Между клизмой и харизмой - Аветисян Самвел - Страница 5

— Так. Мы участвуем в благотворительных акциях. Недавно из Америки я привез более семисот пар джинсов для воспитанников детских домов. А с помощью «Почты России» в рамках акции «Подари человеку газету!» мы планируем бесплатно распространить двадцать пять тысяч экземпляров «Санкт-Петербургских ведомостей».

— Замечательный почин! Скажите, какова философия процветания вашей компании?

— Наша философия и цель нашего бизнеса — нажива. На долю рынка работать невозможно. Монополия нужна лишь для контроля рынка. Но Россия настолько велика, что контролировать ее просто нереально.

— И последний вопрос: сколько стоит ваша компания?

— Недавно я отказался продать ее за три миллиона пятьсот тысяч долларов. Предложение ко мне пришло окольным путем. Я в шутку сказал, что готов получить наличными и поселиться где-нибудь на острове. Но, если серьезно, продавать компанию пока не собираюсь. Когда она будет стоить миллиард, я об этом подумаю.

— Зачем резать курицу, несущую яйца? — Это уже я встрял в разговор. — Мы думаем со временем выйти на биржу, стать публичной компанией.

На этом интервью закончилось. Мудрый, довольный подарком, долго прощался, но никак не уходил. Ярдов похлопал его по плечу и силой вытолкал из кабинета. А мне указательным пальцем, направленным в пол, велел задержаться.

— Слышишь ты, мудило, никогда не встревай в разговор, пока тебе слова не дали! Понял, сука? — Лицо Ярдова стало багровым. — И заруби себе на носу: здесь действует моя конституция. Она состоит из двух пунктов. Пункт номер один: я всегда прав! Пункт номер два: если я не прав, смотри пункт первый…

Поднимаясь к себе на рабочее место, я мучительно вспоминал, где я уже слышал про эту конституцию. Ах да! Это же было со мной лет десять назад еще в той жизни — советской. А дело было так. В кромешный зимний вечер, каким он бывает в Ленинграде, по давней ученой привычке я зашел в «Книжную лавку писателей».

— Извините, у вас не осталось двухтомника «Избранных произведений» Антокольского? — обратился я к продавщице. Обратился без особой надежды: хорошие книги уходили из-под полы знакомым или доставались книжным спекулянтам, с утра дежурившим у магазина. Продавщица была новенькой. Раньше я ее не видел, хотя чуть ли не каждый день заходил в «Лавку». С круглым лицом и строгой челкой, как у Цветаевой, лет девятнадцати от роду.

— Четыре двадцать — в кассу, — не глядя в мою сторону и почти шепотом произнесла «юная Цветаева».

Не очень веря своему счастью, я направился к кассе. У кассы обнаружилось, что для счастья мне не хватает двадцати копеек. Понурый возвратился обратно.

— Потом занесете! — по-прежнему не глядя в мою сторону и царапая монетой по стеклу прилавка, протянула мне недостающую сумму моя спасительница.

Окрыленный, я выбежал из магазина, обнимая Антокольского, завернутого в грубую пергаментную бумагу. Надо как-то отблагодарить мою новую знакомую, думал я весь следующий день, и неплохо бы с ней подружиться. Такими связями не разбрасываются. После работы я направился в «Лавку».

— Вы любите джаз? Приглашаю вас на Пола Уинтера. Он в своем творчестве использует голоса разных зверей, волков, китов, беременных дельфинов. — про беременных дельфинов я присочинил, почему-то полагая, что юным девам, похожим на Цветаеву, это должно понравиться. — вы когда заканчиваете работу? Если не против, я дождусь вас у входа.

После концерта Пола Уинтера мы сходили на «Покаяние» Абуладзе, за что я получил в дар «Детей Арбата». Потом были на «Холстомере» в БДТ. А еще смогли попасть на концерт Иегуди Менухина в Большом зале филармонии. Достать билеты на Менухина для меня было вопросом чести: надо было симметрично отблагодарить «юную Цветаеву» за «Одно лето в аду» Артюра Рембо и «Цветы зла» Шарля Бодлера.

