Интернет-издание авторов рунета «Портал» (СИ) - Орех Серж - Страница 41

Потом не выдержала и написала о том, как я люблю тебя, как мне плохо, просила простить за глупость и обязательно есть то, что я готовлю…

Мне не понравилось. Я скомкала листок и начала сначала, потом еще и еще. Я писала о своей надежде завести ребенка, о соседях и подругах, имеющих детей… Писала разные глупости, затем перечитывала и, скомкав, бросала в мусорное ведро. Хотелось вернуть хотя бы то, что было. Все эти «пока», «привет», быстрые объятия, скомканные простыни с нежно-розовыми тюльпанами, сброшенное на пол одеяло.

В результате, уходя на работу, я оставила записку. Прикрепила желтый маленький листочек магнитом к холодильнику.

Ты пришел и прочитал: «Вынеси, пожалуйста, мусор. Я не успела». Вынимая пакет, увидел много скомканных листочков, расправил и прочитал их все. Весь мой бред, пустые мечты и надежды.

Следующее утро встретило плеском воды в ванной и большим букетом тюльпанов на кухне.

— Ты дома?! — удивилась я.

— Я в отпуске, — осчастливил меня муж, заключая в объятия.

— Может, бросишь эту работу?

— Нет, мы сделаем по — другому…

Через девять месяцев нас было трое. Я не всегда могла сказать «завтрак на столе» и забыла, как выглядят узоры на ногтях и косметика, но муж не обижался. Веселый, щекастый карапуз занял почти все мое и наше общее время. Втроем мы чудесно пахли чем-то молочным и сладковато-вкусным. И не было большего счастья, чем видеть двух самых любимых людей рядом…

Владимир Бриз

ДЕРЗКАЯ

Наши компании гуляли за соседними столиками, и искрометный танец свел нас вместе.

— Тут случайно за тобой не наблюдает где-нибудь жена? — шепнули мне на ухо.

— Нет. Я абсолютно разведен, — честно признался я.

— Хорошо. Тогда ты мой.

Вскоре я был представлен ее подругам, те порадовались за нас и тут же раскрутили меня на выпить и закусить. Я был не против, и всем поэтому понравился. После мы еще сходились в танцах. Мне многозначительно пожимали ладонь. В ответ я не менее многозначительно пожимал все, что под руку попадется. Покидали заведение мы уже вместе. Прощальная сцена происходила возле ее подъезда.

— Хватит целоваться. По домам пора. Поздно уже.

— Угу. Телефон-то дашь?

— Нет, конечно.

— Не понял.

— Ну, я дама замужняя, а ты начнешь названивать. Оно мне надо?

— Ты замужем? — я искренне расстроился. Взбудораженный алкоголем мозг успел уже нарисовать мне совместное житье-бытье.

— Ну да. Десять лет уже. Прикинь. Живу с гандоном каким-то. Представляешь, заявил мне недавно, что я овца е*аная. Ка-а-злина. Сидит теперь без секса. Лошара. Щас музыку одну включу. Бли-и-н. Дебильные сенсоры. А, вот она.

Заиграла песня «Ты че такая дерзкая». Девушка задергалась в свете фонаря, растопырив пальцы.

— Это про меня прям песня. Еду я сегодня на своей ласточке, и тут какой- то чел подрезает. А я ему такая: — Па-а-шел на-ах. А он мне: — Ты че такая дерзсская. Пошли, че покажу, — она взяла меня за руку и потащила вглубь парка.

Все еще расстроенный и погруженный в свои трезвеющие думы, я не сопротивлялся.

— Вот тут. Никто не увидит.

Мы спустились под мост. Под ногами зашуршали пакеты, зазвенели и захрустели бутылки. Стена, уходящая в темень, явно использовалась, как туалет.

— Только не говори мне сейчас, что у тебя нет презерватива. Я убью тебя тогда, — она судорожно вцепилась мне в ремень.

— У меня нет презерватива.

— Не, ну че за мужики пошли. Скажи мне. Почему вы все такие уроды? Хочется мужчину, а кругом тряпки. Вы же не способны ни на что. Ни на какие подвиги и поступки.

— Извини. Задумался и выпал в астрал, — я наконец-то пришел в себя. — Просто уточняю. Трахаться на помойке входит в число великих подвигов?

— Так. Все. Я передумала. Помоги подняться и иди, куда шел. Не иди за мной, я сказала.

— Тут одна дорога.

— Вот и иди по ней подальше. Такой вечер испортил. Ка-а-зел.

