Пусть всегда светит солнце
(Рассказы) - Панферов Ким Федорович - Страница 3

— Ну что? — нетерпеливо спросил Гешка.

— Не нашел, — ответил Илья.

Гешка, заметив, что одежда на нем тлеет, схватил стоявшее у печи ведро с водой и хотел было окатить Морозова.

— Стой! — грубовато схватил его за руку Никитченко. — Мокрый он в печи изжарится.

— Куда ты? — крикнул Илья, увидев, что Гешка направляется к печи и что он уже одет во все ватное. — Ты что, в печь лезть хочешь?

— А как же? — сказал Гешка.

— Так ты сперва меня послушай. В печи не дыши, а то все легкие сожжешь. Набери воздуху, сколько можешь, и веди себя так, словно ты под водой находишься. Да смотри не мешкай там! — крикнул он вслед Гешке. — Взгляни — и назад!

Около двух часов длилась эта адская работа. Авария была устранена.

Гешка вывалился из печи совсем измученный. Он опустился прямо на пол и, обведя вокруг мутным взглядом, попросил:

— Пить…

Кто-то, поддерживая его голову рукой, поднес кружку с водой. Гешка сделал глоток и вскрикнул от боли: губы спеклись и потрескались.

— Ничего, Гешка, — сказал Илья, — до свадьбы заживет. А печь мы все таки наладили.

Гешка посмотрел на часы: со времени остановки прошло всего четыре часа, а ему казалось, что он работает несколько смен подряд. Горело лицо, ныло тело.

Молодец, Гешка, — сказал Никитченко. — Теперь я вижу — у тебя наша, настоящая, рабочая кость. Теперь ты через огонь прошел и на всю жизнь закалку получил.

— Надо печь запускать, — стараясь говорить как можно равнодушнее, чтобы не показать радость, которая так и била из него, сказал Гешка, тяжело поднимаясь с пола и чувствуя, что ноги у него стали какие-то вялые и его качает из стороны в сторону.

— Сиди, сиди, — добродушно пробасил Никитченко, — герой! Я уж вашу печь запустил и остаток за вас доработаю. Отдыхайте!..

Гешка вышел из проходной завода и устало поднялся на крутую насыпь, где стоял вагон.

Рассвет позолотил прибрежные кусты и деревья, солнечными зайчиками заиграл на ребристой поверхности моря. Вдалеке виднелась легендарная Малая земля. Но у Гешки уже не было прежней ребяческой зависти к защитникам Новороссийска. Он повзрослел за эту ночь и понял, что каждый подвиг во имя Родины — это труд упорный и настойчивый.

— Гешка, — подбежала к нему Люба, — вот возьми!

На ее раскрытой ладони лежал комсомольский значок. Гешка провел рукой по гимнастерке — значка не было на месте. Видно, потерял, когда работал в печи. Гешка взял значок. Он потемнел и потрескался, впекся в камень…

А мимо состав за составом проходили вагоны, груженные цементом. Они шли на стройки гидроэлектростанций, фабрик, заводов, жилых домов. И Гешка с Любой были горды от сознания, что в этом цементе есть доля и их труда.

…Соколов замолчал. Тихо плескалось море. В кустах рассыпали трели соловьи. Я смотрел на значок и думал: «Сколько воспитал комсомол вот таких простых парней, как Геннадий, скромных, трудолюбивых, готовых на любой подвиг».

— Товарищ старший лейтенант, — прервал наше молчание голос рассыльного. — Вас вызывает начальник штаба.

Геннадий поднялся с камня, надел фуражку, одернул китель и пошел за рассыльным.

— Старший лейтенант Соколов по вашему приказанию прибыл! — громко доложил он, войдя в кабинет начальника штаба.

— А, Соколов, — встал ему навстречу подполковник Кравченко. — Тут вот с вами хочет познакомиться капитан Эдуард Смит, командир самолета-нарушителя.

Подполковник сказал несколько слов на языке, не знакомом Соколову, и со стула стремительно встал грузный мужчина в кожаной куртке. Взглянув на Соколова, он изумленно захлопал глазами и недоверчиво посмотрел на подполковника: уж не смеется ли он? Неужели вот этот совсем желторотый юнец сумел посадить его — прославленного воздушного аса, которому командование всегда поручает самые ответственные задания?

Кравченко тихо рассмеялся.

— Растет наше поколение, — сказал он, обращаясь к командиру полка полковнику Свиридову.

