Пират - Большаков Валерий Петрович - Страница 45

Тоже ничего. Едва утолив голод, Олег завалился спать, и сны ему не снились.

А с утра «раскопки» продолжились. Толстяк и Малыш, махая кирками, обрушили перегородку из засохшего кирпича, открывая длинный туннель. Факелы горели ярко, видимо, откуда-то прибывал свежий воздух, и в их неверном свете оживали росписи на стенах, за века ничуть не потускневшие.

Вот некто горбоносый и в перьях орудует копьём, побивая своих врагов. А вот и жрецы постарались — вырезали трепещущее сердце и торжественно кажут его солнцу. Вот землепашцы рыхлят землю, бросают семена, собирают урожай…

Сухов усмехнулся. Изображённые на фресках, как и сам живописец, давно уж истлели, а их фигуры радуют глаз столетия спустя. Поневоле научишься скромности!

После третьей перегородки открылось кубическое помещение и своеобразная дверь — огромная каменная плита с неглубоким барельефом.

— Ломать! — приказал де Альварадо. — И смотрите, чтобы не пострадали хууны!

Люка, бормоча ругательства, первым ударил по плите, породив глухое, затухающее эхо. Общими усилиями и с помощью такой-то матери «дверь» удалось открыть.

За нею находился обширный погребальный зал. Золотые статуэтки, хоронившиеся в нишах, какие-то занятные фигурки из драгметалла и кувшины с хуунами дон Хусто уволок сразу, велев снять крышку саркофага.

Это монументальное сооружение занимало всю середину усыпальницы. Крышка, его прикрывавшая, была массивной плитой известняка, покрытой резьбой, и весила десятки пудов. Но делать нечего.

— Взялись!

С гулким скрипом плита сдвинулась, толкаемая ломами и голыми руками, зашаталась на ребре и ухнула.

— А-а-а! — Дикий крик Толстяка взвился и стих.

Крышка саркофага придавила буканьера, раздробив ногу и руку, смяв рёбра с левого боку. Удивительно, что Люка всё ещё был жив и даже не потерял сознания.

Только по лицу его катился пот, да частое дыхание выдавало боль в проколотых лёгких.

— Наверх! — рявкнул Джимми.

Со всеми предосторожностями Толстяка подняли на вершину пирамиды.

— Что случилось? — нахмурился де Альварадо.

Сделав знак пленным отойти, он приблизился и осмотрел буканьера. Тот глядел в небеса, шевеля губами, — то ли сказать чего пытался, то ли молил Господа о прощении.

Дон Хусто выпрямился и сделал знак одному из индейцев:

— Добей.

Краснокожий, не меняя выражения лица, ткнул Толстяка копьём, обрывая раненому жизнь.

Уорнер рванулся, но Сухов удержал его.

— Не лечить же его, — пожал плечами Альварадо. — Что встали? Время ужина ещё не пришло! За работу, дармоеды!

«Дармоеды», сжимая кулаки, спустились один за другим в недра проклятой пирамиды.

— Придёт и наш черёд, Беке, — хмуро сказал Олег. — Спускайся, я за тобой…

Прошла вторая неделя. Минул месяц, другой, третий… И ещё, и ещё…

Туземная каторга выматывала точно так же, как и у продвинутых европейцев. Разница заключалась в том, что индейцы-вертухаи никогда не давали слабины.

В любой тюрьме самое слабое место — это тюремщики. Их можно подкупить, а если они зазеваются, то и кокнуть. С майя этот номер не проходил — краснокожие бдели днём и ночью, не спали на посту и ненавидели «зэков».

Нет, они не позволяли себе рукоприкладства или издевательств, но больного или раненого индейцы с удовольствием добивали. А Джона Молочника, набросившегося на дона Хусто, они привязали к столбу и пытали в течение часа — дикие, нечеловеческие вопли истязаемого разносились далеко, подавляя у слабых духом всякую волю к сопротивлению. Но только не у Олега.

Ему почти ничего не пришлось делать, чтобы сплотить вокруг себя самых сильных, верных и стойких. Они сами к нему притягивались.

Сухов «разруливал» конфликты, вступал в переговоры с Альварадо. Короче, «держал зону».

Шёл к концу первый год плена…

Глава тринадцатая,

в которой Олег играет в баскетбол

Вице-королевство Перу, Лима.

