Новый град - Фиалко Натан Моисеевич - Страница 12

В аудитории господствовала мертвая тишина. Сам проф. Соколов во время этой демонстрации не произнес ни одного слова. Редко-редко всеобщее напряженное молчание прерывалось вздохом мужчины или взвизгиванием женщины. «Эти, наверное, будут иметь четырехдетные семьи», — думал про себя опытный и всезнающий профессор, но не дал себе труда, чтобы пойти и узнать, кто были те, которые вздыхали или взвизгивали, чтобы заблаговременно их передать на попечение Психологического института.

Глава пятая

ТЕАТР «СМЕХ № 5»

Согласно инструкциям на свадебный день, Иван Васильевич вместе со всеми членами своей семьи сопровождал невесту, Ольгу Ивановну, в театр «Смех № 5». Станция подземной железной дороги, где остановился их поезд, называлась: «Смех № 5». Стены, потолок и пол, крытые разноцветным кафелем всевозможных форм и размеров, были разукрашены многочисленными изображениями смеющихся лиц и смешных фигур. Как только толпа празднующих людей вышла из вагонов, стал раздаваться громкий смех и шумные выкрикивания. Смеялись всему: и смешным изображениям на стенах, и необыкновенным нарядам участников празднества, и какой-нибудь странной выходке соседа, и своему собственному, неосторожному или намеренно-эксцентричному движению. Но, главным образом, смеялись потому, что теперь следовало смеяться и не надо было ни о чем думать. Иван Васильевич, в сапожках и плотно облегавших его крепкие икры чулках, в коротких штанишках в обтяжку, был очень смешон. Он, как и многие другие, носил длинную палку в руках, ибо по выходе из станции предстоял довольно крутой подъем по гладкой мостовой. Ольга Ивановна, в коротенькой юбке, показывала свои голые, стройные и крепкие ноги на несколько вершков выше колен. Выйдя из станции, она, как и все другие невесты, пустилась бежать вверх на гору. Женихи, не отставая, погнались вслед за своими невестами. Вскоре все смешались; разносился шум и хохот со всех сторон. Были моменты, когда Ольга Ивановна хотела узнать среди толпы молодых людей своего суженого, но это было невозможно: Николай Андреевич имел серые глаза, которые ей нравились, она это хорошо помнила, но теперь в беспорядочном шуме и хохоте у всех глаза были полузакрыты. Никто из будущих супругов не узнавал друг друга, но каждый знал, что все были тут. Впрочем, было бы совершенно неправильно, если бы Ольга Ивановна, узнав своего жениха, стала бы с ним разговаривать; это было бы неправильно лишь потому, что в этом месте встреча молодых пар не предвиделась предписаниями.

Когда празднующие взобрались на вершину горки, то шум и гоготанье прекратились; только дувший сильный ветер, срывая чей-либо головной наряд, возобновлял веселье. Перед зрителями на горке открылась красивая панорама: красные, синие, желтые и зеленые фонари были развешены над множеством прямолинейных и аркообразных стен, разрезавших театральную площадь во всех возможных направлениях, создавая целый лабиринт дорожек, освещенных разноцветными фонарями, а иногда и совершенно темных, которые необходимо было пройти, прежде чем можно было выйти на открытую площадь, лежащую перед самим театром. С горы был виден театр. Это было грандиозное здание, освещенное многочисленными лампочками, размещенными вдоль стен и крыши в разных направлениях; оно имело вид огромного смеющегося лица с широко раскрытым, зубастым ртом; крыша представляла форму турецкой фески; на самой высшей точке крыши было сделано из электрических лампочек изображение «5». Вскоре вся толпа бросилась в лабиринт и разбрелась по разным дорогам. Стук сапогов и палок о мостовую и стены, беспрерывные возгласы, перекрикивание и хохот, — все это вызывало невообразимый шум и веселье. Наконец все выбрались из лабиринта и направились к многочисленным входам в театр.

