Порочная игрушка (ЛП) - Уэбстер К. - Страница 47

Жестокость Корги становится безразличной, я расслабляюсь и погружаюсь в небытие. С каждым его толчком я становлюсь все менее восприимчивой и попадаю в место, где свободна. Я тянусь к Бейлу, и он хватает мою руку. Мои губы шевелятся, чтобы сказать ему «спасибо», но я не произношу ни слова.

Воспоминания разрывают меня изнутри. Я указываю на кареглазого извращенца и выбегаю из комнаты, чтобы не выблевать завтрак прямо тут на пол. Жду, что Бракс окликнет меня или проявит хоть какую-нибудь заботу обо мне. Но слышу лишь потоки ругательств, когда он захлопывает ноутбук.

ГЛАВА 22

Он

Прошло несколько дней с тех пор, как Банни опознала этого ублюдка — Корги. Следующие несколько дней я, как одержимый, разбирался со всеми своими делами, лишь бы быстрее попасть в Лондон. Мы больше не говорили об этом мудаке, но по тому, как она отдалилась, и ее плохому самочувствию, я понял, что она рассказала лишь малую часть из того, что он делал с ней. Когда она поняла, что я собрался в Лондон, то попросила проверить, все ли у ее подруги в порядке. Узнать, как та жила все эти годы. И я проверю.

— Вон там. — Я указываю на окно в захудалом жилом комплексе в Дагенхаме.

Дюбуа притормаживает, и мы паркуемся у тротуара. Он достает монтировку из багажника, и вместе мы идем к полуразрушенному зданию. Перед тем как приехать сюда, я убедился, что этот ублюдок до сих пор живет тут. Говнюк слишком беден, чтобы иметь мобильный телефон или доступ в интернет, поэтому мы не смогли узнать, бросил ли он наркоту и есть ли у него семья. Так что решили, что неожиданный визит — отличный ход. Мы имеем дело не с лучшим человеком в мире, а возможность того, что он наладил свою жизнь, равна нулю.

Номер его квартиры 623, и мы осторожно поднимаемся на шестой этаж. Уже далеко за полночь, так что на улице нет даже шлюх и пьяниц. Как только мы добираемся до двери, Дюбуа вскрывает ее монтировкой. После быстрого осмотра конуры, которая напоминает Дыру у меня дома, Дюбуа остается у двери, а я крадусь по коридору к единственной двери. Изнутри доносится храп, и у меня в груди все сжимается от удовлетворения.

Включаю свет и осматриваюсь. Голый нарик лежит, развалившись посреди кровати. Пухлая шлюха — вероятно, одна из тех, кого он удерживает силой, судя по свежим отметинам на ее запястьях и лодыжках — свернувшись калачиком лежит, прижавшись к нему. Игла торчит из ее руки.

Ярость кипит внутри меня.

Мне тошно от того, как черноволосая шлюха повинуется мужчине рядом с ней. И, несмотря на то, что она не похожа на мою мать, голову заполняют воспоминания из детства. Такое происходило каждый чертов день, пока она не умерла и не освободила меня. Каждый день с тех пор, как я себя помню, почти до пятнадцати лет я был с женщиной, которая должна была любить меня.

Эта женщина не заслуживает реабилитации. Моя мать так и не получила ее. Вместо этого она умерла в единственном мире, в котором я знал ее.

— Девушка? — шепчет Дюбуа рядом со мной, выдергивая меня из воспоминаний о матери.

— Отвези ее куда нужно, пусть ей окажут помощь. Деньги — не проблема. Когда закончишь, вернись и забери меня, — говорю я тихо и забираю у него монтировку. — Закончу сам.

Коротко кивнув, Дюбуа подходит к шлюхе и осторожно вытаскивает иглу из ее руки. Большинству он может показаться жилистым и воспитанным, но я неоднократно видел этого засранца в драке. Дюбуа обладает, вероятно, такой же силой, как и я. Он не испытывает ярости, которая дает силы мне, но он жестче многих. Поэтому с легкостью поднимает женщину на руки, будто она ничего не весит. После его ухода, я разворачиваюсь к ответственному за разрушение жизни моей женщины ублюдку. За превращение ее в игрушку — мою игрушку. Она не заслужила такой жизни, но в очередной раз мужчины взяли то, что им не принадлежало. Так сделал мой отец с матерью в тот момент, когда оставил ее и малолетнего сына без копейки.