Осень 1670 года.

Педро Антонио Фернандес де Кастро Андраде-и-Португал, 10-й граф Лемос, 7-й маркиз де Сарриа, герцог Таурисано, второй год подряд занимал весьма хлопотный пост вице-короля Перу.

Когда Педро с супругой прибыл в Кальяо, ему мерещились златые горы и необъятные просторы Нового Света, коими он будет править от лица его католического величества, но реальность оказалась куда грубее.

В Перу царили раздор и шатания — два братца Сальседо из провинции Пуно, Хосе и Гаспар, внуки и правнуки конкистадоров, отобравших земли у инков, заделались в один прекрасный день владельцами залежей серебра в Лайкакоте и стали самыми богатыми в Западных Индиях.

Богатство затмило им разум, и братья выступили против короля Испании, решив, что лучше уж они сами станут править в Перу.

Чиновники из королевской аудиенсии поспешили объявить Сальседо врагами престола, обвиняя их в мятеже, но братья сумели собрать (серебра-то ну просто завались!) целую армию и разбили королевские войска, закрепившись в Пуно, что на плато Коайо в Андах, на берегу озера Титикака.

Грозная опасность нависла над Перу, вот-вот богатейшее вице-королевство, источник серебра и золота для Мадрида, могло отпасть, отделиться от Испании.

И Педро Антонио ничего не оставалось, кроме как выйти самому на усмирение мятежников. Собрав солдат, верных короне, вице-король повёл своё войско в местечко Паукарколья, ставшее для Сальседо цитаделью.

Восстание было подавлено, силы бунтовщиков расточены, а главари схвачены и приговорены к смерти. Хосе Сальседо и сорок его приспешников были казнены, а брата главаря, Гаспара, бросили в тюрьму.

На этом вице-король не остановился. Надо было выжечь заразу, и вот десять тысяч народу из безымянного города, что вырос рядом с серебряными шахтами Сальседо, насильно переселили в новый город, Сан-Хуан-Батисто-де-Пуно, основанный де Кастро, а «столицу» восставших сожгли.

Пока Педро Антонио воевал, вице-королевством правила его верная жена Анна Франсиска де Борха-и-Дориа, графиня Лемос, получив на это чин «губернадоры».

К лету 1669-го враги короны были разбиты, и вице-король, человек весьма набожный, взялся за дело, которым давно уж хотел заняться, — возвести в Лиме церковь Лос-Десампарадос. И дело пошло.

Дон Карлос де Бельфлор въехал на улицы Лимы по дороге, ведущей от порта Кальяо. Раскланиваясь с горожанками и крестясь на многочисленные храмы, он не погонял своего конька, памятуя, что времени у него предостаточно.

Усмехнувшись, дон Карлос подумал, а что бы сказали здешние спесивые алькальды, коррехидоры да президенты, если бы узнали, что он послан великим касиком Кан Балам Икналем, мятежником в понимании колониальных властей, дабы изложить вице-королю пророчество? Но мы об этом умолчим…

Вице-короля посланец обнаружил на площади, где строилась церковь Лос-Десампарадос. Уже был виден фундамент и основания стен. Люди, как мураши, возились в клубах пыли, замешивая раствор, обтёсывая камни, подвозя брёвна, доски и прочий стройматериал.

Педро Антонио Фернандес работал вместе со всеми, разгружая телеги и перетаскивая брусья, пахнущие свежим деревом.

— Ваша светлость! — крикнул дон Карлос, привлекая внимание вице-короля.

Де Кастро обернулся, разглядел подъехавшего кабальеро и передал свой груз рабочему. Отряхивая костюм, он приблизился к де Бельфлору, поторопившемуся спешиться и поклониться.

Вице-король не отличался высоким ростом, а его полноватое лицо вполне могло принадлежать купцу средней руки.

— Я слушаю вас, кабальеро, — произнёс он с достоинством.

— Светлейший сеньор, — с чувством сказал дон Карлос, — я послан сообщить вам нехорошие вещи, существо коих, впрочем, можно исправить. Дело в том, что моему господину, имя которого я, по известным причинам, скрою, стало известно о новом преступном замысле пирата Генри Моргана, того самого, что ограбил Пуэрто-Бельо и Маракайбо.