Интернет-издание авторов рунета «Портал» (СИ) - Орех Серж - Страница 5

Я сделал по направлению к ней шага три шага, не больше. Больше не смог.

Из прохода, с той стороны лился яркий солнечный свет. Мало того, я отчётливо услыхал доносившийся оттуда беззаботный детский смех. Девичий смех…

Разве мог я когда-нибудь помыслить, что детский смех способен будет испугать меня едва ли не до безумия?! А вот, испугал же.

Остановился я, должно быть, метрах в пятидесяти от страшного места и то потому лишь, наверное, что бегать по оживленной улице довольно затруднительно.

Не обращая внимания на прохожих, допил остатки водки и выкурил две сигареты подряд. Мысли в порядок приходили с трудом. В деталях вспомнился сперва весь разговор со странным незнакомцем, а потом и собственное приключение. Здесь, среди людей уже не было так страшно, и разум подкинул мне с дюжину рациональных объяснений произошедшего. Оставалось определиться с тем, что делать дальше, и я решил вернуться. Не потом, когда-нибудь, а сразу, теперь же. Так и сделал. Вернее — попытался сделать.

Загадочной подворотни я не нашёл.

Раз десять, то медленно, то едва ли не бегом, кляня себя за невнимательность, прошёл вперёд-назад. Место, где вроде бы находился тот серый дом, я узнавал, но ни самого дома, ни приметной подворотни отыскать не получилось. Этого просто не могло быть, однако ж было.

Я приехал на набережную Мойки через пару дней. Знал, что ничего не найду, но всё равно вернулся. И потом бывал там ещё не раз, надеясь если не найти странный двор, то, быть может, повстречать вновь не менее странного незнакомца. Ни того, ни другого. Как знать, быть может, он разыскал всё-таки свою подворотню? Или, отчаявшись, бросил эту затею?

Я вот тоже бросил, как мне казалось. Однако, с приближением весны, почувствовал, как меня неудержимо тянет туда, на набережную, и всё чаще не даёт покоя вопрос: что же я потерял, испугавшись детского смеха?

Санди Зырянова

КАЗАЦКИЙ ДУБ

Тихо горит звезда по-над Днепром: то ночь опустилась на казацкий стан. Государыня Катерина повелела строить крепости казачьи, чтобы закрыть Русь от татарина, и до самых поздних сумерек стучат топоры. Не бывать больше татарским набегам, не дрожать больше поселянам в своих хатах.

Тысячи старых дубов, один другого краше и могутнее, шумели в плавнях. Теперь уж не шелестеть им листвой, не родить желудя — сложены крепкие стены из их обтесанных стволов. Только один дуб остался стоять, как стоял. Очень уж нехорошо ветвится он — от самой земли. Ничего из такого дуба не построишь, но зато как же славно сидеть под ним ввечеру, покуда кашевары готовят наваристую уху или гуляш!

Спят казаки, спят солдаты, спят строители. Не спит лишь один молодой казак. Чуб его свесился на черную бровь, глаза блестят. Красивый казак, сильный да смелый, а вот поди ж ты — невесты никак не найдет. Может, какая-нибудь из хорошеньких поселянок обратит свой взор на пригожего парня?

Но, чу! Тихий, чуть слышный смешок вплетается в шелест дубовых листьев. Некому смеяться в строящейся Александровской крепости — ни баб, ни девок сюда еще не приезжало, но смех звучит и звучит, и как будто из кроны. Вздрогнул казак и поднял взгляд. Прямо на самой толстой ветке сидит девка. Незаплетенная коса лежит волной на плечах, вместо венка или платка — листья дубовые венчают девичье чело, а ножки босые, да такие, словно хозяйке их ни разу не довелось ступить по земле. И одета чудно: рубашка, не то белая, не то зеленая, до пят… И тут глаза казака и девки встретились.

— Что не спишь, человече? — весело молвит девка. — Не твое время ночь!

Казак уж хотел спросить, а чье же оно тогда, но как очи девкины увидел — так и речи лишился.

— Что молчишь? Язык проглотил? — и смеется, чертовка!

— Кто ты, хорошая? — наконец спросил казак. — Просватана ли?

— А тебе что за дело?

