Друг Наполеона
(Рассказы) - Коннелл Ричард Эдуард - Страница 13

По-видимому, он говорил это серьезно.

— Полагаю, вы не женаты?

— Нет! И тут мне не повезло. — Он взял в руки книгу. — Послушайте только дневник этого субъекта!

«Двадцать седьмое августа. — Момбаза, типичный тропический порт, показался мне весьма скучным. Все те же дикари в туземном воинственном одеянии, с татуировкой, щитами и т. п. Целое сборище представителей племен Монумвези, Кавирондо, Мазаи и Вандоробо. Шумные, вонючие казармы. Груды свежих слоновых клыков, шкуры львов и леопардов — обычная картина африканской жизни. Побродил с час. Захотелось спать и лег в постель».

У Дэгдэла или Хиата вырвался негодующий возглас, похожий на рычание.

— Захотелось спать и лег в постель! — проворчал он. — Думаю, что этот болван заспал остаток своих мозгов.

Он стал читать дальше.

«Двадцать второе сентября. — На „сафари“. Нахожусь, приблизительно, в сорока милях к югу от озера Виктория Нианза.

Симпатичная местность. Очень живописная. Не такая красивая, как Сюррей, но приятная на вид. День прошел буднично. Увидел льва. Убил его. Напоролся на носорога.

Прикончил его. Увидал крупную антилопу, какие редко водятся в здешних местах. Промахнулся на расстоянии четырехсот пятидесяти ярдов. Сегодня у меня что-то менее меткий глаз.

Погнался за антилопой. Четыре часа шел по следу. Как-будто заприметил, но оказалось, что это — всего лишь небольшая жираффа. Убрал ее с дороги. Стал выслеживать дальше антилопу. Подкрался на расстояние выстрела. Уложил за триста восемьдесят девять ярдов. Хорошая голова. Миновал стада зебр, топи, конгони, диг-диг и бесчисленных диких зверей. Подстрелил нескольких. В моей коллекции не хватает теперь только медведя-медвяника и длинноухой однорогой антилопы.

На обратном пути к стоянке мой носильщик ружья, Думба-Думба, внезапно крикнул: „Посмотри, бвана, — вон симба! (лев)“. Так оно и было. Огромный лев сверкал на меня глазами из ветвей баобаба. (Очевидно, некоторые львы карабкаются на деревья). С диким ревом он бросился на меня. Я даже растерялся.

Думба-Думба вручил мне ружье и заорал: „Пинга, бвана! Пинга симбу в тум-тум!“ (Стреляй, господин! Стреляй льву в брюхо!).

Не теряя времени, я выпустил в него оба заряда двустволки, но он остался жив и прыгнул на меня. Пришлось прикончить его охотничьим ножом.

По прибытии в лагерь, обнаружил, что моя палатка полна павианов. Выгнал их. Съел на обед жаркое из антилопы и лег спать».

С видом унылого отчаяния Дэгдэл или Хиат отбросил книгу в сторону.

— Обычный будничный день… Я — словно львы в зоологическом саду. Им хочется попасть в джунгли, но они заперты в клетку. И со мной то же самое. Я не в силах долго выдержать это.

— Вы не совсем в том же положении, что львы, — заметил я. — Человек — приспособляющееся животное.

Он сделал гримасу:

— Опять философия!

— Человек должен найти в чем-нибудь счастье, — возразил я. — Должен научиться приспособлять хвои мечты к своим возможностям. Должен пускать в ход свое воображение и представлять себе, что он пьет не пиво, а шампанское.

— По-вашему, если вы упадете в реку, вы вообразите себя рыбой?

— Мне случалось поступать в этом духе.

— Что вы хотите сказать?

— Я говорил, вам, что мое величайшее желание — отправиться путешествовать, но я не могу осуществить его. Поскольку это касается меня, Китай, Индия и даже Италия — все равно, что на луне. У меня нет никаких шансов попасть туда. Так вот, сознавая непреложность этого факта, я, как мог, вышел из положения.

Он посмотрел на меня с недоумением.

— Я изобрел игру, — продолжал я. — Называется она: «Вокруг света в одну ночь».

— А как вы играете в нее?

— Пойдемте со мной, я вам покажу. Кстати, пора уж обедать.

— А куда?

— Первая остановка. — Шанхай.

