Мое кино - Чухрай Григорий Наумович - Страница 34

– А что случилось с вашим сыном? – спросил я.

– Ничего страшного. Грузил ящики на вокзале и надорвался.

– Свои ящики?

– Чужие! Зарабатывал деньги на развлечения...

Я удивился.

– Неужели вы не в состоянии дать ему денег на развлечения?

Ответ был чисто американский.

– Я, Гриша, не бедный человек, и после моей смерти он получит мои деньги. На учебу я даю ему сколько нужно. Но на развлечения он должен зарабатывать сам. Пусть знает, что значит заработать цент, тогда он не пустит по ветру мои большие деньги.

Не скрою, мне этот ответ понравился.

Жучок

Однажды я зачем-то возвратился в свой номер и увидел, что монтер вставляет в мой телефон «жучка» для прослушивания. Я знаю по-английски всего несколько слов, но тут, собрав все свои знания, скроил вопрос.

– Зачем ты это делаешь?

Он нисколько не смутился и, продолжая работать, ответил по-английски. Несмотря на свое лингвистическое невежество, я все-таки понял смысл ответа: у вас, мол, много денег, а у меня мало.

К жучку я отнесся спокойно: мне нечего было скрывать от американцев. Не входить же в чужой монастырь со своим уставом, и у нас прослушивались телефонные разговоры. Пусть стоит «жучок». Но с этих пор, заходя в свой номер, я каждый раз громко говорил:

– Але, але! Как слышно? – И произносил какое-нибудь ругательное, но не очень грязное слово. Да еще повторял его по буквам.

Однажды в ресторане после завтрака журналисты попросили меня дать интервью. Игравший в зале рояль мешал записывать наш разговор на диктофон. Я предложил подняться в мой номер. И вот среди вопросов возникла тема об американских свободах: о невмешательстве государства в личную жизнь, о тайне переписки. У вас в Советском Союзе таких свобод нет.

Я не удержался и сказал:

– А между прочим два дня назад в моем номере был произведен обыск, все перевернули вверх дном. По этому поводу господин Джери Северн заявил протест администрации гостиницы.

– Не может быть! – возразили мне.

– А мой телефон прослушивается, – продолжал я.

– Это невозможно, – возразила Элен Гавришов.

– Я сам видел, как в мой телефон вставлялось подслушивающее устройство. – И рассказал, как это было.

Потом, когда журналисты ушли, Элен Гавришов сделала мне выговор.

– Надо снисходительно относиться к секретам чужой страны, – сказала она с раздражением, от чего в ее русском появился заметный акцент.

– Подслушивают-то мои секреты, а не секреты вашей страны.

– Так вы можете доиграться, вас больше никогда не пустят в Америку.

– А я к вам не напрашивался. Пригласили – приехал. До этого жил без вас, проживу как-нибудь и дальше.

Мисс Элен обижено поджала губы.

Старичок

Северн познакомил меня со стареньким, хорошо говорящим по-русски человеком.

– Это очень богатый человек, у него своя студия, – предупредил он меня.

Старичок пригласил меня с ним пообедать. За едой он расспрашивал меня, как финансируются наши фильмы, как составляются сметы на фильм, где я получил кинематографическое образование и во сколько оно мне обошлось, какое количество денег было вложено в наш фильм. Я честно отвечал на его вопросы.

Старик с интересом слушал меня и, когда я закончил свой рассказ, задумался и несколько раз повторил одну фразу:

– Вам хорошо... Вам хорошо.

– Не понимаю, – признался я. – Вы-то о чем вздыхаете? У вас своя студия.

– Да, но я в одно утро могу проснуться нищим...

– А вы положите в банк солидную сумму, и не проснетесь нищим.

Старик снисходительно усмехнулся:

– Гриша… вы разрешите вас так называть?

– Конечно. Ведь вы по возрасту годитесь мне в отцы.

– В деды, – уточнил он, – у меня внук вашего возраста.

– Тем более.

– Я бы хотел быть с вами вполне откровенным.

– Пожалуйста.

– А вы не обидитесь?

– Нет. Обещаю.

