сжалась в комок испуганным котёнком, но взгляда не отвела. Ей и в голову не приходило, что этот непробиваемый истукан выйдет из себя и набросится на неё, — всё шутишь?! Тебе весело, да?

— Не-ет, — ключевая патетическая фраза с постулатом «жить без вас не могу, лучше убейте, или я сама брошусь в Мерь с обрыва» застряла в горле, мешая говорить, мешая думать, как выкрутиться из сложившихся обстоятельств. А говорить было надо — немедленно, срочно, сейчас…

— Тебя забавляет, что можно нарушить сразу дюжину запретов — начиная с дружеского и заканчивая королевским? Тебе смешно?!

— Вам тоже, — голос сорвался, но в еле слышном лепете сквозило понимание. Томительная секунда, затем ещё одна — и Рона, уже совсем растеряв голос, прошептала, — вам ведь тоже смешно!

И Ральд не выдержал. Махнув рукой, мужчина отвернулся, сцеживая в кулак улыбку. И когда он снова посмотрел на неё — он опять был беспристрастен и холоден, только глаза теперь казались живыми.

— Смешно, — деревянным голосом согласился он. Потом, видимо, сам услышав, как это прозвучало, запрокинул голову и расхохотался, подняв с травы ещё сонных полуденных мотыльков, — ты, самодовольная, хитрая, расчетливая… — дальше его красноречие спасовало.

Она стояла прямо перед ним, и улыбалась. Не заигрывая. Открыто и радостно.

57

— Мир? — она протянула ладонь — по-мужски, для рукопожатия.

— Уговорила, — он сжал её тонкие пальцы, и с трудом удержался от желания обнять, или хотя бы похлопать по плечу. Кстати, надо бы узнать, какой остолоп посадил её на единорога?

Сквозь плотные шторы свет пробивался мутно и размыто, комната погружена была в тень. Эйлас неподвижно замер на стуле рядом с кроватью. Казалось, он задремал на минуту и превратился в статую, оберегающую покой спящего. Юноша цветом лица сливался с выбеленными льняными простынями — только тени ссадин выделялись резко и безжалостно, да тёмные волосы разметались по подушке. Во сне он стонал, просыпался на крике, обводил комнату невидящим взглядом, и снова проваливался то ли в сон, то ли в забытьё. Эйлас проверил, не нагрелась ли смоченная колодезной водой тряпка у него на лбу.

— Кто ты? — голос, сорванный и хриплый, был еле слышен даже в плотной тишине раннего утра.

— Моё имя Эйлас, — немедленно отозвался Советник, встрепенувшись на своём жестком стуле, — я присмотрю за тобой. Всё будет в порядке, ты поправишься. Тебя больше никто, никто не посмеет обидеть, — он сомневался, что смысл его слов дойдёт до воспаленного сознания, но полагал, что спокойные слова на родном языке должны хотя бы немного успокоить его…

Тарден снова разлепил разбитые губы:

— Лучше бы я… всё-таки умер, — он устало закрыл глаза. Пальцы, судорожно сжимавшие угол простыни, медленно разжались.

Когда, ближе к полудню, он окончательно пришёл в себя, Эйласа в комнате не было. Тарден наконец осмотрелся, стараясь, впрочем, не шевелиться лишний раз, ибо каждое движение отзывалось болью во всём теле.

За дверью прошуршали мягкие шаги, что-то звякнуло. Дверь в комнату больного открылась, и на пороге возник слуга с кувшином и небольшим полотенцем в руках. Увидев, что он проснулся, он едва не выплескал на себя всю воду; потом качнулся обратно в коридор, говоря что-то быстро и громко, и только после обратился к Тардену, перейдя на ломаный, но понятный язык:

— Господин чувствует себя лучше? Господин чего-нибудь желает?

— Спасибо, — невпопад отозвался друид. Его мутило. Перед глазами всё плыло, но кажется, боль стала чуть легче. Через минуту явился врач.

Ссохшийся, седой как лунь старик, прячущий лысину под белую шапочку, зато с бородой, доходившей до пояса, и заплетенной на конце в аккуратную, истончающуюся косицу. Доктор либо не владел языком, либо не счёл нужным вдаваться в объяснения — общупал более-менее целые участки, осмотрел повязки, перехватившие, как оказалось, левую ногу и плечо, одобрительно поцокал языком, сделал пометки в пухлой обтрёпанной тетради и ушёл.

58

Всё тот же слуга принёс поднос с едой. Тарден героическим усилием заставил внутренности перестать противно сжиматься и отвернулся.

— Ты должен есть, — Эйлас бесшумно прикрыл за собой дверь.

— Не могу, — честно признался юноша, — потом.

— Не можешь, а надо, — сочувственно покачал головой Советник. Он опять приземлился на жесткий стул возле кровати и загремел посудой. Тарден почувствовал сладкий запах листьев асилики, смешанный с чем-то терпким и незнакомым.

Подгребая локтями, он сел, опираясь на подушки и тщась унять головокружение. Когда радужные круги перед глазами отступили, он наконец-то смог рассмотреть гостеприимного хозяина. Эйлас протянул ему чашку.

— Спасибо, — прохрипел он, и протянул бледную руку. Тёплое терпкое питьё приятно было цедить маленькими глотками.

— С тобой всё будет в порядке, — заверил Эйлас, — здесь тебя никто не посмеет обидеть. А когда ты поправишься — мы обсудим, как нам доставить тебя обратно в Руад-Исс и чем возместить тебе ущерб. Ведь я так понимаю, друиды равнодушны к золоту?

Юноша отвернулся. Чашка мелко подрагивала в тонких пальцах с содранными костяшками.

— Тарден, — тихо, успокаивающе и вкрадчиво проговорил Эйлас, — в конце концов, и я тоже виноват в том, что эти кретины так с тобой обошлись. Но не суди по ним обо всех в Хатервинге. Они уже наказаны по всей строгости, если тебя это интересует. А если я могу что-то сделать для тебя — только скажи…

— Ты ничего не сможешь сделать, — прошептал парень, — и ты прав: мне не нужно ни золото… ни дорога в мой лес.

— Что? — не понял Советник.

— Я не могу вернуться, — тихо, обреченно проговорил Тарден.

Эйлас непонимающе сдвинул брови:

— Конечно можешь. За тобой смотрит лучший врач в замке; скоро ты почувствуешь себя лучше и сможешь отправиться домой. Разумеется, воинов для охраны я подберу сам…

— Вы не понимаете, — покачал головой юноша, — мы не должны… мы не можем уходить из леса.

— Почему? Ведь друиды — странствующий народ. Если б вы жили только в лесу — о вас вообще никому не было бы известно.

— Есть обучение. Испытание. И заветы, нарушать которые нельзя.

— Но ведь ты это сделал не по своей воле!

— Не важно, — разбитые губы предательски дрогнули, — теперь это всё не важно, — и он разрыдался, отчаянно, горько, по-детски, выпуская из себя всю боль и обиду, несправедливость последних дней и страх перед бесцветным будущим, где больше не будет ни священной омелы, ни серебряного серпа, ни костра в кругу белых камней. Останется только память — одним из тихих голосов в шепоте листьев.