Незримые фурии сердца - Бойн Джон - Страница 26

– Оно самое, – ответил Джулиан, мазнув по ней взглядом. Его интерес к женщинам так далеко по возрастной лестнице не простирался. Эта дама волновала Джулиана не больше его прабабушки.

– А сколько вам лет?

– Извините, я спешу. – Джулиан встал и схватил свою куртку, повешенную на спинку стула. – Пора на заседание фракции. Ты идешь, Сирил?

Я тоже встал, но женщина цепко взяла нас за плечи и усадила на место:

– Кто подал вам пиво? Вы же несовершеннолетние.

– Да будет вам известно, я депутат от Уиклоу, – сказал Джулиан. Похоже, он неуклонно перебирался на Восточное побережье.

– Ну тогда я – Элеонора Рузвельт.

– А почему на значке сказано «Кэтрин Гоггин»?

– Вы из школьной группы, что приехала на экскурсию? – спросила женщина. – Где ваш учитель? Негоже, что вы шатаетесь по коридорам, да еще пьете спиртное.

Ответить мы не успели, ибо к нашему столику подлетела вся красная Бриджит, а за ее спиной уже маячил взбешенный отец Сквайрс в сопровождении четырех наших медалистов.

– Я виновата, миссис Гоггин, – затараторила официантка. – Но он сказал, что депутат.

– И ты поверила? Разуй глаза, они же дети. У тебя ума совсем нет, что ли? На праздники я собираюсь в Амстердам, но я же там вся изведусь – вдруг ты опять спаиваешь малолеток?

– Ну-ка, оба встали. – Отец Сквайрс протиснулся между женщинами. – Хватит меня позорить. Поговорим в школе, это я вам обещаю.

Мы поднялись, слегка обескураженные тем, как оно все обернулось, а заведующая вдруг выпалила:

– Мальчики не виноваты. В этом возрасте все дети озорничают. Вы-то куда смотрели? Это вы допустили, что они безнадзорно шатались по парламенту. – Миссис Гоггин сердито покачала головой. – Вряд ли родители обрадуются, узнав, что их дети вместо знаний накачивались пивом. Как вы считаете, отче?

Отец Сквайрс опешил, мы тоже. Наверняка с нашим наставником никто (а уж тем более женщина) так не разговаривал с тех пор, как он надел пасторский воротничок. Джулиан хмыкнул, восхищенный ее смелостью. Да я и сам был впечатлен.

– Попридержи-ка язык, женщина. – Отец Сквайрс ткнул заведующую пальцем в плечо. – Ты не к собутыльнику своему обращаешься, а к служителю, знаешь ли, церкви.

Миссис Гоггин ничуть не испугалась:

– Даже моему собутыльнику, имейся он, хватило бы ума не оставлять подростков без пригляда. И нечего тыкать в меня пальцами, ясно? Мы это уже проходили. Только попробуйте еще раз до меня дотронуться. Это мой буфет, отче, я здесь главная, так что забирайте своих подопечных и ступайте подобру-поздорову, не мешайте работать.

Казалось, отца Сквайрса разом хватили инфаркт и инсульт вкупе с нервным срывом. Он пулей вылетел из буфета и всю обратную дорогу до школы молчал, но уж там спустил на нас всех собак. В буфете же я глянул на Кэтрин Гоггин, и рот мой невольно разъехался в улыбке. Я еще никогда не видел, чтобы священника вот так поставили на место, и все это было даже лучше, чем кино.

– Нас, конечно, взгреют, но оно того стоило, – сказал я.

Заведующая рассмеялась и потрепала меня по голове:

– Давай иди уже, бесенок!

– Она на тебя запала, – шепнул мне Джулиан, покидая буфет. – Самое то, когда опытная тетка обучит тебя всяким штукам в постели.

