Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 37

Шлем-дуулга тоже подошёл ему по размеру. Бармица из кожи носорога защищала шею, заодно прикрывая от ветра и снега. На макушке шлема имелось навершие для султана, но Олег не захотел выглядеть чудом в перьях — вставил туда штырь. Шлем был велик, как раз чтобы натягивать на малахай — и не давит, и тепло.

…Сухов ехал, покачиваясь в седле, в левой руке держа обязательный прутяной щит, обтянутый шёлком, с бронзовым умбоном[116] посерёдке, а правую грел за отворотом. Тут-то всё и началось.

Тумен Гуюк-хана разминулся с дружиной Юрия Ингваревича — два войска прошли по разным сторонам протяжённой дубравы, вымахавшей на отлогом берегу Воронежа. И разведчики рязанцев столкнулись с авангардом Бурундаева тумена, цепью рассыпавшимся по широкому полю, и где там кончался лёд на реке и начинался низкий бережок, не разглядеть — снег равно укрыл и замерзшую воду, и выстуженную сушу.

Сам Бату выехал на пригорок на опушке кленовой рощицы — хан был в шубе из белых песцов, крытой жёлтым шёлком. Рядом с ним встал Субэдэй-багатур. Военачальники словно заняли почётные места в ложах, чтобы наблюдать за ходом битвы, — и мрачный балет начался.

С гиканьем, с лихим посвистом вынеслись рязанские конники, повалила пехота — ополченцы в полушубках и рыжих армяках, подпоясанных узкими ремнями с ножами в деревянных ножнах, в лаптях и шерстяных онучах, обвязанных до колен и затянутых лыковыми бечёвками, или обутых на степной манер — в войлочные чуни. Вооружено ополчение было чем попало — дедовскими копьями и топорами, охотничьими луками, рогатинами, а то и вовсе дрекольем. Зато орали рязанцы знатно — мат и вой стоял над полем.

Монголы бросились в бой без криков, в полном молчании, лишь топот копыт озвучивал контратаку.

Субэдэй послал вперёд лучников — сотен пять стрелков закружили «хоровод» по всему фронту наступавшей рати рязанской. Лучники-корчи поотрядно скакали, кружась по часовой стрелке, выцеливая свои жертвы с самой удобной позиции — слева. На полном скаку каждый корчи спускал по две-три стрелы и сворачивал в тыл своим товарищам. Появлялся опять, в начале сей убийственной «карусели», и снова стрелял. И снова попадал.

Сотни стрел одновременно слетали с тугих монгольских тетив, и промахи были крайне редки. Оперённые «тумер булсуу» вонзались в плоть, прикрытую бронями, и сносили бронника с ног, лишая здоровья или самой жизни, а когда стрела попадала в пешца, на котором, кроме полушубка да бурого армяка, не было ничего, то пробивала тело насквозь.

Люди падали, люди рушились под ноги своим, убитые лошади спотыкались и летели кувырком, роняя всадников.

Меткие рязанские стрелы выбивали и степняков-корчи, те валились в снег, но губительный «хоровод» не прекращал своего кружения.

Рать рязанская дрогнула, смешалась — передние ряды подались назад, уберегаясь от обстрела, задние давили на передних, яростно требуя смерти врагу.

И тогда Субэдэй-багатур послал вперёд тяжёлую конницу. Копьеносцы в шубах, обтянутых блестящими, надраенными куяками, в ребристых шлемах с забралами, казались мощными, большеголовыми, лишенными шей демонами. Копейщиков несли могучие кони, чьи ноги почти не были видны — броня из сыромятной кожи и железа скрывала скакунов почти до взрытого копытами снега.

Рязанские витязи сошлись с конниками Бату-хана. Боестолкновение было страшным — громадные копья ударили, как тараны, сшибая коней, расколачивая миндалевидные щиты, насаживая седоков, будто на колья. Лошади дико ржали, вставая на дыбы, пытаясь выдержать чудовищный напор, и падали в кровавый снег.

А на флангах багатуры уже отбросили изломанные копья, вооружаясь сразу двумя саблями, и врезались в рязанскую конницу, неистово полосуя клинками тела и крупы, врубаясь в ряды защитников земли рязанской, пьянея от брызжущей крови и наседая, наседая, наседая…

Тысяцкий Бэрхэ-сэчен, получив команду от Субэдэя, привстал в стременах и хрипло закричал:

— Хуррагш!