Постукиваю концом монтировки по ладони и подхожу к краю кровати. От миски, полной недоеденной лапши, исходит кислый запах. В желудке мутит от отвращения. Будучи ребенком, я бы и дважды не раздумывал, прежде чем съесть эти помои. Когда мать была занята своим очередным хахалем, который позволял ей приходить к себе, я делал налет на кладовую. В большинстве случаев эти идиоты были бедны так же, как и мы, и я, в конечном счете, ел засохший кусок пиццы или что-то вонючее и сомнительное из холодильника.

А теперь, когда я охуенно богат?

Я ем все, что, блядь, пожелаю. Включая придурков, как этот.

— Просыпайся, Корги, — выплевываю я полным ненависти тоном.

Парень возмущается и медленно открывает глаза. Он в замешательстве, но по-прежнему немного под кайфом от героина, которым, я уверен, поделился со шлюхой.

— К-кто ты такой, черт возьми? Где Дарлин?

Я усмехаюсь.

— Я — твой худший кошмар, мудак. А это, — говорю я, когда замахиваюсь монтировкой и бью его по зубам, — за Джессику.

Корги хрипит, кровь льется из его рта, и он неумело пытается отползти.

Но я быстрее.

Я всегда быстрее.

Бью его по спине, и он с грохотом скатывается на пол. Я спокоен и иду на другую сторону, чтобы увидеть его на четвереньках, сплевывающего кровь.

— А это, — бью его по задней части черепа, — за мою мать.

С хлопающим звуком его голова раскалывается. Кровь заливает все вокруг его скрюченного тела, и я улыбаюсь. Никогда раньше не получал такого удовлетворения. На один краткий миг чувствую, что отомстил за единственных двух женщин, о которых когда-либо заботился.

Осознание этого приходит само собой и сеет необычное чувство внутри меня.

Я забочусь о Джессике.

Действительно забочусь.

Игрушка или нет, она глубоко запала в мое черное сердце и посадила крошечное семя, которое начинает прорастать.

Этот мужчина хорошо относится к маме. Они до сих пор делают ее работу в его спальне, но он готовит нам еду и позволяет мне смотреть фильмы на большом телевизоре в гостиной. Мы находимся в его квартире уже неделю, пока мама работает, и мне начинает нравиться здесь. Тут тепло и удобно. Он даже дал мне большое мягкое одеяло, чтобы я мог завернуться в него; и всегда улыбается мне, как будто я желанный гость.

— Пока, Ричард, — хрипит мама, когда выходит из его спальни.

Он идет за ней, на ходу застегивая свою модную белую рубашку. Ричард не грубый и не грязный, как другие мужчины. Он сказал мне, что обычно не живет в Нью-Йорке — он тут по делам из Лос-Анджелеса.

— Пожалуйста, Вики, поедем со мной. Я могу сделать тебя и Брэкстона счастливыми.

Она поворачивается и смотрит на него.

— Ты забыл? Я — шлюха. И точно не понравлюсь твоим богатеньким друзьям.

Он хватает ее за руку и притягивает к себе.

— Нет у меня никаких богатеньких друзей. Пусть я и из Лос-Анджелеса, но я не такой сноб, как ты думаешь. Я нормальный парень, который заботится о нормальной девушке и о ее ребенке.

Мне нравится, как нежно он обнимает маму. Я забыл про телевизор и смотрю, как Ричард гладит маму по волосам, будто она его домашний питомец. Мне нравится это. Она кажется такой спокойной в его руках. Мне хочется, чтобы он гладил ее так всегда.

— Я не знаю, — говорит мама, задыхаясь. — Что, если ты устанешь от нас? И что это сделает с Бракси? Он так наивен для своего возраста. Это раздавит его.

Я боюсь, что причина того, что Ричард не захочет нас, во мне. Я пытался держаться подальше и не беспокоить их. И хорошо себя вел по сравнению с большинством четырнадцатилетних мальчиков, я уверен.

Ричард обхватывает ладонями мамино лицо и поднимает его, как в кино, чтобы поцеловать ее губы. Я должен отвернуться, но пленен эмоциями, которые витают в комнате.