Песнь о Перемышле
(Повести) - Васильев Александр Александрович - Страница 5

Заканчивается чтение стихов, и героям по местному обычаю дети вешают на грудь большую гирлянду цветов. В полевые лютики и ромашки вплетены белые и кроваво-красные розы, как символ подвига, совершенного на этой земле пахарей и садоводов. Приподнимается на носки маленькая девочка с косичками, поправляя на груди Александра Николаевича гирлянду, и он берет ребенка на руки, целует. Разрядами грозы беззвучно сверкают блицы, шуршит кинокамера. Оркестр играет туш. И катится по рядам дружный шквал рукоплесканий.

…А теперь вернемся на несколько лет назад, в Дарницу, новый район Киева, застроенный многоэтажными домами.

Вот он — проспект Гагарина, дом номер три.

Стучусь в дверь. Ответа нет. Прислушиваюсь. В квартире тишина. Только где-то далеко тикают ходики…

По лестнице поднимается женщина с тяжелой сумкой в руке.

— Вам Александра Николаевича? — говорит она. — Да он, наверное, еще спит. А вы хорошо стучали?

— Хорошо.

— А ну-ка, подождите, я попробую.

Но за дверью по-прежнему молчание.

— Значит, сегодня он работает. Или ушел в лес, — уверенно заключает женщина. Это соседка Патарыкина и всё знает. — Если он не работает и не спит, то обязательно в лесу. Его жена с детьми к родственникам уехала, у нее отпуск, а дома ему одному скучно. Вот и ушел в лес по грибы или по ягоды. А то просто так. Очень он природу любит. Мы с мужем тоже часто вместе ходим с ним и его семьей. Так я все на него любуюсь. Сядет наш Александр Николаевич на какой-нибудь замшелый пенек и рассматривает— каждую травинку, бабочек, муравьев. Человек тихий, мирный, не то что иные мужчины, которым только бы напиться и «козла» забить. Никогда даже голоса не повысит.

Вдруг она спохватывается.

— Да, уж простите. А зачем, собственно, вам Александр Николаевич понадобился?

Приходится объяснить.

— Александр Николаевич — герой? — переспрашивает она. — Ну, знаете ли, первый раз слышу. Да он, по-моему, и в войне-то не участвовал.

Вот тебе раз! Достаю из кармана письмо, полученное из архива погранвойск. Или я что-то напутал?

Соседка пожимает плечами.

— Верно, и фамилия, и адрес… — И все-таки машет рукой. — Значит, там напутали!

Довод у нее довольно веский: ее муж приглашал как-то Патарыкина с собой на охоту, но тот отказался, сказал, что стрелять не умеет.

Решаю, однако, повидаться с этим человеком.

Женщина говорит, что работает он неподалеку отсюда, на маслозаводе диспетчером. И объясняет дорогу, глядя на меня с некоторым сожалением.

Я выхожу, сажусь на трамвай и еду на маслозавод.

Завод виднеется издалека. За голубым забором дымит труба. В широко распахнутые ворота въезжают машины с цистернами. Девица на проходной будке поднимает телефонную трубку. «Сашко? До тебе пришли. Чтоб зараз на проходную!»

«Интересно, какой он?» — гадаю я, покуривая. По тому, что я слышал о Патарыкине, представляю его высоким, широкоплечим, немного суровым на вид…

Не проходит и минуты, как из цеха выбегает и направляется ко мне человек в синем комбинезоне. Небольшого роста, полный, он катится, как шарик, на бегу вытирая тряпкой замасленные руки. Лицо у него смущенное, на лбу испарина.

«Не он! — решаю я. — Конечно, произошла ошибка».

Мужчина извиняется, что не может пожать мою руку. «У нас там, знаете, машины, масло. А вы… вас… зачем я вам понадобился?» Показываю ему письмо. Он читает, и на его лице выступают красные пятна.

— Ошибки нет, — говорит он, — я служил в Перемышльском погранотряде. — И почему-то смущается. — Только какой герой… Товарищи мои — вот герои. Рассказал бы вам, только не сегодня, а завтра. Завтра я от работы свободный. И жена с детьми из деревни вернется. Приходите, а? — Он смущенно разводит руками. — Здесь мне кабинета не положено.

…На другой день поднимаюсь по знакомой уже лестнице чуть раньше назначенного времени.

Звоню. Дверь распахивается. Хозяин, полуголый, в белой майке, всплескивает руками и, охнув, кричит:

— Мария, дай мне скорее рубашку!

