Дознаватель (ЛП) - Вакс Эндрю - Страница 6

*

Техника совершенствуется с практикой. Но эта аксиома — самоограничение, техника начинается у дверей, но заканчивается у потолка. Я отличаюсь от других дознавателей тем, что отказываюсь верить в потолок. Моя роль — роль, которую я выбрал — это не овладение какой-либо техникой, а создание ее.

Которой я никогда никого не научу.

Я не какой-то крутой фокусник или иллюзионист стратегий. Я знаю, что моя работа записывается для последующего анализа, но даже просматривая ее кадр за кадром, исследователи не раскроют трюки моей работы.

Потому что их нет.

*

Основной принцип заключается в том, что истинной невидимости не существует. Микробы невидимы невооруженным глазом, но под микроскопом....

Так и с ложью. Каждое слово — это движение, и каждое движение оставляет след перемещенных молекул. Каждый обмен между укрывателем истины и дознавателем нарушает воздушные потоки. Я этого не вижу, но я чувствую. Вот, когда я ощущаю эти потоки, чувствуя, когда давить, когда зондировать... и когда вставлять скальпель.

*

Работа разная. Иногда нужна информация. Иногда действие. И вы используете информацию, необходимую для получения информации, которая нужна.

Независимо от того, как это происходит, это всегда какая-то форма вопроса-ответа. Женщина в поворотном кресле секретаря за массивным столом из тикового дерева сидела, позировала и язвила. Она догадывалась, что идет запись, но это увеличивало только ее аудиторию, а не ее напряжение.

У нее была грубая красота. Не стройная, с достаточным перевесом, однозначно без абонемента в тренажерный зал и не клиент пластических хирургов.

Черные волосы крупными волнами, бледная кожа, которая никогда не видела солярия. Макияжа больше, чем нужно, сильные стрелки под янтарными глазами, как ядовитые слезы. Ее наряд был многозадачным: бирюзовое шерстяное платье до середины бедер, достаточно узкое, чтобы подчеркнуть фигуру, но не обтягивающее, красноватые чулки со швом, черные каблуки – не шпилька, но и не ковбойские, подошвы того же цвета, что и платье, тщательно наложенная помада, цвета высушенной крови.

Я видел достаточно видео с ней, чтобы знать, что ее лицо может меняться от выпускницы до роковой женщины, в мгновение ока, но я не знал, что она способна на полный спектр.

— Чай? — спросил я, указывая на охристый фарфоровый чайник.

— Если не Эрл Грей, — сказала она, подняв свои скульптурные брови достаточно, чтобы показать мне, что это не вопрос.

— Корень женьшеня, — ответил я, все еще ожидая. Я предполагал, что она пытается считать мой вид, но было еще слишком рано говорить. Я сомневался, что она видела много белых смокингов с черными воротничками раньше, но это не отдельная деталь — на брюках тоже была тонкая черная полоса, по шву, и рубашка была черной с белой плиссированной манишкой. Мои запонки были черными бриллиантами, но нужна лупа ювелира, чтобы понять, что они настоящие. Они сочетались с солнечным камнем в платиновой оправе кольца на изуродованном пальце правой руки.

— Никогда не пробовала, — сказала она, наполняя обе чашки, двигаясь умело, как гейша. — Но я попробую разок.

Я пропустил это мимо ушей. Это был заход, тестовая приманка для рыбы, которая, как она знала не кусается.

 — Что там? — спросила она, указывая ногтем, с лаком того же цвета, что ее помада, на вазу в форме коньячного бокала, полную чего-то, похожего на сушеные крошечные димсамы[13].

— Это физалис, — сказал я. — Сначала нужно почистить.

Я сделал это, обнажив желтую ягоду, похожую на кусочек мрамора.

— Значит, они идут с женьшенем?

— Взаимодействуют? Иногда. Для некоторых.

Она провела языком по губам, словно решалась. Я закинул ягоду в рот, сжал зубы и сделал глоток чая, чтобы запить.

Она потянулась к вазе и взяла несколько штук.

— Ладно, — сказала она, словно подписывая сделку.

*

— Когда ты вошла в сеть? — открыто спросил я. Не ожидая правдивого ответа, проверяя, насколько она готова говорить правду, чтобы она ни сказала.

