Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Помор - Большаков Валерий Петрович - Страница 25


25
Изменить размер шрифта:

— Скрипят они, — посетовал он, — ночью тебя любой индеец услышит. Вот эти лучше возьмите — хоть и потёртые, но целые совсем. Приработались!

Фёдор не мог похвалиться званием умелого конника, но верхом наездился изрядно. Ковбойское седло его удивило — с двумя подпругами (такими пользуются в Техасе), тяжёлое, но и удобное, как кресло. Да и то сказать — «коровьему парню»[94] приходится всю неделю, кроме воскресенья, по четырнадцать часов в день гоняться с лассо за норовистой бурёнкой, клеймить брыкающегося бычка-двухлетку, копать ямы под столбы для изгороди, постоянно выгребать грязь с водопоев, подковывать лошадей и скакать, скакать, скакать… Тут уж, как ни крути, как ни верти, а удобства седалищу обеспечь.

— Выбирайте! — сделал Шейн широкий жест, поводя рукою по денникам, откуда выглядывали любопытные конские морды.

Чуга оседлал чалого бронка,[95] Туренину достался добрый конь гнедой масти.

Укрепив седельную скатку,[96] вложив «генри» в седельную кобуру, помор вскочил на коня, позволил ему побрыкаться и дал шенкеля.[97] Чалый легко и, как почудилось Фёдору, с удовольствием сделал круг по двору. Жеребец был красив — с чёрной гривой и хвостом, с едва заметными яблоками на левой ноге. Видать, подмешалась кровь пятнистой аппалузы — индейского боевого коня.

— Порядок, он тебя слушается! — крикнул Ларедо.

— Ещё бы он не слушался…

Вскоре фургон покинул хозяйство Бердуго Сепульведы. Ковбои поскакали следом, как почётный эскорт. Шейн, правивший мулами, запел, не слишком мелодично, зато громко:

Зачем я покинул кварталы Ларедо,
Когда доведётся попасть туда вновь…

— Ларедо, я щас сойду! — воскликнул Беньковский.

— Что, укачало?

— Небось с такого голоса недолго и понос! — развил Ефим мысль, переходя на русский.

— Это распевка, Фима! — прокричал Исаев. — Шоб спеть краснокожим в самые их поганые уши! Оц, тоц, перевертоц!

Чуга ехал, слушая то английскую, то родную речь, и жмурился довольно. Всё будет хорошо и даже лучше!

Глава 8

ПЕРЕГОН

Старая «конестога»[98] — это вам не «конкордовский» дилижанс! Мулов менять негде было, а те, что везли тяжёлый фургон, нуждались в отдыхе, да и попастись им не мешало бы, хотя бы время от времени.

К северу от Сан-Антонио треклятые мескитовые заросли стали пореже, освобождая целые поляны, а то и луга.

На второй день пути лагерь разбили близ растрескавшейся скалы, медленно остывавшей после захода солнца на берегу маленькой, но бурливой речушки, заросшем орехами пекан. А вокруг скалы росли одни юкки. Их обросшие стволы напоминали мохнатые лапы невиданных зверей, тонкие ветви заламывались к небу, словно в немой мольбе. Ковбои переговаривались:

— Так, шо у нас опять за здрасте? Где среди здесь костёр, до которого я притулюсь?

— Фима, оглянись вокруг и трезво содрогнись. Ты вже у стране индейцев! Какой тибе костёр?

— Запалим огонёк, што ты так разволновался? Малёхонький, штоб под шляпой уместился…

— Натурально! Не принимает душа холодный кофий.

— Так вот где она в тебе прячется! Прямо посерёдке!

— Спички подай, смешняк…

Вечерело быстро, воздух наполнялся запахами нагретой солнцем земли, горячих трав и листьев. Все они были неведомы Чуге, и он с жадностью впитывал благорастворение воздуха, от которого слегка кружилась голова, словно не в силах заместить старые «букеты» новыми. И птицы здешние кричали иначе, чем в России, и койот не «по-нашенски» выл…

Стрелять на землях индейцев было смерти подобно, поэтому Федор пока оставил свои штудии. Зато каждый день, с утра до вечера, помор читал и перечитывал книгу природы, зубрил уроки и повторял пройденное — учился различать следы, коих ранее не видывал, разбирался, какая пичуга в кустах трели выводит, что за траву топчут его сапоги. Он врастал в чужой мир, обвыкал в нём, и тот постепенно открывался ему, делался своим.

