Водители фрегатов - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 85

Вся спина его тоже покрылась узорами, а он по-прежнему не произносил ни звука. Шепот удивления пронесся по рядам зрителей. Ну и человек! И Эмаи решил оказать Рутерфорду еще большую почесть – он приказал татуировать ему щеки.

Рабов новозеландцы не татуировали. Воинам татуировали грудь или грудь и спину. Эмаи хотел сделать белых пленников своими воинами и потому приказал их татуировать. Щеки татуировали только особенно отважным воинам. Лоб татуировали лишь вождям.

Вот наконец щеки Рутерфорда тоже искусно изрезаны. Его пытали почти четыре часа. Татуировщик сложил свои инструменты, и воины, державшие несчастного моряка, отошли в сторону. Но Рутерфорд как лежал, так и остался лежать на траве. Он даже не пошевельнулся. С его опухшего лица текла кровь. Кровь затекала ему в уши, в нос, в рот. Он пытался открыть глаза, но не мог. Глаза его распухли и не открывались.

Вдруг мягкая льняная тряпочка прикоснулась к его лицу и стерла кровь. Он услышал над собой голос Эшу. Она что-то говорила ему. Он не понял ее слов, но голос показался ему нежным и ласковым. Девушка взяла его за руку. Он сделал над собой усилие и встал, огромный, качающийся, слепой. Ноги едва держали его.

Эшу повела ослепшего великана за собой. Воины молча расступились, чтобы дать им дорогу. Она провела его по деревенской улице, вывела за частокол и спустилась вместе с ним по склону холма к реке. Здесь она слегка толкнула его вперед, и он вошел в прохладную воду.

От воды ему сразу стало легче. Его воспаленные раны горели уже не так сильно. Он долго с наслаждением сидел в воде и просидел бы, верно, до самой ночи, если бы не услышал, что Эшу зовет его. Он вылез на берег, она дала ему руку, отвела назад в деревню и усадила возле пылающего костра рядом с его товарищами.

Глаза Рутерфорда все еще были закрыты, но по запаху он догадался, что начался обед. Новозеландцы доедали вчерашнюю свинину. На этот раз за обедом пленники сидели не с рабами, а с воинами. Но есть им не дали, потому что они были табу.

«Табу» – странное, страшное, священное слово. Новозеландец, подобно всем другим полинезийцам, больше всего на свете боялся табу. Табу могла быть гора, лес, пища, река, человек, животное – все, что угодно. Если гора табу – на нее нельзя взбираться, если табу лес – в нем нельзя охотиться, если табу пища – ее нельзя есть, если табу человек – его нельзя убить, его нельзя трогать, и он сам ни к чему не может прикоснуться, потому что все оскверняет своим прикосновением. Табу накладывали вожди. Это суеверие помогало им управлять.

По обычаю, на воина после татуировки налагалось трехдневное табу. Эмаи наложил табу на всех своих белых пленных. Им запретили прикасаться руками к пище, чтобы не осквернить ее. И есть они не могли.

В первый день после татуировки они и не думали о еде, потому что непрекращавшаяся боль отбивала у них всякий аппетит. Но на следующий день всем, кроме Рутерфорда, стало значительно лучше, и они захотели есть. Тогда Эмаи изобрел способ, как накормить своих пленников, не нарушая табу. Он расставил их в ряд перед хижиной и приказал шестерым рабам совать им в рот кусочки рыбы. А чтобы матросы, по незнанию обычаев, не осквернили все же случайно пищи, руки их крепко держали воины.

Все, кроме Рутерфорда, сытно наелись. Рутерфорд не мог проглотить ни куска. Он позволил влить себе в горло только немного воды. Голова его разрывалась на части от боли, глаза все еще не раскрывались. Слепота угнетала его. Ему казалось, что он никогда уже больше не будет видеть.

Но на четвертый день опухоль на его лице спала и глаза открылись. Он стал чувствовать себя гораздо легче. Табу с пленников сняли.

Скоро они совсем поправились. Но тоска по родине и по свободе мучила их все больше.

Медленно тянулись дни. Пленники не могли пожаловаться на дурное обращение. Новозеландцы кормили их тем, что ели сами, и предоставили им хорошую хижину. Воины, жившие в этой хижине вместе с ними, позволяли им делать все, что угодно. Они могли ходить по всей деревне днем и ночью. Никто особенно не следил за ними. Только одно им не позволялось – выходить из деревни, за частокол.