— Я не запоминаю такое, — сказала она. Не ответ, заявление. Пробивается где-то между кокетливым и формальным, она сама пытается проверять меня.

— Имеешь в виду, что не ведешь записей.

— А какая разница? — спросила она. Не вопрос, зонд, только ее.

— Зачем тебе бы вести записи? — вернул я. — Все, к чему они приводят — это к проблемам. Проблемам для того, кто в них упомянут, во всех смыслах.

— Неужели?

— Конечно. Проблема, если кто-то наткнется на их имена. Проблема для всей сети.

— Ну, так.

— Хотя, в основном, сейчас, проблемы у тебя, я думаю.

— У меня? Я ничего не сделала…

 — Не из-за того, что ты сделала. Но никто не станет доверять тому, кого поймали с прослушкой.

— Что?

— Прослушка. Это уже почти антиквариат. Игрушка. Они могут быть такими же простыми, как пластырь, который ты носишь под рукавом на предплечье, или как упряжка с проводами. Давай это оставим, и перейдем к чему-то более практичному.

— Я не понимаю, почему ты говоришь мне об этом.

— Есть еще один вид прослушки. Современный. Как ключ-флешка от сейфовой ячейки, которая передает данные в облако на частном сервере.

— У меня нет никаких копий…

— Нет копий твоей работы. Никаких копий. Оригиналы. Твои записи. Как с тобой связались. Имена. Денежные переводы. Проездные квитанции. Отели. Договоры аренды. Вроде того.

— У меня могут быть из-за этого проблемы, ты говоришь? Если я когда-нибудь что-нибудь сохраню, я имею в виду. Конечно, я понимаю. Но кто берет банк и сам снимает это? А потом хранит запись? Это если только сразу хочешь попасть в тюрьму.

— Или дать грабителю банка уйти.

— Как это?

— Запись нужна, только если грабитель банка уже находится под стражей, — я вмешался так, чтобы это не выглядело, как будто я перебиваю ее. — Ты знаешь, как это работает. Закон не ценит сдавшихся исполнителей, законникам нужно, чтобы вы сдали заказчиков.

Она сделала маленький глоток своего чая, вдохнула, чтобы показать, как долго она может задерживать дыхание, если захочет.

— Ты говоришь, что я так делаю? Даже если бы я захотела — а я не хочу, я не боюсь давления… у меня это не первый раз, да, но мне нечего сдавать.

— Нечего, конечно. Но есть кого.

 — В этом плане и того меньше, — твердо сказала она. — Твои люди притащили меня сюда… брызнув на меня… чем бы то ни было. И какова бы ни была эта сделка, она стоит много денег. Значит, ты уже знаешь, чего я стою. Но я думаю, что ты знаешь даже больше, чем это. Ты знаешь, что у меня нет никакой информации. Конечно, я могла бы сказать, кто связался со мной в первый раз, но я не знаю ее настоящего имени, и я уже много лет ее не видела. Ее видео еще ходят по улицам, но это копии, они старые. Я давно работаю через компьютер. Через программу. Или как вы это называете. Все, что я знаю, это не люди. Не люди, которых я знаю, во всяком случае. Я никогда не встречала ни одного из них. Никогда даже не разговаривала с ними по телефону.

Я кивнул. До сих пор она не соврала ни разу.

*

— Вердж, — окликнул я.

Она пусто на меня посмотрела. Ее первая ложь.

— Так она себя называла тогда, не так ли? «Грань[14]»?

— Ее звали Мерло, — сказала женщина. — Мерло, порнозвезда.

Почему-то ее голос дрогнул, перед двумя последними словами.

— Продолжай, — сказал я.

Она была очень хороша, рассказывая и притворяясь, словно я читал ее мысли с ее разрешения. Ссутулилась больше, чем нужно, чтобы дотянуться до чехла для телефона, она открыла его сзади, там был портсигар. Черные сигареты с белым фильтром.

Я следил за ее игрой, ожидая, как далеко она зайдет, в моей правой руке появилась деревянная спичка. Ее глаза скользнули по граням бриллианта и изуродованному пальцу, одинаково без интереса. Она глубоко затянулась и убрала сигарету в ониксовую пепельницу так, чтобы торчал только фильтр. Я должен был заметить помаду на этом фильтре. Так предполагалось.