Между клизмой и харизмой - Аветисян Самвел - Страница 18

— Так и будет называться — «Яд».

— Ка-ак? — хором переспросили все, включая кадровика и юриста.

— «Яд». Это будет первая водка, которая не врет потребителям, ничего им не обещает, но честно предупреждает: водка — это яд.

— С этим, конечно, не поспоришь, — задумался Яков Адольфович. — этиловый спирт входит в класс ядов. Мы это знаем, как никто другой. Мы, можно сказать, на этом знании бизнес построили.

— «Водка — это яд» — самое распространенное выражение о водке в интернете. Можете набрать в google. И чаще всех его произносит главный санитарный врач Онищенко. Фразу можно зарегистрировать как слоган. И Онищенко, сам того не ведая, сделается амбассадором водки.

— Кем?

— Послом, рекламным агентом.

— Слоган, допустим, сможем зарегистрировать, но «Яд» — однозначно нет. Он не охраноспособен, — справедливо заметил юрист.

— Согласен. «Яд» зарегистрировать нельзя, но можно зарегистрировать инициалы, к примеру, Якова Давидовича или же, на худой конец, Ярослава Даниловича, — не унимался я.

Пока собеседники приходили в себя, я передал им по экземпляру концепции.

— Оригинальная идея, надо подумать, — задумчиво произнес Яков Адольфович.

— Да, надо подумать, — повторил за ним юрист.

— Мы сообщим о нашем решении через неделю, — сухо улыбнулась кадровик.

Ответа не последовало. Ни через неделю, ни через две. Я попросил знакомого, который был вхож в «Троярд», разузнать, что их не устроило.

— Извини, за что купил, за то и продаю, — перезвонил знакомый. — Яков покрутил у виска и сказал: «Идиот какой-то. И за что его Ярдов держал?»

После «Троярда» была пейджинговая компания (названия уже не помню), которой я не подошел из-за моей неактуальной сексуальной ориентации. Была еще турецкая пивоваренная компания Efes. Они меня почти уже взяли, оставалось только договориться о зарплате. Я сдуру сказал, что готов работать бесплатно, если они признают исторический факт геноцида армян в отдельно взятой компании. На такое выгодное, как мне тогда казалось, предложение ответа от них не поступило.

Позже со мной связалась Chupa Chups. Точнее, ее российское представительство «Нева Чупа Чупс». Пару лет назад в Коломягах (район на севере Петербурга) на месте бывшей советской фабрики «Азарт» был построен одноименный завод, на открытии которого, как писали газеты, присутствовал сам принц испанский Филипп. Перед менеджментом завода стояла задача полностью загрузить мощности и отстроить эффективную дистрибьюторскую сеть. Ну а после этого наладить маркетинг. Меня в числе прочих кандидатов отобрали для дальнейшего поэтапного конкурса. Конкурс состоял из внушительного теста (120 вопросов), написания эссе на тему «Маркетинг на рынке леденцов», графологической экспертизы и заключительной беседы с главой представительства Хосе Луисом Бесеррой. Я прошел все этапы, включая графологический. Оказывается, экспертиза была необходима для составления моего психографического и этноэмоционального портрета.

И вот финальная встреча. Раннее утро. Тусклая приемная. Сеньор Бесерра задерживается. Минут через сорок в приемную вошел профессорского вида плотный старик, похожий на гигантскую грушу, и, не глядя в мою сторону, поманил рукой в свой кабинет. В меланхолических глазах под толстыми очками и во всей его грушевой внешности было что-то надменное и брезгливое: никто не должен был забывать, что он глава представительства, да еще и испанец.

— Вы нам подходите, — перевела слова босса ассистент. Бесерра не знал английского, а я соответственно испанского. — остались формальности. Какие ваши ожидания по зарплате?

— Я уже указывал в анкете — от трех тысяч долларов.

— Мы можем предложить вам две. Это хорошие деньги.

«Хорошие, но мало», — подумал я про себя и молча согласился, кивнув головой. Что греха таить, я был согласен и на меньшую сумму. На любую.

— Так вы согласны?

— Si, senor![12]

— Я внимательно прочел ваше эссе. Последний вопрос. Какой маркетинг, как вы думаете, нам нужен и куда нам следует расти, если уже достигли предела развития?

— Нужен ремаркетинг.

— Что вы имеете в виду?

— Нужно сменить рынок. Зайти, например, на рынок зубной пасты. Там безудержный рост.