Моя книжная фея жила на краю географии, в самой западной части города. Я провожал ее до конечной станции метро «Проспект Ветеранов», а далее на автобусе до Солдата Корзуна и зачастую опаздывал обратно на метро и пешком добирался к себе в рабочее общежитие в противоположном конце города. Но как-то раз, узнав об этих бессонных прогулках, моя милосердная подруга сжалилась и оставила меня ночевать на кухне, на раскладушке. Мне понравилось, и я стал искать любой предлог остаться. Намеренно брал билеты на последний сеанс, а после долго бродил с ней по улицам и паркам, чтобы опоздать на метро. Утром радушная хозяйка уходила на работу раньше меня. Я же приходил на работу в Публичную библиотеку к полудню, чем вызывал косые взгляды коллег. А как я мог приходить раньше, если каждое утро на столе меня ждал горячий завтрак, а на спинке стула дышала чистотой постиранная и свежевыглаженная рубашка?

Наши театрально-книжные отношения продолжались примерно полгода. За это время я собрал приличную библиотеку, и смысл продолжать отношения постепенно исчез. Я стал реже захаживать в «Лавку». Более того, вскоре у меня появилось новое увлечение. Я познакомился с актрисой. И все свободные вечера теперь проводил с ней на громких премьерах, обильных банкетах и затяжных пьянках. Но чем больше уходил в загул, тем сильнее свербило в груди: отчего мне неймется, чего не хватает?

Как-то январским вечером я сидел в библиотеке и разбирал письма Карамзина к своей жене Екатерине Андреевне. Чтение однообразных писем вконец утомило, но бросить его я не мог. На следующей неделе предстояло делать доклад об эпистолярном наследии историка на заседании ученого совета. Читая больше по инерции и вскользь, взгляд мой вдруг застрял на строчке из последнего письма Карамзина: «Мое сокровище и жизнь, береги себя и наших малюток! Спасибо Всевышнему и тебе за счастие быть отцом и мужем нашего большого семейства!» Не очень понимая, отчего так взволновала меня эта строчка, я выбежал из библиотеки и направился в «Лавку».

— Можешь выйти на улицу? Мне нужно многое тебе сказать.

— Не могу. Я одна за прилавком. Может, через двадцать минут?

— Хорошо! Буду ждать тебя в Екатерининском саду.

Валил щедрый, густой снег. Желтый свет фонарей придавал безлюдному саду мягкую грусть и тихую печаль. Она подошла. Я взял ее за руки:

— Выходи за меня замуж! Только у меня три условия: выучить армянский язык, родить семерых детей и принять мою конституцию. Она состоит из двух пунктов. Пункт первый: муж всегда прав. Пункт второй: если муж не прав, смотри пункт первый. Согласна?

— Согласна.

Снег продолжал валить, не прекращая. Он становился все щедрее и гуще, залепляя мохнатыми снежинками челку, брови и ресницы моей невесты. Только на щеках, соленых от слез, таяли снежинки.

Zopa

В конце июля Ярдов улетел в Америку. Второй раз за полгода.

— Вернусь в сентябре, чтоб повсюду висела наша реклама. Спускаюсь по трапу — и вижу вывеску на крыше аэропорта. Открываю «Санкт-Петербургские ведомости» — реклама на всю полосу. Сажусь в машину — по радио наш джингл. Еду по городу — всюду щиты. Включаю телик — и снова наш невъебенный ролик. Короче, мы должны порвать город.

«Даже если включишь утюг, — подумал я про себя, — и оттуда польется реклама».

— И завтра же объяви конкурс среди сотрудников на лучшее название сети. — Ярдов похлопал меня по плечу. — Давай, армяшка, дерзай.

Сеть? Ах да, два магазина — это уже сеть. В сентябре планировалось открытие третьего на Комендантском.

Конкурс ничего не дал. Присылаемые названия отдавали либо мегаломанией (Галактики, Сатурны, Альтаиры), либо страдали преклонением перед иностранщиной (Paradise, Dreamshop, Crasy Goods). Попалось даже Megahard — типа Microsoft, но наизнанку.

Электронной почты тогда не было, да и факс не у всех был. По вечерам у секретаря скапливалась гора записок из магазинов. Я читал их и все больше грустнел. Лишь одна записка рассмешила. На ней неуверенной рукой были нарисованы в ряд четыре геометрические фигуры: звезда, круг, квадрат, треугольник. И подпись: Андрей Тамбовцев. Забавы ради отправил записку Ярдову. Он тут же перезвонил: