Еретик (СИ) - "слава 8285" - Страница 23

Служанка приняла у него кафтан, и они прошли в дом. Тут же у входа стояла большая печь, и около окна — стол с двумя стульями.

— Не было дождей всю неделю… — шумел дядюшка, умываясь, — а тут ехать к тебе — и полилось. И все размокло! Ну что ты будешь делать?! — дядюшка выпрямился, стал трясти руками и обтираться, тяжело охая.

— Говно погода, — кисло согласился Вокен, посмотрев в серое окно и садясь за стол.

— Ну-с, что тут у нас? Чем порадуешь дядьку сваво?

— Да у нас-то… че у нас… у нас по-бедняковски…

Алчно потерев руки, дядюшка уселся и осмотрел стол. Молодая служанка — дородная, крепкая, с черной косой, уже выставляла последние тарелки. Тут был свежий хлеб, соленые огурцы и помидоры, сало, дымящаяся жареная картошка, нехитрые салаты и бутыль водки.

— Сало вижу, вижу, а борщ где? Борщ где, подонок ты мелкий? Погубить меня вздумал? — загремел дядюшка.

— Нида, борщ-то где? — крикнул Вокен.

На его крик тут же появилась служанка с дымящимся горшком.

— О!.. О!.. — сладострастно охал дядюшка, наблюдая, как его тарелка наполняется наваристым борщём. — Жижки не жалей — и картошечки, картошечки! Во! И мясца! Вот эта косточка особенно хороша! — дядюшка ладонью — словно лопатой — стал подгонять запах из тарелки поближе к носу. — О! И сметаны-то давай, дурында! — гаркнул он, и служанка побежала за сметаной.

Вокен молча наблюдал, как дядюшка деревянной ложкой поглощает суп и как его розовое лицо покрывается сладострастным потом.

— Да что ты, сука! — Вокен отмахнулся от мухи. — Уже холодно, как они не перемерзли все? Сучье племя!

Дядюшка поднял тарелку и слил последние остатки борща в рот.

— Ох! — охнул он. Подумал, прислушался к ощущениям в животе и опять охнул. — Ну, рассказывай.

— Да нечего рассказывать, — потянувшись за кусочком сала, вздохнул Вокен. — Лето говенное было. Урожая нет. Людишки ленятся. Когда стоишь над ними с палкой, тогда еще че-то шевелятся, а как отвернешься… — Вокен обреченно махнул рукой.

— Это всегда так, — дядюшка принялся разливать водку, и, не теряя времени, они чокнулись и выпили.

— Вы про город расскажите! — опять попросил Вокен, отправляя в рот щепотку хрустящей квашеной капусты. — У нас-то тут нет новостей. Утром встал — шары продрал и в поле. А вечером пришел с поля, рожу умыл и упал спать. А утром опять все заново. Вот и вся жизнь. Чё рассказывать?

— Да… — согласился дядя, присосавшись к помидору. — А у нас новости… Ну, а у нас вот недавно жрец помер.

Вокен приподнял брови:

— Это который?

— Сам Иссахар, первый помощник старшего жреца и сам в ближайшем будущем старший жрец! Был бы… Вот так вот!

— А чего это он?

— Никто не знает. Вроде слег месяц назад как от простуды — и не встает. И все чахнет и чахнет. И так и засох, не подымаясь с кровати. Как хоронили — прямо не узнать, желтый весь, худой, как скелет. Вишь чё! Как оно!

Вокен провел ладонями по лицу и подул на них, отводя от себя подальше такое печальное известие.

— Ляну замуж выдаю, — проговорил дядюшка, разливая водку по новой.

— Ляну! — ахнул Вокен. — Она же… — и он поднял ладонь на метр от пола.

— Была вот недавно! А сейчас уже кобылица хоть куда! Здоровая стала, горластая, дерзкая кобылица. Ну, я ее и спихиваю, а то уж скоро не совладаю с ней. Да и время ее подошло. Самый смак!

— Сколько ей? — поморщился Вокен, он только что выпил и еще не закусил.

— Шестнадцать. Пущай теперь у мужа будет головная боль… — ответил дядя и вдруг зашелся в громогласном смехе.

