Приключения в Красном море. Книга 1
(Тайны красного моря. Морские приключения) - Монфрейд Анри де - Страница 37

Разумеется, я тем самым восстанавливаю против себя администрацию, у которой мои путешествия, весьма ее компрометирующие, вызовут раздражение. И потом Салим Монти и Ато Жозеф постараются сделать все возможное, дабы устранить конкурента.

Все это обещает нам массу хлопот и приключений, но я полон решимости не упустить своего шанса.

Наконец таможенные формальности соблюдены, и моя фелюга отходит от пристани, чтобы бросить якорь рядом с тремя другими, также груженными оружием и ожидающими часа отплытия под эскортом парусного таможенного судна. Мы выйдем в море после захода солнца, когда можно будет воспользоваться южным ветром, поднимающимся не ранее восьми вечера.

На борту у меня шесть ящиков с ружьями и двадцать ящиков с патронами. Я уплатил за груз из расчета шестнадцать франков за одно ружье (военный карабин системы грас, поступивший в обращение в результате распродажи, осуществленной военным министерством) плюс таможенная пошлина в размере восьми франков за каждую единицу оружия и триста франков за каждый ящик с патронами. На это ушла большая часть денег, вырученных мной от продажи жемчуга. Таким образом, при моих скромных сбережениях я делаю достаточно крупную ставку.

По пути в греческую гостиницу, где я остановился, меня настигает аскер из таможни в феске с зеленой полоской, срочно посланный «шефом», который хочет со мной переговорить.

Этот «шеф» был таможенным контролером метрополии, а здесь он начальник отдела. Невысокий, худой, почти щуплый человек по имени Фрогель имеет репутацию «непробиваемого» и ревностно исполняет свои обязанности. Таможенное управление — ось, вокруг которой вращается весь мир, и предписания этого ведомства являются для него чуть ли не священными догмами. В его представлении контрабандист — преступник, еретик, и окажись таковым его сын, у Фрогеля хватило бы духа привлечь его к судебной ответственности и спалить на костре, если бы закон этого потребовал. Во всем, что касается ее величества таможни, он — человек кристально честный, неукоснительно соблюдающий закон. Вряд ли бескорыстная преданность неподкупного Фрогеля всегда приходилась по душе его начальству, ибо он был напрочь лишен гибкости позвоночника, необходимой для того, чтобы с изяществом проникать в самые низкие двери, — качество, без которого невозможно продвижение по службе…

Итак, я вхожу в просторный рабочий кабинет, и Фрогель поднимает ко мне свое небольшое желтое лицо, его голубые глаза кажутся тусклыми, до такой степени в них отсутствует всякое выражение. Неподвижность физиономии придает ему сходство с восковой фигурой или земноводным, не излучающим собственного тепла. Глухим голосом, не прибегая к жестам, он тотчас задает мне вопрос:

— Не собираетесь ли вы сесть на фелюгу, которую загрузили оружием?

— Разумеется.

— Я категорически это вам запрещаю.

— Но позвольте, на каком основании?

— Ни один из европейцев никогда не плавал на фелюге, груженной оружием, и мы не хотим создавать прецедент.

Он кашляет, как бы облегчая тем самым произнесение этой фразы, которая уводит разговор в сторону, не давая вразумительного ответа.

— Но какой пункт закона это запрещает?

Лицо Фрогеля, всегда бледное, розовеет. Чувствуется, насколько это для него мучительно. Правила и положения больше его не защищают, и он, подталкиваемый к этому губернатором якобы во имя улучшения финансов колонии, вязнет в трясине беззакония.

— Речь идет не о предписаниях, а о вашей безопасности, об ответственности, лежащей на правительстве, которого… которое… словом, вы должны понять, что покидать французские воды без документов, удостоверяющих принадлежность судна, могут при необходимости лишь те фелюги, команды которых состоят исключительно из туземцев. В этом случае их дальнейшая судьба нас не волнует. И совсем другое дело, когда речь идет о фелюге с европейцем на борту, особенно французом.