Мы поехали поездом подземной городской дороги, вышли у Четэм-Сквера и зашагали вдоль душистой аллеи, которая вела на Мот-Стрит, вошли в один из домов и взобрались кверху по грязной высокой лестнице.

Я постучался. Дверь приоткрылась, в нее выглянуло желтое лицо с раскосыми глазами. Обладатель его издал звук удовлетворения, впустил нас и ввел в комнату, украшенную изумительными китайскими вышивками и золоченой деревянной резьбой.

Мы уселись за столиком тисового дерева с перламутровыми инкрустациями. За другими столиками сидели китайцы, делавшие чудеса с палочками, заменявшими вилки.

— Здесь вы познакомитесь с настоящей китайской кухней, — сказал я. — Ли-Ном-Чунг не поощряет американской промышленности. Предоставляет это более крупным и более кричащим китайским чайным предприятиям.

Нам подали обед: суп из птичьих гнезд, сладкую и приправленную пряностями рыбу, яйца, приготовленные особым способом, побеги бамбука, какие-то непонятные овощи, замороженные фрукты и, после некоторых домоганий, немного рисового вина.

— Взгляните кругом, — обратился я к Дэгдэлю или Хиату. — Прислушайтесь к визгливому говору китайцев. Ну, что, разве вы не в Шанхае?

— На то похоже, — ответил он и взял еще жареных каштанов.

После обеда мы ушли и очутились снова в Нью-Йорке.

— А теперь куда вы хотите попасть? — спросил я. — Называйте любую страну.

— В Италию.

Мы наняли такси и поехали к Джиакомо на Кэрмайн-Стрит.

В таверне Джиакомо было дымно. Посетители яростно жестикулировали и громко переговаривались.

Итальянцы, старики и молодежь, играли в азартные игры. В задней комнате кто-то извлекал из аккордеона «О соле мио». Мы выпили бутылку молодого бодрящего красного вина.

— Вы в Неаполе, — пояснил я Дэгдэлю или Хиату.

Он осушил бокал и ответил:

— Си, си, синьор.

— Дальше мы можем, если вам угодно, направиться в Турцию на Лексингтон-Авеню, вблизи Медисон-Сквера, и попробовать турецкого кофе или даже «шиш каба» и сдобренных виноградных листьев. Или мы можем посетить Сирию на Уэст-Стрит и полакомиться черным медом. Или поехать в Индию на Сороковую Авеню и познакомиться с пятнадцатью сортами индийского перца и пряностей. Или заглянуть к белому медведю, и выпить там кваса или водки и послушать, как хор из бывших князей в красных и зеленых рубашках поет «Вниз по матушке по Волге». А может-быть, вы предпочитаете побывать в Японии на Шестой Авеню и поесть «сюкийаки», сваренной по вашему приказанию на ваших глазах?

— Больше я ничего не в состоянии съесть.

— В таком случае, может-быть, ты пожелаете зайти в настоящую мюнхенскую пивную, где подают пенящееся темное пиво. В Иорквилле не меньше четырех таких пивных. Или, если вас тянет во Францию, можно навестить кабачок в Чельси, который, говорят, точь-в-точь повторяет кабачки Монмартра.

Мой спутник задумался.

— Сначала едем в Турцию, — решил он.

Кофе оказался густым и крепким.

Когда я наконец доставил моего нового знакомого домой, на двадцать седьмую улицу, на небе уже розовели первые полоски зари. Нашей последней остановкой была Венгрия, в конце второй авеню, где цыганский оркестр в красных куртках то слащаво пиликал венские вальсы, то переходил в бешеный чардаш, и где нам подавали огненного цвета жидкость, смело именуя ее токайским.

— Хочу увидеть льва, — запинаясь, проговорил Дэгдэл или Хиат.

— Они все спят. Зоологический сад еще закрыт.

— Хочу видеть льва! — настаивал он. — Можно разбудить его, запустив в него бутылкой из-под молока.

— Что? — строго спросил я. — Вы, любитель львов, станете будить их ради вашего собственного удовольствия? Им и без того тяжело живется.

Мой спутник всхлипнул:

— Бедные, славные львы!

Пока я помогал ему войти ставая, твердил:

— Человек — приспособляющееся животное. Человек — приспособляющееся животное. Это про меня сказано.