Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 48

— О, багатуры! — возопил главный шаман, вскидывая руки к небу. — Да вознесутся ваши тени, подхваченные дымом священного костра, за облака, в алмазный дворец Сульдэ! Явитесь к Священному Воителю, пополните отряд павших героев!

Загремели барабаны. Завыли, заревели трубы. Тридцать шаманов в юбках из белых песцов, с медвежьими шкурами на плечах, забили в бубны, пошли вокруг гигантского погребального костра, приплясывая, кружась и камлая, издавая пронзительные вопли.

Суровые нойоны с факелами подожгли костёр с восьми сторон. Огонь занялся неохотно, но постепенно он набирал силу и вот заревел, завыл, с низким гулом, с торжествующим рыком пожирая дерево и трупы.

Окоченевшие тела отогревались в неистовом жаре — их головы медленно запрокидывались, руки сгибались, а ноги распрямлялись. Павшие словно нежились в огне, готовясь обратиться в прах и пепел — и освободить душу от телесных оков.

Заслоняясь руками от яростного пылания, нукеры расходились, освобождая всё больший и больший круг — ничейную полосу между миром живых и обителью мёртвых.

— Байартай![128] — вопили шаманы.

— Байартай, байартай… — глухо и мощно вторила толпа.

Вечером Олег отдыхал у костра рядом с юртой Изая. Он лениво спорил с Джарчи о природе загробного мира, когда показалась группа кешиктенов — на конях и с факелами в руках. Сухов медленно поднялся. Гвардейцы торжественно и молча подвели к нему великолепного вороного коня с уздою, украшенной фигурными золотыми бляхами, с чеканным налобником, изображавшим пантер в свирепой схватке. А уж седло, отделанное по краю розоватыми жемчужинами, и вовсе походило на ювелирное украшение.

Двое других кешиктенов с поклоном сложили к ногам Олега роскошный поперечно-полосатый куяк — детали из кожи носорога покрыты лаком и расписаны красной краской, а стальные нагрудник, наспинник, оплечья и наручи — отполированы до блеска.

На куяк гвардейцы уложили позолоченный шлем и саблю в зелёных сафьяновых ножнах, изукрашенных накладками из драгметаллов.

Ещё раз поклонившись, кешиктены удалились. Остолбеневший, очарованный блеском доспехов, Джарчи еле вымолвил:

— А… чего это?

Из юрты показался Изай Селукович. Усмехнувшись, он сказал:

— Хельгу уберёг от гибели самого хана Бату. Это — награда.

— О-о! — только и выдохнул Джарчи, молитвенно заводя глаза.

— А Бэрхэ-сэчена понизили до сотника! — добавил арбан с раздражением. — Дурака такого…

— А кто тогда в тысяцких?

— Тугус-беки, — буркнул Изай и шагнул в юрту. Из-за полога голос его прозвучал глухо: — Спать всем! Завтра в поход!

…Утром следующего дня тумены двинулись по льду реки на запад. На Москву.

Глава 16,

в которой Олег уходит в самоволку

Леса по берегам Москвы-реки стояли дремучие, тёмные и непроглядные — всё сосны да ели, никаких тебе сквозистых рощиц, как в Рязани, где ни спрятаться, ни скрыться. А здесь чуть отойдёшь за деревья, сделаешь пару шагов, и нет тебя — хвоя укроет, не выдаст.

В этих глухих, непролазных местах издревле, от начала времён, жили охотничьи племена — меря, эрьзя, они же арису, черемисы, мурома, мещера. Варяги их всех скопом прозывали финнами, считая великими охотниками, искусными в колдовстве. Лесные деревушки прятались в самой глубине дебрей, в краю болот и ветровалов, куда не добирались жадные конунги, а после и князья.

…Тумен Бурундая двигался в арьергарде, прикрывая войска с тылу. Хотя от кого тут прикрывать? От мерян? Вполне возможно, что лесовики не раз и не два выходили к реке, наблюдали за туменами — и уходили прочь. Они могли легко обогнать монголов и пройти к Москве, предупредить о приближении степняков, да только что мерянам те горожане? Москвичи сами по себе, они сами по себе.

Олег отстал от своего десятка — чембур лопнул, которым он к седлу вьючного сивку привязывал. Махнув рукою обернувшемуся Джарчи, он спрыгнул с вороного и занялся ремонтом. Сивка и бурка были в связке, они одинаково тянулись к Сухову мордами, выпрашивая угощение или хотя бы толику внимания. Потрепав обоих, Олег туго связал концы чембура.

