Незримые фурии сердца - Бойн Джон - Страница 99

Я прихлебнул пиво.

– Скажи спасибо Бастиану. – Кольнуло болью, как всякий раз, когда я вспоминал давно минувшие счастливые дни. Просто не верилось, что уже четырнадцать лет, как нет моего друга. – Я-то решил, он спятил.

– Но все равно согласился.

– Он уговорил.

– Слава богу. Иначе не знаю, что со мной стало бы.

– Ты малый крепкий, не прибедняйся. Все было бы хорошо.

– Кто знает.

– Как жаль, что его нет с нами, – помолчав, сказал я.

– Очень жаль. Судьба-сволочь.

– Воистину.

– А ты по кому-нибудь тоскуешь? – спросил Игнац.

– Конечно.

– Я не про Бастиана. По кому-то другому.

– Нет. – Я покачал головой. – Я из того поколения геев, кому, считай, повезло, если хоть раз в жизни встретилась любовь. А новых отношений я не хочу. Кроме Бастиана, мне никто не нужен.

– Даже Джулиан?

– Это другое. Джулиан всегда был недостижимой мечтой. А Бастиан – реальность. Он любовь всей моей жизни. Джулиан – морок, хоть я его любил и до сих пор по нему скучаю. В конце мы вроде как примирились, но не вполне. – Я вздохнул. – Знаешь, вот оглядываюсь я на свою жизнь и, ей-богу, ничего не понимаю. Казалось бы, чего проще – быть честным со всеми, особенно с Джулианом. Но тогда все выглядело иначе, все было по-другому.

– Лиам говорит, Джулиан не понимал, почему ты сразу во всем не признался.

Я опешил:

– Вы говорили о нас?

– Тема возникла случайно, – осторожно сказал Игнац. – Ты же не против?

– Наверное, нет. Я рад, что вы дружите.

– Конечно, дружим. Мы же братья.

– Одно из другого не вытекает.

– У нас вытекает.

– Что ж, хорошо.

Вообще-то Лиам был крестным первой пары близнецов, но в глубине души я иногда завидовал его дружбе с Игнацем. Они стали братьями, которых связывал так называемый отец, по крови родной лишь одному из них.

– А если кто-нибудь появится? – спросил Игнац.

– В смысле?

– Новая любовь.

– Не знаю. Может быть. Но вряд ли.

– Понятно.

– Можно я кое о чем спрошу? – Я решил коснуться темы, которую мы не затрагивали больше двадцати лет.

– Валяй.

– Вот сейчас мы в другой стране, и мне пришло в голову, что мы никогда не говорим об Амстердаме. Не о городе, но о том, что там произошло.

– Не говорим.

– Иногда я думаю, со мной что-то не так. – Я понизил голос, хотя подслушивать было некому. – Я не чувствую угрызений совести. И никакой вины.

– С какой стати?

– Я убил человека.

– Не ты, – Игнац помотал головой, – Джек Смут.

– Нет, это сделали мы. Все мы были там. И я – соучастник.

– Он получил по заслугам, – возразил Игнац. – Если б Джек его не зарезал, одному богу известно, как оно обернулось бы. Я-то, в отличие от тебя, его знал. Он бы меня не отпустил. Никогда.

– Я это понимаю и потому ни капли не раскаиваюсь.

– Часто об этом думаешь?

– Временами. А ты нет, что ли?

– Нет. Вообще не думаю.

– Ну и ладно.

– Я не сожалею, если ты об этом.

– Я тоже не сожалею. Он бы не оставил тебя в покое, это яснее ясного. Но, знаешь, я теряюсь в догадках, куда Джек спрятал труп. И все эти годы ждал, что полиция выйдет на наш след.

– Не выйдет. Трупа давно нет.

– Откуда такая уверенность?

– Оттуда.

– Ты знаешь, что с ним произошло? – удивился я.

– Да.

– Как ты узнал?

– Смут рассказал.

– Я не предполагал, что вы общаетесь.

– Изредка.

– Я-то боялся поддерживать с ним связь. Решил, лучше максимально отдалиться. Правда, после смерти Бастиана получил весточку. Письмо. Ума не приложу, как Джек узнал. Наверное, Арьян и Эдда заглянули к нему в бар.

– Ты ответил на письмо?

– Да. На том связь оборвалась. Пожалуй, как-нибудь надо ему написать. Если он, конечно, еще жив.

– Жив, чего ему сделается. Мы с ним виделись в мой последний приезд в Амстердам.

