Игра Нептуна - Варгас Фред - Страница 12

– В вашей истории много убедительного, не стану спорить. Но если молодую Винд убил ваш человек – я говорю «если», – получается, что он уже полвека гуляет по свету со своим трезубцем-трансформером. Отдаете себе в этом отчет? Сколько ему было лет, когда он начал, ваш судья – Синяя Борода? В младших классах?

Слова другие, но смысл возражений тот же.

– Да нет.

– Итак, комиссар, в каком году он родился?

– Не знаю, – решил уклониться Адамберг, – и мне ничего не известно о его семье.

– Получается, он далеко не мальчик, правда? Между семьюдесятью и восемьюдесятью, так?

– Да.

– Мне не стоит напоминать вам, какая нужна сила, чтобы нейтрализовать взрослого человека и убить его тремя ударами шила?

– Вилы увеличивают силу удара.

– Но потом убийца оттащил свою жертву и ее велосипед в поле, за десяток метров от дороги, причем ему пришлось миновать дренажную яму и взобраться на насыпь. Представляете, как тяжело тащить неподвижное тело? Элизабет Винд весила шестьдесят два килограмма.

– Когда я видел его в последний раз, он был немолод, но от него исходила сила. Это правда, Трабельман. Рост – метр восемьдесят пять, ощущение мощи и энергии.

– Вот именно – «ощущение», комиссар, – сказал Трабельман, открывая заднюю дверцу и коротко, по-военному, здороваясь с бригадиром. – И когда же это случилось?

– Мне было двадцать.

– Мне смешно это слышать, Адамберг, просто смешно. Я могу так к вам обращаться?

– Прошу вас.

– Мы поедем прямо в Шильтигем, минуя Страсбург. Тем хуже для собора. Полагаю, вы не сильно расстроитесь?

– Сегодня мне это безразлично.

– А мне – так и всегда. Древности меня не впечатляют. Я его раз сто видел, но не люблю.

– А что вы любите, Трабельман?

– Жену, детей, работу.

Как все просто.

– И сказки. Обожаю сказки.

Это уже сложнее, поправил себя Адамберг.

– Но сказки – это тоже древность, – заметил он. – Да, и подревнее вашего типа. Но продолжайте.

– Мы можем сначала заехать в морг?

– Хотите снять мерку? Почему бы и нет.

Адамберг заканчивал свой рассказ, когда они вошли в дверь института медико-судебной экспертизы.

– Что? – закричал Трабельман, застыв посреди холла. – Судья Фюльжанс? Вы рехнулись, комиссар?

– Почему? – спокойно спросил Адамберг. – Что в этом такого?

– Черт побери, да вы знаете, кто такой судья Фюльжанс? Какие уж тут сказки! Вы бы еще сказали, что огонь изрыгает не дракон, а прекрасный принц.

– Он красив, как принц, что не мешает ему изрыгать огонь.

– Вы понимаете, что несете, Адамберг? О процессах Фюльжанса написана книга. Далеко не каждый судья в стране удостаивается такой чести, правда? Он выдающийся юрист и справедливый человек.

– Справедливый? Он не любил ни женщин, ни детей. Не то что вы, Трабельман.

– Я не сравниваю. Судья был выдающийся деятель, его уважали.

– Опасались, Трабельман. У него была разящая рука.

– Такая и нужна, чтобы вершилось правосудие.

– И длинная. Живя в Нанте, он мог надавить на суд в Каркассоне.

– У него был авторитет, с его мнением считались. Вы меня насмешили, Адамберг, здорово насмешили.

К ним подбежал человек в белом халате:

– Мое почтение, господа.

– Привет, Менар, – буркнул Трабельман.

– Простите, майор, я вас не узнал.

– Представляю вам нашего парижского коллегу, комиссара Адамберга.

– Я много о вас слышал. – Менар пожал ему руку.

– Он весельчак, – уточнил Трабельман. – Менар, отведите нас к Элизабет Винд.

Менар аккуратно отвернул простыню, и они увидели тело молодой покойницы. Несколько секунд Адамберг стоял неподвижно, потом осторожно повернул ее голову, чтобы рассмотреть синяк на затылке, и сконцентрировал все внимание на ранах на животе.

– Похоже, между крайними ранами сантиметров двадцать, – сказал Трабельман.

Адамберг покачал головой и вынул из сумки сантиметр.

– Помогите мне, Трабельман. У меня всего одна рука.