Вокен тоже усмехнулся. Он хорошо помнил Ляну, играющую под столом в куклы, и то, что сейчас она выходит замуж, не помещалось у него в голове.

— Баня у Бобра сгорела! — рявкнул дядя. — Сучий сын, болдырь поганый!

— Че уж вы так-то…

— Чего я? А то, что с той бани и на мой сарай перекинулось! И сарай мой сгорел! Что мне баня-то его?! Пентюх хренов!

— Совсем сгорел? — прицокнул Вокен.

— Да и хрен бы на тот сарай! Сарай! Шо ты мне про этот сарай! Самогонный аппарат там стоял, и все накрылось!

— Наш?! — ахнул Вокен. — Я же еще помогал его делать! И все сгорело напрочь?!

Дядя утвердительно моргнул, глотая водку из стакана.

— Ну как так-то! Да что за мухи?! Когда сдохнут? — психанул Вокен.

Наступило молчание. Вокен выловил из банки соленых помидор головку чеснока и принялся грызть ее. Пропитавшаяся кисло-солоноватым рассолом, она была почти безвкусна.

— Ладно. Чё уж теперь-то? Пойдем на свежий воздух покурим, — отодвинув от себя тарелку, сказал дядюшка.

Вокен охотно согласился.

На улице было пасмурно. Дождь все так и не мог решить — идти ему или нет. На фоне серых облаков и черных деревьев кружили вороны и все кричали противно: «Зима! Зима-а!»

Глядя на бескрайнее раскопанное поле, Вокен поежился и принялся забивать свою маленькую трубочку.

— Ну. Говори, что у тебя за докука такая, что за грусть-печаль. Да не отнекивайся, по глазам вижу! — усердно набивая свою трубку, проговорил дядя.

— Да что у меня. Ничего хорошего у меня. Когда я стал Смотрящим за землей у жреца, я радовался. Столько земли, столько народу в подчинении, такая сытная должность. А как сюда попал — так все счастье и улетучилось. С людишками с этими бьюсь — ничего не выходит, и жрец на меня кидается как на врага, того и гляди поколотит. Лето говно было, ниче не выросло, помидоры померзли, картошка мелкая. Как этот сезон будем закрывать — я не знаю!

Они медленно шли по сырой рыхлой земле в поле. Туда, где как тени не спеша работали сгорбившиеся люди.

— Ну дак это у всех же так, у всех не сезон, не у тебя же одного. Кричит жрец, ну и пусть кричит, ты особо его не бойся. Мы большая семья, тебя обижать не дадим.

Вокен кивнул задумчиво:

— Да и еще тут кое-что есть… — тихо начал он. — Парень один. Я думаю, он одержимый.

Дядюшка приподнял брови:

— Объясни-ка!

— Да что сказать… Странный какой-то. Не ест ничего и не пьет. Почти не спит. Все лето проходил в одной рубахе и штанах, лаптей нету, ничего нету. И холода сейчас наступили, ночью заморозки, иней лежит, вода леденеет на улице, а он все так же босый и бегает — и хоть бы что.

— Вполне похоже, — задумался дядюшка. — Но я тебе так скажу — если бы он был и вправду одержимый, он бы разорвал вас всех тут в клочья да и ошметков бы не оставил. Поубивал бы вас, раскатал все амбары по бревнышку, поджег и ушел бы в лес. А он сколько у вас уже работает?

— С начала лета. Все лето он у нас. Шлялся по округе — его и поймали.

— Ну вот видишь! Ни один одержимый не стал бы столько терпеть.

— Ну, а кто он тогда?

Дядюшка встал и посмотрел на гнилую картофелину в ямке, сплюнул и сказал:

— Был у меня когда-то рабочий. Уска-дурачок. Больной на голову с рождения. Но тихий, работящий. Так вот, он тоже всегда полуголый ходил — и в жару, и в мороз, и не болел и не маялся никак. А тоже ни лаптей, ни рубахи. И жрать ничо не жрал. Сухарей погрызет, дождевой водой запьет — и опять в поле. Сильный был, жилистый. Вот так вот!

— Так ты думаешь — и этот, и мой, выходит, полудурок?