Расстояния между зубами служили входами. Иван Васильевич с семьей, как жители 28 квартала, прошли через расстояние между резцами нижнего ряда зубов. В носу здания были помещены два оркестра музыки, по одному в каждой ноздре, которые поочередно играли. В кулуарах театра стены, потолок и пол были разрисованы множеством смеющихся лиц и смешных фигур; на пустых местах стен были видны надписи назидательного характера: «Смех необходим для легких и полезно действует на кровообращение», «Наши предки любили смеяться, и, если мы будем смеяться, то и наши потомки будут смеяться», «Смех оживляет нервную систему», «Смейся, живущий — мертвые не смеются», «Веселье вызывает смех, и смех вызывает веселье» и т. д. Пока толпа проходила к своим местам, шум и смех был оглушительный. Не менее других гоготал и резвился Иван Васильевич; время от времени он постукивал в такт музыке палкой о каменный пол или, принимая смешную позу, прицеливался палкой в какое-нибудь изображение на стене. Марья Павловна, Аннушка и Димитрий Иванович не отставали от других и забавлялись изо всех сил. Ольга Ивановна, одетая, как и все невесты этого дня, в розовые цвета, оголенная спереди до грудей и сзади ниже лопаток, мерным шагом и гордо выступала впереди своей семьи. В этой семейно-общественной функции она в последний раз участвовала, как девушка или дочь; она об этом думала и глазами искала среди них своего будущего спутника жизни. Когда все уселись, наступила тишина. Димитрий Иванович не мог не заметить голых спин невест, сидевших впереди него; из-за спинок стульев платья молодых женщин не были видны, и казалось, что за ними скрываются совершенно голые женщины; в нем зашевелились какие-то неясные чувства и неиспытанное волнение охватило его; странная мысль незаметно вкралась в его ум: «А ведь и я скоро буду женихом», — думал он. Эта мысль завладела его душой; усилием воли он сразу освободился от этих странных чувств и праздных мыслей; он стал думать о лекции по психиатрии, прочитанной недавно проф. Семеном Яковлевичем Гольдовским. «Какая удивительная голова, какая эрудиция, какой талант в изложении мыслей и умении заинтересовать слушателей», — восхищался Димитрий Иванович, припоминая одну за другой подробности прослушанной лекции.

Между тем, музыканты, когда закончили играть встречный марш, покинули свои места в ноздрях и перешли во внутренние отверстия носовой полости, и стали играть веселую музыку, звуки которой разносились над головами зрителей, сидевших внизу в зале, собственно, во рту огромной человеческой головы, которую представлял собой театр.

Оркестр был большой, свадебный, и музыка была веселая, шумная, даже крикливая и временами напоминала громкий и разнузданный человеческий хохот. Поднялся занавес. Перед зрителями открылась широкая сцена, пустынная и, благодаря овальной форме стен и потолка, окрашенных в темно-красные цвета, производила впечатление огромной человеческой глотки. От пространной и безлюдной сцены веяло таинственностью. Вдруг из глубины, как бы выброшенный из желудка, на сцене появился человек. Он оказался клоуном; у него был испуганный вид. Оглянувшись кругом и убедившись, что он один и что никто за ним не следит, он громко воскликнул:

— Я человек 14-го столетия! Как я рад, что я, наконец, вырвался из пепелища, — и рукой указал на то место, откуда он выскочил, именно на пищевод в глубине сцены.

В это время вдали показалась фигура нового клоуна, который, крадучись, приближался к первому клоуну.

— Я слышал, ты сказал, что ты человек 14-го столетия, — произнес второй клоун, — но это невозможно, ибо вот я сам человек ХХ-го века, а ведь живем одновременно; ты, друг, не в своем уме.

Первый клоун изобразил ужас на своем лице и подавленным крикливым голосом, жестикулируя всем телом, стал убеждать своего заблуждающегося друга, что теперь век 14-й и что, ели он желает сохранить тело и душу в целости, пусть вместе с ним поскорее бежит из этого места:

— Ведь палачи-то меня держали, а руки у меня были скручены назад; готовились меня четвертовать. Как они меня выпустили, не знаю, но теперь уж на свободе; я чувствую, что мое тело заново составлено из четырех отдельных частей.

— Ты бредишь, — возразил второй клоун, — ужасы 14-го столетия давно исчезли без следа во мраке времен. Будь благоразумен и посмотри на меня: я человек ХХ-го века; мое тело — свидетель того, что я тебе говорю сущую правду; на животе у меня восемь рубцов, на спине и на конечностях тоже восемь рубцов, а, может быть, и больше; эти рубцы означают хирургические операции, которые надо мной были произведены благодетелями, чтобы облегчить мое тело от недугов. Смотри, только что я получил от благодетелей сто подкожных впрыскиваний, чтобы предохранить меня от всевозможных болезней; я чувствую, что моя кожа отклеилась от подкожной клетчатки и я еле двигаю ногами от тяжести этих впрыскиваний, но мне легче на душе, ибо я убежден, что теперь я уже вне опасности от этих убийственных болезней.