Незримые фурии сердца - Бойн Джон - Страница 77

– Это аналитическая статья, – покачала головой Эмили, словно говорила с неграмотным. – Обыватель в ней ничего не поймет.

– Я довольно хорошо справляюсь с трудными текстами, – сказал я. – Но если что, всегда можно заглянуть в словарь.

– Слово «аналитическая» означает другое. Ну что ж, дерзните.

– Напомните, что вы преподаете, Эмили? Женский вопрос?

– Нет, историю России. Но в курсе есть раздел о русских женщинах, если они вас интересуют.

– Удивительная страна. Цари, большевики, Зимний дворец и прочее. Наверное, вы много раз там бывали?

Эмили помотала головой:

– Нет, пока что ни разу.

– Не может быть!

– Зачем мне врать?

– Да нет, просто я удивлен. Если уж вас так привлекает Россия и ее прошлое, было бы естественно туда съездить и все увидеть собственными глазами. А то как-то странно.

– Что вам сказать? Вот такая я загадочная.

– Но вы, конечно, знаете русский язык?

– Нет. А вы?

– Разумеется, нет. Но я не преподаю его в университете.

– Я тоже. Я читаю курс российской истории.

– И все же это очень странно.

– Ничуть, если вдуматься. Вот Игнац интересуется ирландской литературой, однако никогда не был в Ирландии и не говорит по-ирландски.

– Но большинство ирландских авторов пишут на английском.

– В вашей стране угнетают национальных писателей?

– Нет.

– Тогда почему никто не пишет на ирландском?

– Нет, кое-кто пишет. – Я начал злиться. – Но эти книги не так широко известны.

– То есть продаются плохо. А вы, оказывается, выжига. Знаете, в прошлом году я прочла роман вашей матери. Ее-то книги продаются хорошо, верно?

– Приемной матери, – поправил я.

– Без разницы.

– Не скажите. Тем более что материнское чувство в ней было не так уж сильно.

– Вы читали «И жаворонком, вопреки судьбе…»?

– Разумеется, читал.

– Неплохо, да?

– По-моему, больше чем неплохо.

– В романе мальчик выведен настоящим монстром. Жуткий врун и подлиза. Неудивительно, что мать хочет его убить. Интересно, сюжет автобиографичен?

– А ты знаешь, что на факультете висит портрет Мод? – перебил нас Игнац.

– Правда? – удивился я.

– Да. На стене перед деканатом четыре портрета – Вирджиния Вульф, Генри Джеймс, Скотт Фицджеральд и Мод Эвери. Первые трое смотрят мимо камеры, и только твоя мать…

– Приемная.

– … глядит прямо в объектив. Вид у нее взбешенный.

– Очень на нее похоже.

– С сигаретой в руке она сидит возле окна в свинцовом переплете. На столе пепельница, полная окурков.

– Это ее кабинет на Дартмут-сквер, – сказал я. – Вечно в клубах дыма. Она не любила открывать окно. Дом моего детства. Мод ужаснулась бы, что в университете повесили ее портрет, пусть даже рядом с писателями такого калибра. Знаешь, при жизни ее не издавали в Штатах.

– К кому-то успех приходит только после смерти, – сказала Эмили. – А в земной жизни эти люди полные неудачники. Вам сегодня халдейничать, мистер Эвери?

– Нет, до выходных я свободен.

– Я спрашиваю, потому что мы с Игнацем хотели провести вечер дома.

– А то могли бы сходить в кино. Игнац уже дорос до категории «восемнадцать плюс» и составит вам компанию. Рекомендую посмотреть «Роковое влечение»[52].

– Перестань, Сирил, – тихо сказал Игнац.

– Шучу. – Меня огорчило, что он тотчас кинулся на защиту Эмили.

– Хотелось бы как-нибудь увидеть, – проговорил Игнац.

– Что – фильм?

– Нет, Дублин. Мне интересно посмотреть места, где ты вырос. Может, мы вошли бы в твой дом и я бы сфотографировал тебя в том самом кабинете.

– Дом больше не наш, – сказал я, глядя в сторону.

– А что случилось?

– Мой приемный отец его продал. Он был вынужден это сделать, когда его посадили за уклонение от налогов. Дом купил его поверенный. За бесценок.

– Надо же, как забавно, – сказала Эмили.

– Ничуть, – возразил я. – Значение этого слова иное.