Чужбина — это не конь, на которого можно пересесть. Родина неизбывна, она в крови, ты с нею сживаешься с самого появления на свет, и второго Отечества обрести не дано. И не надо. Но можно полюбить иную землю, другие горы и реки, понять их нрав, поступать по их законам, соблюдать их обычаи — и пустить корни…

…Фёдор быстро выпряг мулов и снял с них сбрую, сводил животин на водопой и загнал в отгороженный верёвками корраль.[99]

Вернувшись к костру, он учуял запах бекона, скворчавшего на сковородке. Ларедо как раз пристраивал на огне закопченный кофейник. Прикрытый кустами меските, костёр был невидим для проезжавших мимо. Хотя кого встретишь в этой глухомани? Разве что индейцев…

— Апачи не забалуют? — поинтересовался Чуга, присаживаясь у огня.

— Апачи далеко отсюда, — ответил Иван, — они откочевали за Рио-Гранде, в Мексику. Их становища — у реки Бависпе, в горах Сьерра-Мадре. Хотя кто их знает… Могут и заявиться, ни с того ни с сего, да в боевой раскраске. Им это раз плюнуть! Натурально…

— Индейцы непредсказуемы, как коровы, — выразился Захар. — Никогда не знаешь, што у них на уме. А вообще-то, на этих землях не апачи жили, а команчи. Тоже не подарок!

— Команчами их юты прозвали, — вставил своё слово Туренин. — «Команчи» на их языке значит «враги», а сами эти вражины называют себя «не-ме-на», что переводится как «настоящие люди».

— А остальные, стало быть, не настоящие! — ухмыльнулся Иван.

— Да ведь все так думают, — пожал плечами Павел, — и мы — не исключение. Англичане с пренебрежением относятся к французам, ирландцев и вовсе за людей не считают. Французы терпеть не могут немцев, те точат зубы на русских… Человек человеку — волк!

— Всё, волки, — проворчал Чуга, завёртываясь в одеяло, — отбой!

Встали «бакеры» в три ночи, когда было темно и небо на востоке даже не думало сереть, обещая рассвет.

Натянув шляпу и сапоги, Фёдор накинул оружейный пояс и застегнул пряжку, по привычке похлопав по револьверам, дабы лишний раз убедиться, что те ладно сидят в кобурах.

Скатав одеяла, Чуга приторочил их к седлу. Чалый сунулся к нему мордой, и помор скормил коняке сухарик, макнутый в патоку, — пущай полакомится. Жеребец захрумкал, потешно мотая головой, словно благодарил за угощение, и Фёдор похлопал его по крепкой гривастой шее.

На завтрак были вчерашние бобы. Чуга ел через силу, сознавая, что, когда у него появится аппетит, еде взяться будет неоткуда. Зато кружку крепчайшего горячего кофе он выпил в охотку.

— В твоём кофе ложка стоит, — проворчал помор, взглядывая на Беньковского, освещённого огнём костра.

Фима засмеялся.

— Не скажу за ложку, — проговорил он, — а подкова у нём точно не потонет!

— Что да, то да…

— Сеня, тибе шо-то захотелось?

— Немножечко щепотку сахару…

Горячий кофе и холодная вода из ручья малость взбодрили Чугу.

— Тео! — деловито окликнул его Шейн и протянул тугую связку верёвки, не крученной, а плетённой как шнур. — Держи!

— А чего это?

— Лассо! Тут тридцать пять футов, в зарослях только с таким и работать. В моём сорок пять, а Фима умудряется забрасывать семидесятипятифутовое лассо, но ты пока пример с него не бери, рано. Тем более что у него реата, плетённая из сыромятных ремешков, а с ней надо умеючи — ременная верёвка хуже держит рывок, чем пеньковая.

— Нешто мы без понятия… — проворчал Фёдор на русском.

— Чего? Не понял?

— Покажи, говорю, как его метать.

Ларедо показал. Привычным движением заделав хонду — «ушко», он пропустил в неё верёвку. Получилась петля.