Савраска отдыхал поодаль, копытом разгребая снег. У Сухова мелькнула мысль, что неплохо бы проверить копыта и у воронка. Дарёный конь как раз повернулся к нему, кося хитрым глазом. Олег похлопал его по морде и присел, решив глянуть, не стоптал ли вороной свою «обувь». Это его и спасло — длинная оперённая стрела пробила коню шею. Дико заржав, воронок взвился и упал, забил задними ногами, расшвыривая снег. Сивка с буркой испугались и кинулись прочь, а Сухов откатился под защиту вороного, по шкуре которого ещё пробегала дрожь.

Олег внимательно следил за лесом, но за деревьями стыла тишина. Кто стрелял? Зачем стрелял? Неужто мерянин какой решился-таки на отважный поступок? Собрался с духом и оказал сопротивление захватчикам? А что? Чужак один, никто не увидит и не узнает, а спина широкая, не промахнёшься…

Сухова ситуация злила, просто из себя выводила. «Трус паршивый, — еле слышно шептал он, — покажись только!»

Саадак был приторочен к седлу, Олег тихонько достал лук, вынул стрелу не с острым, а с серпообразным наконечником — срезень. Таким, если попадёшь, всю кровь выпустит. Доспех срезнем не возьмёшь, но откуда у мерян кольчуги и брони? А мерянин ли лишил его коня?.. Неужто Бэрхэ-сэчен решил-таки свидетеля убрать? Не, это вряд ли…

Быстро темнело, но Сухов по-прежнему не двигался, всматриваясь в заросли на берегу. Ни одна веточка не шелохнулась, даже шапочка снега не упала с еловой лапы от неловкого движения — лесовики не делают неловких движений.

Мерянин возник вдруг, как будто ниоткуда. Не было никого — и вот он, проявился, гад. В доспехе из толстой кабаньей кожи, в меховых штанах, в бесформенной шапке кулем, бородатый и заросший, мерянин походил на лешего. Он шагал крадучись, высоко поднимая ноги со снегоступами и неслышно проминая наст. В руке он держал большой лук, обмотанный берестой.

Олег мягко улыбнулся, испытывая злую радость близящегося отмщения. Оттянув стрелу правой рукой, выпрямив лук левой, он резко изогнулся, показываясь над тёплым ещё гнедком, и выстрелил.

Реакция у мерянина была отменной — лесовик успел растянуть лук, но срезень, выпущенный Олегом, долетел быстрее, пронзая кабаний панцирь близко от сердца. Мерянская стрела ушла в снег. Охотник рухнул на колени и завалился на бок.

Выждав ещё немного, Сухов встал и направился к охотнику, обшаривая глазами лес. Вроде чисто.

Встав над мерянином, пускавшим кровавые пузыри, Олег холодно спросил его:

— Зачем ты убил моего коня?

— Я хотел тебя убить… — прохрипел охотник.

— Зачем? Что я тебе сделал?

— Панцирь красивый, блестит… И сумы полны…

— Воровать нехорошо, — сказал Сухов за мгновение до того, как сабля перечеркнула мерянину горло.

Не оглядываясь, он поспешил к воронку, снял с него седло и сбрую. Савраска так и стоял неподалёку, хрумкая скудной лесной травкой. Услыхав тихий свист Олега, скакун вскинул голову, продолжая перетирать траву зубами, и подбежал трусцой.

— Молодчина саврасая, — проворковал Сухов, седлая верного друга. — И что бы я без тебя делал?

Вскочив в седло, он поспешил отъехать, внимательно поглядывая по сторонам. Снег на реке был истоптан до льда, тысячи копыт раскрошили и сам лёд, растолкли осколки в пыль и перемешали её с навозом. Искать тут следы сбежавших сивки с буркой просто нереально.

— Нервные больно, — пробурчал Олег. — Да, савраска?

Конь мотнул головой, будто соглашаясь.

Глубокие следы, оставленные слева от дороги, привлекли внимание Сухова. Тут явно прошли две лошади.

Олег поворотил савраску в лес, читая то, что было написано на снегу. Вот лошади разошлись, но недалеко. Идут рядом, в двух шагах друг от друга. Это понятно — чембур удерживает их вместе. Ага! Вот между двумя цепочками следов куст, с которого стряхнули снег. Видать, поводом задели. Значит, точно сивка с буркой, больше некому.