Когда они подходили к калитке в частоколе, воины, стоявшие на страже, преграждали им путь. И матросам приходилось возвращаться назад, к своей хижине.

Тоска не давала им покою. Они ничем не могли занять себя. Им совершенно нечего было делать. Мужчины каждый день ходили на охоту и на рыбную ловлю. Женщины копались на огородах вокруг деревни. А матросы бродили по единственной деревенской улице меж соломенных хижин или лежали на траве и смотрели в небо. Медленно тянется время в неволе.

Только Эшу немного их развлекала. Она явилась к ним через несколько дней после того, как с них сняли табу, и уселась перед хижиной. С тех пор она стала приходить ежедневно. Иногда с ней приходили дочери Ренгади, но большей частью она являлась одна. Обычно она приносила с собой работу и плела либо корзины из веток, либо веревки из волокон льна. Рутерфорд, Джек Маллон, Смит и Томпсон садились вокруг нее, и она начинала с ними разговаривать. Она нисколько не смущалась тем, что они не понимали ни слова из ее речей. Она говорила не для них, а для себя самой.

Но Рутерфорд постоянно пытался ее понять. Он знаками спрашивал ее название то одного, то другого предмета, и она ему отвечала. Мало-помалу он заучил довольно много новозеландских слов и стал понимать, о чем говорит Эшу. Через месяц он уже и сам мог кое-что сказать по-новозеландски. Когда ему удавалось составить коротенькую фразу, она смеялась и била в ладоши.

Рутерфорд часто развлекал ее всякими забавами и сам смеялся вместе с ней, потому что от природы он был человек веселый. Как всякий моряк, он умел связывать веревки на множество ладов разными хитроумными узлами. Эшу знала только самые простые узлы и с увлечением следила за тем, как он связывал между собой концы веревки, которую она плела. Всякий раз он давал ей развязывать, и она иногда просиживала целые часы, стараясь догадаться, как это сделать. Впрочем, мало-помалу она изучила сложную науку узлов и стала завязывать и развязывать их не хуже своего учителя.

Рутерфорд сделал ей из коры ветряную мельницу – крохотную вертушку, прикрепленную к палочке рыбьей косточкой. Новозеландцы никогда не видали мельницы, и Эшу восхищалась своей игрушкой, словно маленькая. Так как ветра было мало, ей приходилось бегать, чтобы мельница вертелась. Она бегала по всей деревне, за ней неслись собаки и дети. Взрослые с завистью глядели на нее. Сам Эмаи заинтересовался вертушкой и попросил Рутерфорда сделать ему такую же. Рутерфорд, конечно, сейчас же исполнил просьбу вождя.

Однажды Рутерфорд поймал крысу и принес ее Эшу. Девушка хотела задушить крысу и изжарить, потому что новозеландцы считают мышей и крыс большим лакомством. Но Рутерфорд решил употребить пойманного зверька на другое. Он вырезал ножом из дерева маленькие колесики и смастерил крохотную тележку. В эту тележку он с помощью льняных волокон запряг крысу. Крыса возила тележку до тех пор, пока ее не поймал какой-то мальчик и не съел сырою. Так между Эшу и Рутерфордом завязалась дружба.

Другие пленники тоже часто болтали с Эшу. Они тоже мало-помалу выучились новозеландскому языку, но догнать Рутерфорда не могли – он бесспорно говорил лучше всех и с каждым днем делал большие успехи. Особенно привязался к Эшу Джек Маллон. Он обучил ее занятию, известному всем европейским девушкам и совершенно неизвестному новозеландкам, – плести из цветов венки.

Только двое не принимали участия в разговорах с Эшу – Джефферсон и Джон Уотсон.

Джефферсон и прежде был молчаливый, угрюмый человек, а попав в плен к новозеландцам, он был так потрясен всем случившимся, что совсем потерял дар слова. Ничто не интересовало его. Ко всему он относился с полным равнодушием. Из хижины он почти не выходил и все время лежал на сене, глядя в потолок. Когда с ним заговаривали товарищи, он отвечал односложно и неохотно. Он был убежден, что его убьют, и все время ждал смерти. К Эшу он относился так же, как и ко всему остальному, что его окружало, – просто не замечал ее.