Правое ухо Макса

В начале осени 1959-го Макс Вудбид выступил со статьей в «Айриш таймс», где предал анафеме ненавистного ему Имона де Валеру и его правительство за безвольную политику в отношении подозреваемых членов Ирландской республиканской армии. «Надлежит всеми средствами их обуздать, – писал Макс в публикации, иллюстрированной его особо наглой фотографией, на которой он, облаченный в костюм-тройку с пышной белой розой в петлице, сидел в некогда нашем саду и выбирал огуречный сэндвич с блюда, – и дабы это скопище свихнувшихся патриотов и неграмотных бандитов, вооруженных бомбами и пистолетами, не устроило резню на улицах, было бы полезнее поставить их к стенке и расстрелять, как наш заморский сосед в свое время поступил с вожаками Пасхального восстания, осмелившимися посягнуть на божественную власть его императорского величества короля Георга V». Статья получила широкий отклик в средствах массовой информации, и когда возмущение достигло запредельного уровня, Макса пригласили на национальное радио отстоять свою позицию. Схлестнувшись с ведущим, неистовым республиканцем, он назвал черным день, когда страна оборвала связи с Англией. Самые светлые умы в нашем парламенте, заявил Макс, в подметки не годятся последним олухам из Вестминстера. Участников Приграничной войны он заклеймил трусами и убийцами, а затем с невероятным самодовольством (наверняка заранее отрепетированным для большей провокационности) предложил устроить на границах графств Арма, Тирон и Фермана[18] этакий блицкриг в стиле люфтваффе, который раз и навсегда положил бы конец ирландскому терроризму. На вопрос, откуда у него, уроженца Ратмайнса, столь яростные проанглийские взгляды, Макс чуть ли не в былинной манере поведал, что род его веками был одним из самых знатных в Оксфорде. Прямо-таки лопаясь от гордости, он известил, что двух его предков, воспротивившихся женитьбе Генриха VIII на Анне Болейн, король обезглавил, а еще одного, сорвавшего знаки католического идолопоклонства с оксфордского собора, королева Мария лично (что вряд ли) сожгла на костре. «Я первым из нашего рода появился на свет в Ирландии, – сказал Макс. – И произошло это лишь потому, что в конце Великой войны мой отец переехал сюда ради юридической практики. Но, как сказал герцог Веллингтон, великий человек, – и с этим, наверное, согласятся все – рожденный в стойле – не обязательно конь».

На следующий день отец Сквайрс отыгрался на Джулиане за предательские высказывания его отца.

– Может, и не конь, но осел-то определенно, – заявил он. – И тогда ты, Вудбид, – лошак или мул.

– Меня еще не так обзывали. – Джулиан ничуть не оскорбился. – Только не надо приписывать мне политические взгляды моего отца. У него их полно, а у меня, знаете ли, нет вообще.

– Потому что у тебя голова пустая.

– Да нет, кое-какие мыслишки водятся, – пробурчал Джулиан.

– Но ты, как истый ирландец, хотя бы осуждаешь его высказывания?

– Нет. Я даже не знаю, почему вы так распалились. Я не читаю газеты, не слушаю радио и знать не знаю, из-за чего весь этот сыр-бор. Что-нибудь насчет того, чтобы женщинам разрешили купаться на мужском пляже? Отец буквально сатанеет, стоит коснуться этой темы.

– Женщинам купаться на… – опешил отец Сквайрс, и я подумал, что сейчас он схватит палку и превратит моего друга в отбивную. – Речь вовсе не о том! – проревел священник. – Хотя скорее ад остынет, чем это случится. Лишь жалкая кучка бесстыдных срамниц желает потешить свою похоть, выставив себя в полуголом виде.

– А что, это было бы совсем неплохо, – ухмыльнулся Джулиан.

– Ты меня не слышишь, что ли? Твой отец предал свой народ! Тебе за него не стыдно, нет?

– Ничуть. А разве в Библии не сказано, что сыновья не в ответе за грехи отцов?

– Нечего цитировать мне Библию, английский выродок! – Священник ринулся к нашей парте и навис над нами. Я учуял запах пота, всегда сопровождавший его, как позорная тайна. – Там сказано, что каждый должен быть наказываем смертию за свое преступление.

– Да уж, круто. И потом, я не цитировал. Просто пересказал своими словами. Видимо, я неправильно понял.

Подобные стычки раздражали одноклассников и добавляли их неприязни к Джулиану, но меня восхищали. Конечно, он был дерзок и непочтителен к наставнику, но пикировался с такой беспечностью, что это не могло не очаровать.

Макс поносил ИРА громогласно, и потому никто не удивился, когда через какое-то время на него было совершено покушение. Однажды утром он, направляясь на деловую встречу в Четырех судах, вышел из дома и убийца, засевший в кустах на Дартмут-сквер (что непременно раздосадовало бы Мод), дважды в него выстрелил; первая пуля угодила в дверной косяк, а вторая срезала Максу правое ухо, пройдя в опасной близости от черепа, в котором вроде бы содержались мозги. Окровавленный подранок заверещал и кинулся обратно в дом, где до приезда полиции и «скорой» забаррикадировался в своем кабинете. В больнице стало ясно, что никто ему не сочувствует и уж тем более не собирается разыскивать стрелка, и тогда после выписки Макс, наполовину глухой, увенчанный воспаленным багровым рубцом вместо правого уха, обзавелся дюжим телохранителем, этаким усиленным вариантом актера Чарльза Лоутона[19]. Любопытно, что он доверил свою жизнь тому, кто носил самое что ни на есть гэльское имя – Руаири О'Шонесси. Телохранитель сопровождал Макса повсюду, и вскоре все привыкли к этой неразлучной паре. Никто не знал, что после неудавшегося покушения ИРА задумала наказать своего врага чуть изобретательнее. Разрабатывался чрезвычайно дерзкий план, но мишенью его был вовсе не Макс.