Ледниковый человек
(В дали времен. Том IV) - Фарфоровский Сергей Васильевич - Страница 25

Хотелось двигаться, действовать, трудно было сидеть, хотелось что-то сделать необычное. Тишина, глубокая тишина была вдруг нарушена рычанием; так рычит лев, когда бывает рассержен. Трудно было уяснить, кто издал этот звук — так неподвижно, как статуи, сидели аскеты в усталых безвольных позах египетских царей, с почти бессмысленным взором, устремленным на жаровню.

Звук повторился еще и еще, казалось, он исходил от самого бледного из них. Подняв голову, он вдруг вскочил, быстро задвигался, ему протянули руки, кто-то заиграл на странном инструменте, похожем на маленький барабанчик. Вскочивший аскет стал танцевать и кланяться, как будто он выражал почтение божеству; быстрее и быстрее становился темп музыки, быстрее и быстрее низкие поклоны чередовались с мелькающими в пляске ногами. Наконец все обратилось в одно движение, деталей которого не улавливал уже глаз. На губах забилась белым ключом пена, а глаза стали неподвижными, с жестоким, бессмысленным выражением. Он стал извиваться, как маленькая змейка, самая грациозная из змеек Персии.

Один из окружавших аскетов с важными медленными движениями, как бы совершая богослужение, поднялся и достал тонкую стеклянную пластинку до 1/2 аршина в квадрате и маленьких гвоздиков. Не глядя ни на кого, он то и другое дал в руки фанатику-танцору. Последний проявил радость; он мгновенно прервал свою дикую пляску, зарычал, облизываясь, схватил зубами стеклянный лист и стал жевать его, потом проглотил и стал рычать, пока не съел всего. Маленькие гвоздики он целыми пригоршнями отправлял в рот.

Фанатик, утыкавший свое тело стрелами и гвоздями.

Мы думали, что это гипноз, что это не стекло, и потому совершили маленькое воровство, взяв себе случайно упавшие во время еды кусочек стекла и гвоздик. Все оказалось натуральным, и обмана не могло быть. Съев все, аскет упал на земляной пол и оставался неподвижным.

Другой его товарищ уже давно рычал и тихими прыжками отталкивался от земли. На его губах выступило немного пены. Нагнувшись над жаровней, он сильно втягивал благовонный дым. Потом с диким криком вскочил на уголья, так легко, что тонкие ножки жаровни не колыхнулись. Вынув руками раскаленный уголек, он с наслаждением положил его в рот, другой уголек положил себе на голову, третий и четвертый вставил как пенсне около глаз, а пятый и шестой — под руки. Все это он делал, не прекращая танца.

Вслед за ним поднялся третий аскет, игравший на маленьком барабанчике. Он проделал свои прыжки и поклоны, а затем стал втыкать себе острые прутья в щеки, около глаз, в губы, в живот и руки (см. фотографию). Деревянным молотком он вбил себе в череп длинный гвоздь и стал ногами на острия кинжалов. С воткнутыми прутьями, придававшими ему вид ежа, со страшными глазами, он быстро вращался, издавая какой-то вой.

Наконец вскочил четвертый аскет при новой, еще более сильной музыке барабанчиков. Он достал из кармана горсть черных скорпионов, которые стали бегать по полу, подняв свои хвосты. Черные скорпионы очень ядовиты. Укус их смертелен.

Опустившись на землю, юноша стал класть их себе на руки, а они в озлоблении стали колоть его. Лицо его было лицом человека в гипнозе. Около скорпионов он провел в воздухе круг, и животные, загипнотизированные, не выходили из этого круга. Трудно передать душевное состояние присутствовавших при этом яростном фанатизме, чувствовалось веяние злой силы и каких- то таинственных духов.

Один из скорпионов вдруг побежал, мгновенно аскет стал на колени и, схватив его в рот, проглотил. Мы больше не могли выносить этого зрелища и быстро вышли. Голова кружилась.