– Ты зашел в бар? – изумился я.

– Да, а что такого? Я там бываю довольно часто, потому что голландский издатель приглашает меня на выход в свет каждой моей книги. В баре ничего не изменилось. Джек, конечно, постарел. Но живет припеваючи, бар по-прежнему дает доход. Я даже познакомился с той женщиной с фотографии.

– С какой фотографии?

– Ну помнишь, на стене рядом с вашим любимым столиком? Вы с Бастианом всегда за него садились.

– Старое фото, где Джек со своим другом?

– Ну да, а еще с ними девушка, срезанная рамкой.

– Вспомнил! Снимок сделан на Четэм-стрит.

– В тот вечер предполагался наш совместный ужин, помнишь? В Амстердаме та женщина проводила свой отпуск. Оказалось, она-то и помогла спрятать труп. Выходит, мы ей обязаны.

Я припомнил, как мертвеца затолкали в багажник арендованной машины, потом Смут сел на пассажирское сиденье, а за рулем, мне показалось, была женщина. Приезжая из Дублина. Давнишний друг Смута. Она спасла ему жизнь, когда погиб его возлюбленный.

– И что, вы об этом говорили? – спросил я, надеясь услышать «нет». Пусть минуло много лет, но было бы опрометчиво говорить с посторонними о событиях той невероятной ночи.

– Ни словом не обмолвились. Позже Смут мне все рассказал.

– И куда дели труп?

Игнац усмехнулся:

– Наверное, лучше тебе не знать.

– Нет, скажи.

Игнац вздохнул и пожал плечами:

– Ладно. Помнишь, в семнадцатом веке добрые бюргеры топили уличенных содомитов в амстердамских каналах, привязав им на шею мельничный жернов?

– Да.

– Вот так же поступили и с трупом. Он канул на дно и больше не всплыл.

– Господи! – Меня тряхнуло. – Не знаю, что и сказать.

– По-моему, все справедливо. Я… – Игнац вдруг осекся и побледнел. Проследив за его взглядом, я увидел низенькую старуху, волочившую сумку на колесиках, следом брела пегая дворняга. Изрезанное глубокими морщинами старушечье лицо стало бы находкой для фотографа-портретиста. Не спуская глаз с бабки, Игнац отставил бокал. Старуха подошла к дверям бара и что-то крикнула на словенском. Через минуту на улицу вышел официант, он вручил ей пивной бокал и поставил на землю миску с водой для собаки. Старуха села за столик и, скользнув по нам взглядом, испустила тяжкий вздох человека, придавленного мирским бременем.

– Знаменитый писатель, – сказала она по-английски с очень сильным акцентом.

– Наверное, – ответил Игнац.

– В газете я видела твое фото. И все ждала, когда ты здесь объявишься.

Игнац промолчал, однако лицо его сморщилось в гримасу отчаяния, презрения и страха. Таким я его еще не видел.

– А ты кто? – Старуха окинула меня насмешливым взглядом.

– Я его отец, – сказал я, как обычно не вдаваясь в ненужные подробности.

– Чего ты врешь? – Бабка ощерилась беззубым ртом. – Какой ты ему отец?

– Приемный. – Раньше я никогда не уточнял, ибо Игнац был мне гораздо ближе родного сына.

– Ты ему не отец, – сказала старуха.

– Вам-то откуда знать? – спросил я раздраженно.

– Оттуда, что папаша его – мой сын. А уж собственного сына я распознаю.

Игнац прикрыл глаза и отхлебнул пиво. Рука его дрожала. Никакого сходства между ним и старухой я не заметил, но его молчание подтверждало ее слова.

– Помню, у тебя была точно такая же собака. – Он кивнул на псину, дремавшую под столом.

– Это ее сынок. Или внук. Я уж запуталась.

– Игнац, мне уйти? – спросил я. – Наверное, вам лучше поговорить вдвоем.

– Нет! – Он даже испугался.

Удивительно, подумал я, ему за тридцать, у него жена и четверо детей, он успешный писатель, но боится остаться наедине с этой старухой.

– Ладно, посижу, – сказал я спокойно.

– Значит, ты его приютил? – Старуха разглядывала меня, цедя пиво.

– Да.

– Сочувствую.

– А я так очень рад.

– Он же грязный паршивец. – Бабка сплюнула на землю и потянулась к Игнацу, но тот отпрянул от ее руки, словно от тлеющей головешки. – Такой богач – и хоть бы грош послал бабушке! – Она закрыла ладонями лицо и весьма ненатурально зарыдала.