Майор развернул сантиметр. Адамберг приложил конец к краю первой раны и протянул его до края третьей.

– Шестнадцать и семь десятых сантиметра, Трабельман. Я же говорил.

– Это случайность.

Не отвечая на последнюю реплику, Адамберг измерил максимальную ширину линии повреждений.

– Восемь миллиметров, – объявил он, сворачивая сантиметр.

Трабельман дернул шеей – он был смущен.

– Полагаю, в участке вы назовете мне глубину ран? – спросил Адамберг.

– И покажу шило, человека, который наносил им удары, и его отпечатки.

– Вы все-таки посмотрите мои папки?

– Я профессионал, как и вы, комиссар. И не оставляю без внимания ни одну версию.

Трабельман издал смешок, и Адамберг не понял, к чему он относится.

В шильтигемском участке Адамберг положил свои папки на стол майора, пока бригадир ходил за шилом. Орудие убийства в пластиковом пакете было абсолютно новым и выглядело бы самым невинным образом, если бы не следы крови.

– Если я соглашусь с вами, – Трабельман сел за стол, – я сказал если, – нам придется искать человека, купившего четыре шила, а не одно.

– Вы зря потратите время. Этот человек, – Адамберг не решался называть фамилию Фюльжанса, – не совершает подобных ошибок, он никогда бы не купил четыре шила одновременно, как последний любитель. По этой же самой причине он выбирает самые ходовые модели и покупает их в разных магазинах, с разрывом во времени.

– Я бы поступал так же.

У себя в кабинете майор вел себя жестче, его веселость почти иссякла. Наверное, все дело в позе – Трабельман сидел, а может, в официальной обстановке, решил Адамберг.

– Одно шило могло быть куплено в Страсбурге в сентябре, – сказал он, – второе в июле в Рубэ, и так далее. Так ничего проследить не удастся.

– Да, – согласился Трабельман. – Хотите увидеть нашего подозреваемого? Еще несколько допросов, и он признается. Когда мы его взяли, он был в стельку пьян – закачал в себя по меньшей мере полторы бутылки виски.

– Отсюда и амнезия.

– Вы на это купились, так? А я нет, комиссар. Если адвокаты построят защиту на амнезии и помрачении рассудка, он получит на десять-пятнадцать лет меньше. Трюк простой, но он срабатывает. В амнезию я верю не больше, чем в вашего прекрасного принца, обернувшегося драконом. Идите, Адамберг, взгляните на него и убедитесь сами.

Бернар Ветийе, человек лет пятидесяти, длинный, худой, с опухшим лицом, полулежал на койке и почти не отреагировал на приход Адамберга. Все легавые одинаковы. Комиссар спросил, согласен ли он поговорить, и задержанный кивнул.

– Мне все равно нечего вам рассказать, – сказал он глухим голосом. – Башка пустая, все забыл.

– Знаю. А что было до того, как вы оказались на дороге?

– Да я знать не знаю, как туда попал. Не люблю ходить. Три километра, не ближний путь.

– Да, но что было до дороги? – настаивал Адамберг.

– Ну, я пил.

– Где?

– Сначала в кабаке.

– В каком?

– В «Бочонке», рядом с лавкой зеленщика. Не совсем уж я и безмозглый, правда?

– А потом?

– Ну, потом они меня выкинули, как обычно, деньги-то кончились. Я был такой теплый, что и спорить не стал, решил поискать нору и прилечь. Сейчас здорово холодно. Мой угол заняли какие-то парни с тремя собаками. Я пошел по улице и очутился в сквере, в каком-то желтом пластиковом кубе для детей. Все теплее, чем на улице. Смахивает на будку с маленькой дверцей. А на полу что-то вроде мха. Но он не настоящий, чтобы дети не поранились.

– Какой сквер?

– Да тот, где стоят столы для пинг-понга, поблизости от кабака. Я не люблю ходить.

– А потом? Ты был один?

– Еще был парень, который искал ту же самую будку. Плохо, подумал я. Но сразу передумал, у него было два пузыря в карманах. Вот повезло, сказал я себе и сразу заявил: хочешь в будку – делись выпивкой. Ну, мы и договорились.

– А как он выглядел?

– Память-то у меня неплохая, но я к тому моменту совсем окосел, да и темно было. А потом, дареному коню в зубы не смотрят. Меня не он интересовал, а его бутылек.