— А мне жена нужна. Поди за меня, я тебе мониста коралловые подарю и сапожки сафьяновые из самого Петербурга привезу!

Нахмурилась девка. Соскочила с дерева, встала прямо напротив казака, глядит ему сурово в лицо.

— Мониста, говоришь? — молвит. — А коли не послушаюсь тебя, так что — нагайкой? Ты — человек, ты не слышишь, как плачет рыба в твоей юшке, как стонет вода в котле, как жалуются ветви в твоем костре. И моего голоса ты тоже не услышишь. Станут мои руки красными от стирки твоих рубах и портянок, станут мои ноги черными и израненными от хождения по стерне, станут мои глаза слепыми от слез — вот чего ты хочешь!

Ничего не понял казак из ее слов. Только и уразумел, что боится его красавица.

— Не бойся, серденько, — начал он, — я тебя и пальцем не трону, на руках носить…

— Не будешь, — оборвала его девка. — Не смертное то дело, на мне жениться!

Повернулась она к дубу, обратно на него полезла. Ан смотрит казак — спины-то у девки и нет! Одна черная пустота вокруг хребта, и только сердце бьется среди голых ребер. Охнул казак. Смекнул, кто она такая. Поднял руку перекреститься — не сумел. Рот раскрыл, чтобы сказать «чур меня!» — язык на то не повернулся. Отвернулся — а перед глазами лицо ее стоит. Понял бедняга, что пропал: жизни ему больше не будет, что с ней, что без нее.

— Ясная королевна, — снова начал казак, — коли за меня не пойдешь, так дозволь служить тебе. Какую хочешь службу вели, все исполню, живота не пожалею, — только не вели побратимов своих бить.

— Службу?

Задумалась девка. А потом рассмеялась — ровнехонько стеклянные шарики по ветвям дубовым рассыпались.

— Завтра повеление придет, — сказала, — в поход вам выступать. Коли сдюжишь в походе, так возвращайся, приму я твою службу. Ждать буду.

Низко поклонился ей казак. А когда выпрямился — на дубе никого не было.

Молод был казак, горяч, отважен, и верилось ему крепко в удачу. Жил — и мысли о гибели не допускал. Ан судьба по-своему обернулась: сложил казак голову в боевом походе. Нашли его побратимы после боя: лежал он весь изрубленный, синий жупан покраснел от крови, чело вражеской пулей пробито — а на губах улыбка. Виделись казаку перед смертью ясные очи и дубовые листья в незаплетенных волосах…

Говорят, что в новолуние те, кто оказывался под казацким дубом, иногда видели в ветвях белую рубашку и слышали смех — перезвон стеклянных шариков. Ждала древесная красавица того, кто поклялся ей служить, ждала, да так и не дождалась.

Выросла крепость, при ней — посад, потом и крепости не стало. Стал на ее месте небольшой уездный городок, а через двести лет в одночастье вырос в огромный город. Люди в тот город нарочно приезжали, чтобы посмотреть на последний казацкий дуб, даже после того, как дуб тот засох.

А в лихую годину засохший дуб рассыпался в труху. Но та, что когда-то смеялась в его ветвях, все еще ждет молодого казака — и иногда выходит и всматривается в горизонт: не идет ли казак к ней на службу?

Владимир Сединкин

ПОСЫЛЬНЫЙ

У меня несложная работа. Синяя униформа, кепка, сумка на плече.

Я работаю посыльным в организации, предоставляющей гражданам долгосрочный кредит на десять, двадцать и, в очень редких случаях, тридцать лет. Контора наша в этом бизнесе дольше всех, конкурентов не имеет, авторитет её огромен, а возможности беспрецедентны. Получаешь на руки список клиентов, и здравствуй, свежий воздух, знакомство с новыми местами и людьми и безразличие со стороны начальства.

Специфика нашей организации такова, что кредит всегда возвращается на все сто процентов, и никакие меры судебного, морального, физического или какого-либо другого воздействия на клиентов не применяются уже очень давно.

День сегодня был загруженный, пришлось помотаться по городу, изнывающему от жары и жажды. Двери лифта мягко закрылись, и кабина поползла наверх, купая меня в потоках приятной лирической музыки. Поправив сумку на плече, я погрузился в воспоминания о событиях подходящего к концу дня.