Настал вечер, зажглись лампады, закрыты были лавки караван-сарая, и вступила в свои права музыка вечера. Мулла кричал с высоты минарета, стоя рядом с аистом, свившим себе там гнездо. Сторожа проходили у стен и протяжно трубили. В окрестностях кричали лягушки, и крик их был особый, музыкальный, как будто неведомый артист ударял в деревянные колокольчики. Зеленое небо с снежно-белыми звездами, большими, наивными, как широко раскрытые глаза ребенка, покрывало город. Журчали арыки, и с полей и из пустыни ползла малярия в своей кисейной одежде белых туманов.

Об авторе

Литератор, этнограф, фольклорист, историк, преподаватель-методолог Сергей Васильевич Фарфоровский (1878–1938) родился в Переславле-Залеском Владимирской губернии. Сын статского советника, старшего преподавателя Переславского духовного училища (латинский язык, церковная и русская гражданская история) В. В. Фарфоровского.

В 1905 г. Фарфоровский окончил историко-филологическое отделение Юрьевского университета. После недолгой работы во Владимирском акцизном управлении он перешел на службу в Кавказский округ Министерства народного просвещения и был назначен учителем истории в Майкопское реальное училище (где одним из его учеников был будущий драматург-сказочник Е. Шварц). В Майкопе Фарфоровский в 1906 г. женился на преподавательнице женской гимназии В. И. Афанасьевой.

Сохранились сведения о его участии в революционных демонстрациях. В октябре 1906 г. жандармское управление привлекло Фарфоровского к дознанию по обвинению в преступлениях, предусмотренных целым рядом статей Уголовного уложения (оскорбление императорской четы и наследника, участие в преступном «скопище», подстрекательство). Очевидно, наказания Фарфоровский избежал, но был уволен от должности в Майкопе в ноябре 1906 г. и в 1907 г. был переведен на должность учителя истории в мужской гимназии Ставрополя.

В Ставрополе Фарфоровский состоял членом губернской ученой архивной комиссии (в чью сферу деятельности входил Северный Кавказ и часть Закавказья) и, помимо преподавания, занимался — как ранее в Майкопе — краеведческими и фольклорно-этнографическими изысканиями.

Однако достаточно скоро ему пришлось покинуть Ставрополь в связи с начавшимся в 1909 г. в гимназии так называемым «Виноградовским» делом[17]. Фарфоровский, выступивший против самодурства и произвола директора гимназии, обратился к губернатору и попечителю Кавказского учебного округа, дошел и до министра народного просвещения. Но еще до прибытия командированных ревизоров он был переведен в Александровский учительский институт в Тифлисе (1910).

В 1911 г. последовал перевод в Елизаветполь (Гянджа, Азербайджан). В сентябре 1912 г. Фарфоровский ушел с педагогической службы на Кавказе; в 1913–1915 гг. он преподавал в 7-й мужской гимназии в Варшаве.

В конце 1900-х — 1910-х гг. Фарфоровский опубликовал множество статей и очерков в профессионально-академических изданиях и общедоступной периодике — от Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа, Записок Кавказского отдела Русского географического общества, Трудов Ставропольской ученой архивной комиссии и т. д. до Майкопской газеты, Кавказских курортов, журн. Вокруг света, Природа и люди, Журнал Министерства народного просвещения, Русская старина и Русский архив. Отдельные его работы выходили также в виде брошюр и оттисков.

Среди работ Фарфоровского — статьи, касавшиеся быта и истории кавказских народов, публикации легенд и сказаний, исторические очерки (в т. ч. об эпохе войны 1812 г.), учебные пособия и методологические труды, посвященные преподаванию истории. В 1915 г. он также издал в Варшаве на собственные средства сборник стихов Грациозетты.

Февральская революция застала Фарфоровского в Петрограде (он откликнулся на нее брошюрами Великое Учредительное собрание и демократическая республика и Народное государство и демократическая республика). В 1918 г. он опубликовал в петроградском пролеткультовском Литературном альманахе стихотворение Из Уитмана, а в 1920 пытался вступить в петроградский Союз поэтов. Отзывы мэтров, сохранившиеся в архиве Вс. Рождественского, были самые нелицеприятные: «Немыслимо» (А. Блок), «Изловить и повесить» (М. Лозинский), «Вон!» (Н. Гумилев). «Невозможно» (М. Кузмин).