Поспешно надевая белоснежную сорочку, Александр Николаевич суетится, объясняя, что только вернулась жена с детьми и в доме такой беспорядок, такой беспорядок, что даже не знаешь, куда провести гостя. Может быть, в эту комнату, а может быть, в эту. Нет, пожалуй, все-таки лучше будет в столовой, здесь и светлей и из большого окна открывается вид на Днепр и знаменитые мосты…

Но хозяин зря беспокоится — никакого беспорядка в квартире нет. Знакомлюсь с хозяйкой, тоже полной, загорелой и словоохотливой, Марией Емельяновной, с двумя дочерьми — ученицами старших классов, с «продолжателем фамилии» сыном Колей. Девушки, высокие, тоненькие, с модными челочками, сдержанно поздоровавшись, скрываются в своей комнате, а мы вчетвером — я, хозяин, хозяйка, ну и, конечно, Коля — усаживаемся за стол.

— Так у нас всегда, — говорит хозяйка. — Молчат, молчат, а потом вдруг вспомнят. А я этот Перемышль век не забуду. В свое время еле ноги оттуда унесла…

— Ладно уж, — весело перебивает хозяин. — Ты лучше покажи фотографии. Пусть товарищ посмотрит, какие мы с тобой тогда были.

Мария Емельяновна достает из шкафа потертый альбом, в котором сохранилось несколько довоенных фотографий.

— Это папа! — солидно поясняет Коля, тыча пальцем в молодого военного, лежащего на траве. Но фотография пожелтела, и, кроме фуражки, портупеи и сапог, я ничего разглядеть не могу. — А это тоже папа…

Ого! Теперь я вижу, каким был Патарыкин в молодости. Двое красавцев — один черноусый, с кавказским лицом, другой круглолицый крепыш — браво сидят на лошадях на фоне какой-то средневековой башни. Я вспоминаю рассказ Варвары Артемовны Грисенко о ее прогулках на Замковую гору и догадываюсь: так вот эта самая башня!..

«Да, это она», — радостно подтверждают супруги Патарыкины. И наперебой рассказывают мне историю своего знакомства, как две капли воды похожую на ту, что рассказала мне та же Варвара Артемовна Грисенко. Разница только в деталях. Мария Емельяновна за год до войны окончила планово-экономический институт в Харькове и была направлена на работу в Перемышльский горком партии. Когда она познакомилась с Патарыкиным и молодые люди решили пожениться, то Патарыкин должен был «согласовать» этот вопрос в политотделе и еще каких-то инстанциях.

— У нас, пограничников, такой порядок был, — поясняет Александр Николаевич. — Семь раз отмерь, один отрежь. Чтоб невеста была, как в сказке, со всех сторон без изъяна.

— Правильно. — Хозяйка подмигивает. — Вот и не ошибся.

Мы все трое смеемся.

— Ты, папа, лучше про шпионов расскажи! — говорит Коля, недовольно хмуря брови.

— Что ж, можно и про шпионов, — соглашается отец. — Так вот, был я к тому времени уже начальником погранзаставы, которая несла охрану границы в самом Перемышле…

И Александр Николаевич рассказывает о своей службе. Она была напряженной, как и сама обстановка, сложившаяся в этом районе. «Что ни день, то нарушение границы, — вспоминает он. — А иной раз и несколько в день. И знаете, сколько нарушителей границы мы задержали за один последний, сороковой год? Около полутора тысяч! Это только наша застава. Был у нас такой боец Струков — мы его „снайпером-крысоловом“ звали — он один задержал более трехсот. Талант!.. И диверсии тоже были: фашисты не раз пытались перерезать связь между дотами, взорвать подземный кабель, поджечь нефтехранилище. Нюхали, где и что у нас спрятано. Но мы их вовремя за руку хватали. Ребята у меня на заставе были отличные, один к одному, орлы!»

Александр Николаевич достает из альбома еще фотографию, на которой он снят вместе с группой бойцов.

С гордостью показывает мне, называя фамилии. Но и эта фотография уже истлела, и лица почти неразличимы — видны только сапоги и фуражки. Да точечки вместо глаз…

Однако бывший начальник заставы узнает каждого безошибочно. «Вот Саша Калякин — огонь парень, границу знал назубок. Старшина Привезенцев — с характером, скажет — как отрубит. Мазаев — этот не ростом, так умом взял и храбростью…»