Песнь о Перемышле
(Повести) - Васильев Александр Александрович - Страница 43

Из полутемного тамбура он прошел в склад, где хранились боеприпасы, смахнул — для порядка — пыль с ящиков со снарядами и пулеметными дисками и спустился вниз, в машинное отделение.

Здесь в самом большом отсеке, где на двери углем было написано «Вход посторонним лицам воспрещен!», размещалась силовая, питающая дот электроэнергией. Ведал этим хозяйством машинист из вольнонаемных, живший в местечке неподалеку, худой, узкоплечий мужчина, с вислыми черными с проседью усами, молчаливый и необщительный. Он не любил, когда кто-нибудь заходил к нему без нужды, даже сам командир дота. Но к Василию относился лучше, чем к другим, доверяя ему иногда покопаться в машине.

Сегодня машинист выглядел почему-то мрачнее, чем обычно. Когда Василий, предварительно постучав в дверь, вошел, вернее, протиснулся в силовую, машинист стоял хмурый, насупленный и задумчиво оглаживал рукой новенький двигатель. «Добре, что зашел, — сказал он Василию и, помолчав, добавил — Хворый я, зараз к доктору иду. А ты тут… — машинист сделал неопределенный жест, как бы обвел круг, — доглядай без меня».

В иную минуту Василий порадовался бы оказанному доверию. Но сейчас он прежде всего пожалел этого человека, впервые увидев его таким мрачным и растерянным. «Идите, конечно, идите, — заговорил он кивая. — А я послежу… Не беспокойтесь!»

Машинист стал переодеваться, а Василий вышел, прикрыв дверь. Второй большой отсек в этом подземном этаже занимала установка для очистки воздуха. Пока она еще не работала. На полу были разбросаны какие-то трубы, флянцы, узлы, над которыми обычно возились приезжавшие из Перемышля монтажники. Но сегодня они почему-то не приехали, может быть потому, что их послали на какой-нибудь другой объект. Так уже бывало не раз. Василий не одобрял эту тянучку, поскольку сам привык любую начатую работу доводить до конца. А тут и дела-то было с гулькин нос: если хорошо взяться, то день, ну два — и шабаш.

Вообще недоделок еще много: только наполовину прорыт ход сообщения, не проложен подземный бронированный кабель для связи с соседними дотами и штабом, не было своего артезианского колодца. Но дот все же заселили. Верхняя, боевая, часть была готова, и пока лето, «точку номер семь», как она именовалась в приказе, надо было обживать. А к осени строители подтянут другие коммуникации. Короче, взводу сказали: «Вот отныне ваш дом!» Приказ есть приказ, его не обсуждают.

Василий снова поднялся в жилой отсек, убрал веник и тряпку, умылся. Все уже поужинали и сидели за столом в ожидании отбоя. Кто резался в домино, кто бренчал на мандолине, кто, мусоля карандаш, писал письмо. Василию есть не хотелось, он выпил только кружку чая со сдобной домашней лепешкой — вчера писарь принес ему посылку с бабушкиными гостинцами — посмотрел на часы. До отбоя оставалось пятнадцать минут. А дверь лейтенантского «салона» все была закрыта. «Где же он, — с беспокойством подумал Василий о командире, — такого с ним еще не бывало. — Его даже удивило равнодушие других. — Уж не случилось ли чего?»

Да, случилось. Еще днем лейтенант получил из штаба шифровку, где под строгим секретом предписывалось привести боевые посты в готовность номер один. Предупреждалось, что в случае разглашения тайны виновные будут переданы суду военного трибунала.

Иван не был трусом. И к подобным шифровкам он уже привык. Знал, что время тревожное, что вот-вот разразится война, но не боялся ее. Иногда ему даже хотелось вступить в бой, испытать себя, свои силы. Его кумирами были герои гражданской войны, те, что в восемнадцать лет командовали полками и дивизиями. Вот — судьба! Только в бою выявляется, кто есть кто. Но в себе он уверен. Недаром когда-то пошел в военное училище.

Лейтенант лично проследил за выполнением боевого распоряжения. Собственно говоря, нечего было и выполнять, поскольку в его доте посты чуть ли не с первого дня находились в полной боеготовности, пришлось лишь добавить к имеющимся в рубках припасам еще по одному боекомплекту.