– Жаль, – вздохнул Игнац. – Но, может, новые хозяева впустят нас в дом? Было бы здорово вновь увидеть место, где прошли твои детские годы, правда? Там столько воспоминаний.

– Отнюдь не приятных, – сказал я. – А других почти нет. И потом, на Дартмут-сквер мне вряд ли будут рады.

Игнац знал о моем недолгом супружестве, но не всю историю с Джулианом и Алисой. Однако все это было так давно, словно произошло в другой жизни. Но вот впервые за долгое время я подумал: может, Алиса за кого-нибудь вышла и по-прежнему обитает в том доме? Дай ей бог любящего мужа и кучу детишек. Или, может, дом перешел к Джулиану? Маловероятно, но все-таки возможно, что он остепенился и завел семью.

– Сколько уже вы не были в Дублине, мистер Эвери? – спросила Эмили.

– Четырнадцать лет, мисс Митчелл. И возвращаться не собираюсь.

– Что так? Не скучаете по родине?

– Сирил никогда об этом не говорит, – вмешался Игнац. – Похоже, это его секрет. Наверное, дело в его прежних дружках – боится домогательств. Видно, оставил там уйму разбитых сердец, когда смылся в Амстердам.

– До Амстердама я исколесил пол-Европы, – возразил я. – И в Ирландии у меня никаких друзей не осталось. Бастиан – мой первый и единственный друг, тебе это хорошо известно.

– Что-то не верится.

– Это как тебе угодно.

– Ну вот окажемся там и сходим взглянуть на дом. – Эмили перебирала пальцы Игнаца, точно играла с малышом. – А потом ты пришлешь его фото мистеру Эвери.

Смысл ее слов дошел до меня не сразу.

– Кто это и где окажется? – спросил я.

Эмили подошла к столешнице, взяла яблоко из миски и привалилась к стене, опершись на нее босой ступней.

– Мы с Игнацем в Дублине. – Она звучно хрумкнула яблоком.

– Каким ветром вас туда занесет? – удивился я.

– Эмили… – тихо буркнул Игнац. По лицу его можно было понять, что разговор затеян не вовремя.

– Что происходит, Игнац? – спросил я.

Он вздохнул и слегка покраснел.

– Ой, прости. – Эмили положила недоеденное яблоко на стол и вновь уселась. – Зря я сказала, да?

– Да нет, может, еще ничего не выйдет.

– Не выйдет – что?

– В Тринити-колледже можно получить степень магистра. По ирландской литературе. – Потупившись, Игнац ковырял пальцем стол. – Может, на будущий год поступлю.

Но окончательно еще не решил. Мне нужна стипендия. Пока только прикидываю.

– Понятно. – Я пытался переварить неожиданное сообщение. – Что ж, это было бы, наверное, интересно. Но вам-то туда зачем, Эмили? Какое отношение имеет Ирландия к русской истории?

– У них же есть исторический факультет. – Эмили вздохнула, словно старалась растолковать теорию относительности дебилу. – Я могла бы там преподавать.

– Я думаю, в Тринити-колледже посмотрят косо на шашни педагога со студентом. Вас уволят за злоупотребление служебным положением. А то и посадят за растление малолетних.

– Меня это не тревожит. Я уж сама о себе позабочусь. И потом, Дублин к России ближе, может, наконец туда съезжу. Вы же сами сказали, мне необходимо там побывать.

Я промолчал. Меня отнюдь не прельщала идея их совместной поездки куда бы то ни было, но сейчас меня больше волновало, что Игнац покинет Нью-Йорк. Однако в этом невесть откуда взявшемся плане была изрядная доля разумного. Мы с Игнацем очень сблизились. Вообще-то сроднилась вся наша троица, ибо семь лет назад именно Бастиан стал инициатором нашей необычной семьи, но Игнац проявлял больше интереса к культурному наследию моей страны, нежели Голландии или даже своей родины. Вкупе со страстью к сочинительству его желание специализироваться по ирландской литературе было вполне объяснимо.

– Ты с Бастианом говорил? – спросил я.

– Вкратце, – кивнул Игнац. – Еще целый год впереди.

Меня задело, что я узнаю об этом последним, даже позже Эмили, которая явно радовалась, что меня обошла.

– Ладно, после обсудим, – сказал я. – Выберем вечерок, когда Бастиан будет дома.