– Вы что же думаете, что мои деньги нужны мне, чтобы не умереть с голоду? У меня дело, полтысячи сотрудников. Я отвечаю не только за себя, но и за них. За моей спиной целая жизнь борьбы. Я не могу ее предать. Вы, русские, неглупые люди, но в некоторых вопросах, не обижайтесь, вы идиоты. Вы смотрите на богатых людей, как на тунеядцев, а я всю жизнь работал. И день, и ночь. Если бы я так не работал, меня бы победили конкуренты. Вы понятия не имеете, что значит конкурентная борьба. Она жестокая и бескомпромиссная. То, чему вы удивились, – минутная слабость. Я старик. Я устал. И потом... – Он помолчал и, улыбнувшись, признался: – Я скучаю по России. – Старческие глаза наполнились слезами.

Мне стало жалко старого человека.

Голливуд

Джери Северн повез нас из Сан-Франциско в Голливуд. Там в целях рекламы нам предстояло выступить на телевидении. До Лос-Анджелеса ехали в поезде. Когда вышли на привокзальную площадь, к Северну подошел какой-то человек и подал ему ключи и перчатки.

– Я заказал напрокат автомобиль, – объяснил он.

Мы без труда отыскали нашу машину, Джери надел лайковые перчатки и мы покатили в Голливуд. Киногородок показался мне маленьким и пустынным.

– Здесь люди, идущие пешком, вызывают подозрение, – сказал Северн.

Профсоюз

Прекрасное белое здание гостиницы выглядело немного архаичным. Нас поместили на втором этаже. Наши номера располагались рядом.

Все мы собрались у меня.

– Прежде всего, Жанна, нужно погладить ваше платье, – сказал Северн, снимая трубку телефона.

– Я могу погладить сама, – предложила Жанна, – у меня есть дорожный утюг.

– Деточка, вы в Америке, вы артистка. Вы не имеете права даже думать об этом, – наставлял Жанну Северн, продолжая набирать номер телефона.

Он уже несколько раз набирал этот номер, но ответа не получал. Сбрасывал вызов и снова звонил. Отсутствие ответа стало его раздражать.

– Черт знает что это такое! – выругался он. – Позвоню администратору.

Администратор ответил сразу, и Северн напустился на него с упреками. Я не понимал слов, но видел, что Северн был вне себя от возмущения. Администратор что-то ему отвечал, и Северн постепенно стал сбавлять голос. Наконец, он повесил трубку и чертыхнулся по-русски.

– И это Америка!.. У них там какое-то собрание профсоюза, а клиенты должны ждать...

Как советский человек я что-то сказал в защиту профсоюза.

– Вы не знаете, что такое наши профсоюзы! Это кошмар! – И стал рассказывать свою невеселую историю. – Несколько лет назад я возил русский балет, зарабатывал неплохо. Пока балерины были молодые, дело процветало. Но балерины старели, дела шли все хуже, я погорел... Но дело не в этом...

Приезжаю в… (он назвал какой-то город), ангажирую театр, начинаю репетиции. Появляются профсоюзные боссы. Представляются.

«Мы хотим с вами поговорить».

«Пожалуйста».

«Если вы хотите работать в нашем штате, вы должны дать работу шести нашим музыкантам».

«Но ведь они не репетировали, а я буду здесь несколько дней. За это время они не смогут войти в слаженный уже оркестр».

«Постановление профсоюза».

«Плевал я на ваш профсоюз!.. Мне не нужны ваши музыканты!»

«Хорошо, – отвечают они, – тогда ознакомьтесь с этим альбомом».

«Плевать я хотел на ваш альбом!»

«Напрасно. Это в ваших же интересах».

Открывают первую страницу и показывают мне фотографию. Там сфотографирован труп. Открывают другую – там тоже труп. Третья, четвертая, пятая фотография – все то же...

«С нами нужно говорить уважительно, – предупреждают они. Мы не хотим вам и себе неприятностей, не вынуждайте нас...»

Делать нечего. Я соглашаюсь принять в оркестр шесть человек.

На следующий день прибегает ко мне дирижер.

«Они все портят! Они не умеют играть! Уберите их!»

Связываюсь с профсоюзными боссами. Пытаюсь договориться по-хорошему. Они – ни в какую. Тогда я приглашаю к себе этих шестерых местных музыкантов, обещаю платить жалованье, но только чтобы они не играли. Не соглашаются.