— Растет, — согласился тот, — да еще как! Смотрите, какого зубра Соколов свалил. Такими действиями может гордиться любой ветеран войны. Рады? — спросил он Соколова.

— Рад, товарищ полковник, — ответил Соколов.

— Смотрите, только не задавайтесь, — сказал Кравченко. — А то, чего доброго, голова закружится.

— Ничего, — засмеялся полковник, — не закружится. Парень крепкий, огнем опаленный. Так, что ли, Соколов?

— Так точно, товарищ полковник. Мой заводской учитель, старшина второй статьи запаса Илья Морозов, не раз говорил: наше дело у печей стоять, с огнем работать, а огонь слабонервных не любит.

Гордая любовь моя

ихо плещется море. Полная круглоликая луна, взойдя на небо, притушила яркое мерцание звезд. На берегу в кустах лихо рассыпают трели какие-то не знакомые мне птицы. И от этого становится еще тоскливее. Уйти бы сейчас в степь, побродить, вдыхая горьковатый запах полыни, забыться…

Присев на комингс, я смотрю на дрожащую лунную дорожку. Вот так и у нас в степи серебрится под луной ковыль.

С полубака доносится гомон веселых голосов: ждут артистов из города. Но мне не до них. Неудача ошарашила меня. Уж в чем, в чем, а в своем расчете я был уверен.

Я стараюсь разобраться в происшедшем, чтобы на комсомольском собрании открыто и честно обо всем рассказать товарищам. А что собрание будет — я уверен. Я сам член бюро, сам осуждал за такие промахи других. Что ж, это правильно: что заслужил — то и получай… А ведь мой расчет перестал быть отличным.

Мимо проходят матросы и старшины и, как мне кажется, с сочувствием поглядывают на меня. А я злюсь: жалеют. Так тебе и надо! Неудачников всегда жалеют… К черту, окончится служба, уеду в колхоз, там меня жалеть не придется!..

Стоп, стой, Александр Курзаев, не туда побежали твои мысли. Нечего злиться — сам виноват. Вот и разберись во всем…

Ярко вспомнилась последняя встреча с Ларисой. Ее глаза, недоумевающие и печальные, как будто спрашивали: «За что ты меня так? Что я тебе сделала плохого?» Ах, какой я был тогда дурак! Ведь она мне нравилась больше всех девушек, которых когда-либо встречал. Мне вдруг захотелось побыть сейчас с Ларисой, взять в руки теплую и мягкую ладонь ее и рассказать обо всем. От этого стало бы легче.

Обидел я ее. И Виктора обидел, своего лучшего друга.

А ведь все началось так хорошо. За отлично проведенные стрельбы меня поощрили краткосрочным внеочередным отпуском. Счастливый и радостный, распрощался я с товарищами. Еще бы, столько труда было затрачено, чтобы сделать весь расчет отличным. А впереди заслуженный отдых — целых десять дней.

Всю дорогу за поездом неотступно бежал дождь. Я лежал на верхней полке и, прислушиваясь к дробному топоту капель по крыше и стенам вагона, поглядывал в окно. Поезд пересекал степь. От порывов ветра созревший хлеб устало волновался и покорно подставлял взлохмаченные колосья под тяжелую поступь дождя. Мимо проносились села, утопающие в зелени садов, кое-где уже виднелись убранные поля, сочная чернота пашен. На опушке стоял трактор. Высокая дивчина в комбинезоне, не обращая внимания на дождь, что-то ремонтировала в моторе.

«Мне бы сейчас на трактор, — подумал я, — показал бы я класс…»

Я зажмурил глаза и на минуту представил себе такую картину. В поле встал трактор. Тракторист — молоденький паренек — беспомощно суетится около машины. Тут же и механик РТС, он растерянно разводит руками: не пойму, дескать, в чем загвоздка. И вот появляюсь я, Курзаев…

Я засмеялся: «Мальчишество. Конечно, такого никогда не случится. И трактористы в колхозе хорошие, и механик опытный… А все же неплохо было бы появиться в колхозе именно таким „спасителем“. Девчата бы зашептались: „Видали, мол, какой Курзаев, с флота приехал и всем нашим нос утер…“».

И вот с таким, несколько взбалмошным, настроением я сошел на станции и, минуя вокзал, направился в город. Дождь прекратился. Лишь часть неба все еще была покрыта густыми мазками туч. Они медленно, не перегоняя друг друга, проплывали над городом, то закрывая, то открывая солнце.