Он выпаливает это скороговоркой не без смущения, и мне на память приходит один жандарм из моих родных мест, которому молодой супрефект поручил однажды поставить силки у себя в парке, и тот чуть не умер со стыда.

Я задаю вопрос, не в силах сдержать улыбку:

— Кто вам мешает снабдить их соответствующими документами?

— Таковы распоряжения губернатора, и я не вправе их обсуждать. Я всего лишь говорю вам, что вы не должны садиться на судно, груженное партией оружия.

— Как? Я же уплатил пошлину на вывоз, а ведь она не такая маленькая, вот мои квитанции. Как это может быть, чтобы вы, положив мои деньги к себе в карман, вдруг заявили, что я должен расстаться со своим товаром. Дверь должна быть либо открытой, либо закрытой. Вы разрешаете или вы запрещаете вывоз оружия?

— Вы задаете крайне неприятные для меня вопросы, так как, по совести, я не имею права отвечать на них. Я вынужден только просить вас не сопровождать товар, чтобы указания, полученные мной от господина губернатора, не оказались нарушены.

— Думаю, что в этом пункте наши взгляды во многом совпадают, несмотря на всю разницу в наших положениях. Что ж, передайте господину губернатору, что меня не будет на фелюге сегодня вечером в час отплытия. Полагаю, этого ему достаточно?

Выйдя наружу, я размышляю. Конечно, с юридической точки зрения я неуязвим, но господин губернатор не остановится перед нарушением закона и попытается силой удержать меня в Джибути. Его власть безгранична, практически бесконтрольна. Разумеется, он не может приказать отрубить вам голову или отдать на съедение муренам, но и применение других средств часто приводит к последствиям не менее плачевным для неугодного колониста.

Таким образом, в момент отплытия судна я не должен находиться на его борту, как и обещал Фрогелю, естественно, не отказываясь по этой причине от намерения сопровождать груз. В то время как я ищу наиболее элегантное решение этой деликатной проблемы, ко мне подходит Абди с патентом, разрешающим отплытие, который в порядке исключения выдали моему судну.

Является ли это реакцией на мое замечание: «Кто вам мешает снабдить их соответствующими документами?»

Не проявилось ли в этом стремление обеспечить мне спокойное плавание за пределами французских вод?

Вряд ли, поскольку мое имя отсутствует на этом патенте, который, впрочем, действителен до Обока. Все ясно: если я окажусь на борту судна, то в соответствии с этим документом мое присутствие будет незаконным, ибо в документе четко указаны все лица, имеющие право плыть на фелюге. Следовательно, меня могут с полным основанием высадить на берег, подвергнув небольшому штрафу, к которому имеют такую склонность эти господа таможенные чиновники. Графа «груз», куда вписывается порт назначения, остается незаполненной.

Мне подстроили ловушку, чтобы помешать уехать.

В голове у меня быстро созревает план, позволяющий избежать западни и при этом сдержать обещание, данное Фрогелю, что я не буду находиться на борту судна в момент его отплытия.

На выходе с рейда, примерно в полутора милях от пристани, находится световой бакен, который отмечает подступ к рифам, находящимся по бокам от прохода.

Я объясняю Абди, что надо будет проплыть совсем близко от этого бакена, оставляя его справа по борту, предварительно сбросив с фелюги конец. Он сразу смекает, куда я клоню.

Однако я должен быть уверен в том, что таможенное судно на этот раз не выйдет в море раньше обычного часа. Я велю сказать его накуде, Измаилу, чтобы он зашел ко мне в гостиницу после обеда, где я передам ему поручения для сержанта Шеве, резидента в Обоке.

Я второпях обедаю, когда появляется Абди и сообщает мне, что пристань, вопреки обыкновению, бдительно охраняется и что за всеми фелюгами на рейде после их осмотра, установлено наблюдение.

Цель этих мер — помешать мне отправиться в Обок тайком на другой фелюге. Именно так я мог бы отсутствовать на своем судне в момент его отплытия, о чем я и заявил. Но для меня такое решение было бы чересчур примитивным.