И все же настроение у него испортилось. А еще эта Галка, со своими фокусами. Неделю назад, когда познакомились на танцах, вся так и светилась — и улыбалась, и сама на «дамский» вальс пригласила и, прощаясь, дала себя поцеловать, правда, в щечку. Но вчера, когда снова встретились уже в парке, стала что-то финтить. Села на скамейку в самом людном месте и ни-ни, не то что поцеловать, даже за руку взять не позволила. Тут, мол, народ ходит, и все такое. В дальний угол, в заросли, тоже не пошла, сказала, что боится. «Чего?» — спросил он. Не ответила, только бровью повела. Тьфу, на другую бы плюнул и забыл. Но эта… Нет, в этой было что-то такое, отчего у него замирало в груди. Уж больно хороша. Королева. Волосы как золотая корона. Синие глаза, белая кожа. Словно ее молоком облили.

Бойцы не зря подметили, что он мрачный. Помкомвзвода — ему разрешалось больше, чем другим, — выразил заботу: «Не заболели ли, товарищ лейтенант?» — «Да, заболел! — хотелось ответить. — Но эту болезнь я вышибу из себя, как пустую застрявшую гильзу!» Дав своим подчиненным «разгон», он со строгостью в лице, но, в сущности, бесцельно, послонялся по отсекам, где уже вовсю шла работа, и скрылся у себя в «салоне».

Вдруг он вспомнил, что надо бы, наверно, доложить в штаб о выполнении распоряжения. Но как: тоже шифровкой или же открытым текстом? Зашифровать несколько слов было, конечно, пустячным делом, с этим он справился бы за пять минут. Однако докладывать или нет, что он лишил всех своих бойцов увольнительных? Тут загвоздка, еще влетит от политотдела, скажут, что перегнул. Открытым текстом можно, конечно, все объяснить, но на шифровку принято отвечать тоже шифровкой.

Он думал об этом, а сам одевался: сменил гимнастерку, надел новые бриджи, натянул узкие, в обтяжку, сапоги с высокими каблуками (сам заказывал у сапожника, чтобы прибавить росту), пристегнул шпоры. Надушился хорошим одеколоном, вылив на себя чуть не полсклянки. Поправил перед зеркалом фуражку и вышел.

Нет, шифровать текст ему почему-то не хотелось. «Доложу в открытую!» Он стоял в рубке связи, продолжая раздумывать. И тут его осенила новая мысль: а что если пойти и доложить лично? Предлог он придумает. И разрядится немного. Слишком уж муторно, невмоготу было для него сидеть сейчас в доте. И он, махнув рукой, вышел.

В штабе застал одного дежурного, тоже лейтенанта, своего сокурсника по училищу. «А где начальство?» — «Чаи гоняет, наверно. Служба-то ведь кончена. Тебя что принесло?» — «Хотел доложить о принятых мерах». — «Так можно было и по телефону». Иван слегка покраснел и что-то пробормотал насчет неполадок со связью. Но дежурный, не входя в подробности, записал в книгу, что на точке номер семь все в порядке, затем рассказал пару свежих анекдотов, и бывшие однокашники, выкурив по папироске, распрощались. «Ты сейчас куда — к себе?» — спросил уже на крыльце дежурный. «Да нет еще… — Иван кивнул в сторону поселка. — Нужен мне тут один… товарищ». — «Завтра в Перемышле бал-маскарад, поедем?» — «Поедем… если доживем!»

Продолжая улыбаться, Иван сбежал под горку, прошел через мостик и, сойдя с большака, стал снова подниматься по дорожке, которая вела к домикам, живописно расположившимся на поросшем цветущим шиповником взгорье. Там, в другом конце улицы, жила Галя.

Иван шел к ней. Шел весело, как всегда, когда решение было им принято. Колебания он отбросил в сторону.

Пройдя улицу, он поднялся на высокое резное крыльцо, где вчера расстался с этой гордячкой, как думал — навсегда, и, найдя дверь запертой, решительно дернул бронзовую цепочку звонка. За дверью было тихо. «Неужели нет дома?» Он дернул еще сильнее и углом глаза заметил, что тяжелая штора в окне приоткрылась. Затем послышались легкие шаги. «Она!»

Странная штука жизнь! Иван ожидал чего угодно, только не того, что случилось. Галя, эта гордая галицийская «панночка», еще вчера игравшая в неприступность, сейчас выглядела какой-то растерянной, смущенной. Извинившись за свой вид, — она была в старенькой кофточке, в простой домотканой юбке — девушка взяла своего нежданного гостя за руку и повела его кружным путем, через калитку, в сад. Они прошли, согнувшись, под яблонями, усыпанными уже большими, начавшими краснеть плодами, между густых и цепких кустов шиповника к самому обрыву. Отсюда открывался вид на Сан, на замаскированные под холмики и островки кустарники доты и дзоты, на видневшийся вдали мост с полосатыми пограничными будками.