Десять сотен всколыхнулись и послали своих коней вслед отступавшей рати рязанской. Но перейти к своему заключению — к рукопашному бою — сражение уже не могло. Рязанцы бежали, а впереди всех, на лихом коне, мчался князь рязанский Юрий Ингваревич.

Нукеры Гуюк-хана, исправляя оплошность, понеслись вдогон, истребляя беззащитных пеших, а сотни Эльхутура и Алтун-Ашуха напали на рязанский обоз — смирных лошадок, запряжённых в сани-розвальни с плетёными коробами, набитыми караваями житного хлеба, мешками с пшеном, кадками с салом. Мужиков обозных давно уж и след простыл, зато кое-где в санях остались брошенные тулупы, кольчуги, брони — видать, не все из ратников успели облачиться к бою.

Монголы налетели на обоз. Олег, спрыгнув с коня, кинулся к саням, влекомым заморённой чалой лошадёнкой, и решительно отпихнул прыткого Джарчи — молодца с рассечённой бровью и реденькими усиками, — перехватив великолепный меч ромейской работы — настоящий акуфий. Ах, какой клиночек, так и просится в руку! Прекрасненько…

Примерив один островерхий шлем, Сухов отбросил его — маловат будет. А вот этот в самый раз! Гранёный и шпилястый, с выкружками для глаз, с наносником, шлем был хорош на диво. Пригодится в хозяйстве…

Подъехавший Изай Селукович только головой покачал, оглядывая обоз.

— Гей, ой-о! — протянул он. — Ум коназа жидок, как молоко, с которого собрали сливки. Столько народу погубить зазря. Ва-вай…

— Ой-е, Изай-гуай![117] — жизнерадостно молвил Джарчи, примеряя тулуп. — Коназ — мерин, всё ещё думающий, что он жеребец!

Арбан-у-нойон не ответил бойцу, продолжая сокрушённо качать головой. Чихнув, он сказал задумчиво:

— Духи зла щекочут мои ноздри — к чему бы это?

Незаметно подъехавший Субэдэй-багатур сказал, устремляя свой единственный зоркий глаз на север:

— К походу, арбан. В земли храброго, но глупого коназа. На Резан!

Глава 12,

в которой Олег повинуется порыву

Субэдэй-багатур был виднейшим полководцем, сравнимым разве что с самим Чингисханом. Или с Александром Македонским. Или еще с кем. Его ум находил неожиданные решения, Субэдэй продумывал битву на много ходов вперёд, используя местные особенности и разведданные, приспосабливая опыт степняков, таёжников, горцев или жителей пустыни — ведь за спиной у багатура были покорённый Китай и Кашгария, Сибирь и Алтай, Средняя Азия, Персия, Кавказ, обширнейший Дашт-и-Кипчак — Половецкая степь, что раскинулась от Иртыша до Днепра. Субэдэй вёл тумены от победы к победе, прибирая всё новые и новые земли к бескрайней монгольской империи, приводя под руку ханов всё новых и новых данников.

Однако он никогда не чурался военных обычаев, освящённых временем и именем Тэмучина. Та же Онуза занята была не потому, что на дороге стояла. Взятие этой мелкой крепости явилось демонстрацией силы — вот, дескать, коназ резанский, мы пришли! Гляди, что творим. Ну и чем ты ответишь на наши безобразия?

А чтобы до князя быстрей дошло, к нему направили послов.

И это было давней, проверенной схемой — перейти границу, захватить крепость и ждать, что ответит местный правитель, получив от посла предложение (читай — ультиматум): выбирай — мир или война? Если мир — тогда готовь дань. И каждый год отныне будешь собирать десятину для хана. Если война — тогда держись, тогда вина за вторжение на тебе, князь (или шах, или император, или король, не суть важно). И нукеры с чистой совестью будут резать, будут бить, будут грабить и жечь. Вам же предлагали мир? Предлагали. Не захотели? Значит, сами виноваты!

И вот под копыта монгольских коней ложится земля рязанская, истерзанная княжескими разборками и вечной разрухой — только очистят пожарище, отстроят избы по новой, только распашут заросшие бурьяном поля, — опять является полчище, опять власть меняется! И что разумного, доброго, вечного можно было создать, когда каждое поколение переживало по две-три войны?..