Три ялтинских зимы
(Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 6

1897 г. — окончил Оренбургское юнкерское училище, прикомандирован к Уральской учебной сотне.

1898 г. — произведен в хорунжие».

В конце рукописи — ссылки на фонды Центрального архива Советской Армии, Центрального военно-исторического архива, архива историко-дипломатического управления МИД СССР.

Однако это я узнал уже потом, а пока в руках у меня была папка Александра Ивановича. В ней тоже оказались любопытнейшие материалы. Вот, скажем, такой (цитирую ради экономии места с некоторыми сокращениями): М. Трофимов «выехал из России по заграничному паспорту, выданному Самарским губернатором 29 октября 1902 г. за № 212, и, прибыв в Абиссинию, поселился в окрестностях Харара… Здесь он занимался разведением овощей. В августе 1906 года М. Трофимов выехал вместе с поручиком запаса Бабичевым в находящееся близ Аддис-Абебы имение последнего „Ада“ (Дабассо), где продолжал заниматься огородничеством и садоводством вплоть до мая 1908 года, когда перешел по предложению министра земледелия Кантибы Хольде Тадика на службу абиссинского правительства по вольному найму на должность государственного агронома…

Жалованья М. Трофимов получает в месяц 135 талеров, службой и жизнью в Абиссинии доволен и продолжает находиться в наилучших отношениях со своим начальником — министром земледелия. На обязанности М. Трофимова лежит разведение кофейных деревьев. Ныне, по словам очевидцев, благодаря его трудам имеется уже до 30 000 рассад кофейных деревьев.

По личным своим качествам М. Трофимов представляется человеком трудолюбивым, обладающим достаточными познаниями в огородничестве и садоводстве и вообще в сельском хозяйстве, уживчивым, но увлекающимся и несколько неуравновешенным».

Подписал это поверенный в делах Б. Чемерзин.

Больше того, Александр Иванович обратился с вопросами ко множеству различных людей, которые могли встречать имя Трофимова. И следы отыскались! Вот что пишет известный советский журналист Н. Хохлов.

«…О Трофимове я спрашивал у эфиопов: к сожалению, сведения о нем скудны. Его хорошо знал Петр Сергеевич Тэклэ Хаварьят, которого я снова посетил совсем недавно в его деревне. Но время несет его уже к СОТНЕ, и он не помнит как раз то, о чем хотелось бы знать. Трофимов разбил большую плантацию кофе европейского типа — чуть ли не первую в Эфиопии…»

Пришло письмо из Ленинградского института этнографии от 3. П. Акишевой:

«…Нигде мне не встречался Трофимов. Но человек — не иголка. Просмотрела я самую последнюю возможность этих мест — коллекции фотографий в секторе Африки нашего института и нашла 6 фотографий, где упоминается Трофимов только по фамилии, но я думаю, что это интересующий Вас Трофимов. Итак, коллекция 2097, подписи под несколькими фотоснимками: огороды Трофимова; Трофимов, его жена; Трофимовы и турок с ручными зверями; Трофимов; Трофимов, ашкеры, леопард; Кохановский и Трофимовы.

Это только подписи под фотографиями, никаких других документов нет; коллекция № 2097 сдана была доктором Кохановским примерно в 1914 году…»

Удивительное дело! Как тут не сказать: до чего все-таки мир тесен… В начале века встретились за тысячи верст от родины двое. Мы никогда, по-видимому, не узнаем, что их связывало. Может, лишь то, что были соотечественниками. Даже земляками. Потому что на далекой чужбине и уральский казак Трофимов, ставший здесь агрономом, и попович с Украины Кохановский, который на медные гроши выбился в лекари, а теперь стал еще и журналистом, путешественником, объехавшим полсвета, — оба они должны были чувствовать себя земляками.

Встретились, и, судя по всему, были долгие разговоры, была охота на кабана, на антилопу, было застолье. Но вот сделано несколько снимков на прощанье, оседланы лошади, приторочены вьюки, где как самое драгоценное хранятся стеклянные фотопластинки, и расстались эти двое навсегда. Давно уже нет в живых ни того, ни другого, разительно переменился сам мир, а мы, воскрешая прошлое, спустя многие десятилетия рассматриваем отпечатки с этих хрупких пластинок — особенно тот из них, на котором, чуть улыбаясь, смотрит на нас худощавый, подтянутый, даже элегантный мужчина в полувоенном. За спиной у него африканский тропический лес, а впереди… Откуда нам знать, что нас ждет впереди?