Я остановился и в лучах рассвета подсчитал оставшиеся деньги. Пятьдесят рублей серебром и медью. Да. Нехило подзажег. Таксисты не поймут. Надо выбираться в цивилизацию.

— Эй, мусчина, — окликнули меня сидящие на лавке женщины бомжеватого вида. — Угостите дам сигаретой, не проходите мимо.

Притормозив, я кинул им пачку. Все равно обкурился до сипов.

— Мы вот с подругой не поймем, — заявила одна, прикуривая и отсвечивая здоровенным бланшем под глазом, — почему вы так грустно идете?

— Весело. Последнее время все веселее и веселее, — я зашагал прочь.

— Не дали чувачку, — сделала вывод одна из сидевших. — А я бы вот дала. Эй, мусчина. Хочешь, дам тебе? Есть тут укромное местечко под мостиком.

— Ну, ты ваще дерзкая, — восхитилась вторая, и обе они залились зловещим каркающим смехом, от которого у меня по спине пошли мурашки.

Я прибавил шаг. Скорее отсюда, в наступающий рассвет.

Валентина Поваляева

ТЕЗКИ

Пятилетняя Танюшка прячется за штору и кричит весело и звонко:

— Ищи меня, бабуля!

Татьяна Ивановна оглядывается по сторонам с деланным удивлением: куда девочка запропастилась? Старательно не замечает, что у окна колышется занавеска, из-под которой торчат две тонкие ножонки.

— Ой, не найду, — причитает, — убежала, знать, внучка на улицу. Как же я без Танюшеньки?

Маленькая Таня давится от смеха, выходит из укромного местечка и обнимает бабушку:

— Вот она я!

Татьяна Ивановна и не бабушка вовсе Тане, а прабабушка. Но стала для девочки ближе мамы.

Пожилая женщина с содроганием вспоминает тот ненастный осенний вечер, когда рухнули надежды и мечты. Как Татьяна Ивановна гордилась внучкой Оленькой, умницей да красавицей! Еще бы, уехала учиться в институт, и не куда-нибудь, а в Москву! Правда, писем Оля домой не присылала — родных не сильно жаловала: отец-то после смерти жены расписался с девицей ненамного старше дочери, чем Ольгу здорово обидел:

— Еще мамина могила травой не заросла, а папенька ненаглядный в ЗАГС заторопился, — сердилась Оля.

Уехать подальше от семьи, переставшей быть по-настоящему родной, — таким желанием поделилась Ольга с бабушкой Таней:

— Укачу, куда глаза глядят, только меня и видели!

«Глаза глядели» в сторону Москвы. Ольга расцеловалась на вокзале с бабушкой, единственным для нее после смерти мамы близким человеком, и отправилась покорять столицу.

И вот вернулась. Не одна. С ребенком.

— Принимай гостей, — безрадостно сказала внучка, опуская на пол в прихожей дорожную сумку.

Бабушка Таня пригляделась и ахнула: в сумке, на куче тряпья, спал младенец, завернутый в плохонькое одеяльце. Ну, чисто бомжонок!

— Это что? — оторопела Татьяна Ивановна.

«Умница и красавица» фыркнула:

— Дочка моя. Итог красивой жизни! Вот, видишь, обогатилась как! — и вдруг накинулась на Татьяну Ивановну: — Все ты виновата!

— Я?

— А кто мне в уши пел: «Москва! Столько возможностей! Найдешь счастье обязательно!» Нашла!

— Так ведь ты сама хотела в Москве учиться, — устало проговорила пожилая женщина, опускаясь на стул, и спросила: — Оля, ты замуж, что ли, вышла?

— Выйдешь тут! — рявкнула столичная гостья. — Ведь знала я, что все мужики — кобеля проклятые, на папочку с детства насмотрелась, а сама на те же грабли и наступила! Вот что, баба Таня, ты долго еще меня пытать будешь? Или, может, сначала дашь отдохнуть с дороги? Чаем-то напоишь?

Конечно, Татьяна Ивановна не только напоила чаем несчастную свою внучку, но и ужином попотчевала, и на диване для Ольги постелила. Малышку в ванне выкупала, молочной жиденькой кашкой из бутылочки накормила, переодела в чистую одежду (на антресолях много лет хранился чемодан с детской одеждой Людмилы, Оленькиной мамы, вот и пригодился) и спать с собой рядом положила — Ольга-то умаялась в пути, пусть отдохнет.

— Ах, ты моя сладенькая, — приговаривала бабушка Таня, укачивая младенца, — хорошая девочка! А зовут-то как, а?