— Извините, но у нас семейная компания. Мы полвека производим леденцы на палочке, сам Сальвадор Дали нарисовал нам логотип, а вы предлагаете заняться какой-то зубной пастой. Да и нет у нас таких инвестиций для строительства завода.

— Не надо ничего строить. Ремаркетинг подразумевает смену рынка без изменения утилитарных свойств продукта. Продукт остается прежним, меняется лишь коммуникация. Вот, к примеру, такая: «Пока вы сосете чупа-чупс — кариес проходит!» Почему это позволительно жевательной резинке и непозволительно леденцам? Зубы не всегда чистили пастой. Был и толченый мел, и влажная тряпка, и листья мяты. Пусть будет и леденец.

— Это, извините, чушь. — Бесерра смерил меня брезгливым взглядом, погладил ремешок часов, давая понять, что беседа подошла к концу. И, похоже, не только беседа. Понурый я вышел от Бесерры, не сознавая до конца, что еще минуту назад у меня была работа, которую я идиотским образом упустил. Уже в лифте до меня донесся недоуменный вздох Бесерры:

— Estupido idiota![13]

…В первых числах февраля позвонила мама: отец тяжело болен. Я срочно вылетел в Ереван. Не успел. Похоронили отца на высоком холме на северной окраине Еревана. Отец всегда мечтал, чтобы я сделал партийную карьеру. Хотел видеть меня секретарем райкома. И сколько себя помню, он всегда пах красками. Масляными. А еще ацетоном и олифой. Отец всю жизнь проработал маляром. Точнее, сначала маляром. Потом, когда мне было лет десять или около того, он стал работать автомаляром в гараже треста «Зактрансстрой». Перестал красить и белить квартиры, дома, коровники, хозблоки. Начал красить автокраны, самосвалы, бульдозеры. И стал пахнуть теперь нитроэмалью, шпатлевкой, бензином. Свою профессию он любил и гордо называл себя генерал-маляром. С работы почти всегда возвращался поздно. Потому как халтурил: красил после работы машины частников. На зарплату не прожить было тогда. Как-то раз он вернулся домой рано. Я еще не спал.

— Па, спорим, я угадаю, какого цвета машину ты красил сегодня?

— Угадай. А на что спорим?

— Давай на рубль?

— Давай. И какого цвета?

— Горчичного.

— Гм, верно. Я сегодня красил «Запорожец».

За месяц пари с отцом мне удалось накопить на велосипед «Орленок». Я вырос, закончил школу, уехал учиться в Ленинград. Отец так и не узнал, в чем был секрет. На поминках я раскрыл секрет брату:

— Помнишь, в детстве я угадывал цвет машин, которые папа красил?

— Да.

— Знаешь, как я угадывал?

— Всегда хотел узнать.

— По волоскам в носу…

Похоронив отца, я вернулся в Петербург. Надо было жить дальше. Я продолжал звонить, отсылать резюме, ходить на встречи, но все было тщетно. Я стал подумывать: а не вернуться ли в библиотеку? Зарплата, я узнал от коллег, оставалась по-прежнему мизерной, но зато регулярно индексировалась. Или, может, устроиться учителем истории в школу? Но туда устроилась жена… мыть полы. Я же, втайне от нее, стал собирать бутылки. Этих денег все равно хватало лишь на картошку с луком да на оплату коммунальных услуг.

Ближе к концу февраля неожиданно позвонил Миша Гонцов. Загадочно спросил про дела, где работаю, чем занимаюсь.

— Миша, не темни, давай выкладывай, зачем звонишь.

— Ярдов интересовался тобой, встретиться хочет. Приходи завтра в ресторан, отметим 23 февраля. Заодно с Ярдовым поговоришь.

— О чем?

— Сам пусть расскажет. Приходи.

— Много работы. Вряд ли получится, — соврал я, а про себя подумал: схожу хотя бы ради любопытства и пива попить.

Ресторан располагался по соседству с Казанским собором в здании позапрошлого века. В советское время здесь была школа, которая работала всю блокаду, а после размещался оборонный завод «Заря». В ресторане пахло кислой капустой и заплесневелой буханкой. Мне потом объяснили, так пахнет соложеный ячмень. И вправду: за стеклянной стеной, от пола и до потолка, располагались два внушительных чана из нержавейки, а вокруг лежали пыльные мешки с солодом.