Папка была весомой. Человеку, который вложил в поиски столько труда, нелегко было, по-видимому, с нею расстаться. Но вот решился, и это невозможно не оценить. И все-таки я попросил время на раздумье. Работы-то на много месяцев, а у каждого из нас свои страсти, привязанности, свои планы, которые надо осуществить, потому что никто, кроме тебя, их не исполнит. Да-да, это так. Как бы малы и скромны мы ни были, никто, кроме нас, кроме каждого из нас, не сделает того, что должны сделать мы сами. Вот и решайся…

Провел небольшую разведку и увидел, как много старых листьев уже осыпалось. У нас, в Ялте, на каждом шагу вечнозеленые: лавр, мушмула, магнолии, кедры, кипарисы, буксус, каменный дуб, лавровишня, пальмы… (Кстати, все завезены к нам издалека). Как жизнь, они вечно зелены, но беспрерывно идет обновление, незаметно отпадает отжившее, а на ветках набухают новые почки. Оказалось, что осталось не так уж много людей, которых можно расспросить о деталях, подробностях такого еще недалекого прошлого, а скоро их и вовсе не будет. Стало отчетливо ясно: те беглые наброски, намеки, зацепки, которые я еще могу понять, кому-то следующему после меня могут оказаться недоступны. Значит, надо браться за дело, даже если оно потребует отодвинуть на время собственные планы.

Нет, экзотика не по мне, хотя, как видно, именно экзотическая сторона жизни Трофимова особенно привлекала к нему внимание. Об этом надо, конечно, рассказать, но без нажима, ибо «сам я в Эфиопии не был и, наверное, уже не смогу побывать». Так писал Александру Ивановичу Анушкину один из его корреспондентов, автор многих публикаций по Эфиопии. С подкупающим простодушием он признавался: «Писал по литературе и источникам…» Я буду еще скромнее, просто перескажу кое-что.

Однако большая часть жизни Трофимова прошла в России и была не менее интересной. Вот тут-то и карты в руки.

Тот же корреспондент писал: «К сожалению, о Трофимове я ничего, кроме Ваших сведений, не имею». А я имею и еще буду иметь. Для пробы подергал несколько ниточек, и отозвалось. Взять хотя бы этот важный факт: Трофимов жил в том же доме, где находилась явочная квартира Чистова. Могло ли это хоть как-то не повлиять на его судьбу? Вот с этого, может быть, и начнем.

С этого, как вы уже знаете, я и начал.

ГЛАВА 3

— Неужели это из одного бивня? — не переставала восхищаться Антонина Кузьминична, держа в руках изящнейшую безделушку, изготовленную чукотскими косторезами. Изображалась собачья упряжка с нартами и сидящим на них охотником.

— Из одного, — подтвердил Михаил Васильевич. — Только не бивня, а клыка. Из мамонтовых бивней тоже делают, но это редкость. Чаще режут из моржовых клыков.

— Такой огромный клык? Зачем он моржу?

— На этот счет говорят разное… — пожал плечами Трофимов, но Антонину Кузьминичну интересовало уже другое:

— А вы что — сами были на севере? Это она заметила пластинку с поздравлениями по поводу дня рождения от экипажа китобойной базы «Алеут».

— Почему же сам? Вместе с Елизаветой Максимовной…

…Антонина Кузьминична Мохначева стала при немцах главным врачом районной управы. Это могло говорить о многом, и понимать это можно было по-разному, но лучше держаться от нее подальше. Так решила Елизавета Максимовна еще в самом начале и придерживалась этой линии. Даже когда у Михаила Васильевича прихватило как-то сердце, не пошла к жившей по соседству докторше, не стала одолжаться. Правда, приступ был короткий и несильный, кроме капель, ничего больше и не потребовалось, но все равно случай запомнила: вот-де, даже когда надо было, не позвала. А теперь Мохначева сама вдруг пришла без всякой видимой причины. «На огонек», как объяснила. Хотя какой уж тут огонек — на столе тускло мигала коптилка.