Кто остался под холмом - Михалкова Елена Ивановна - Страница 11

– А ты чем займешься? – Бабкин открыл сайт железных дорог.

– Пока не решил.

Что-то в голосе напарника заставило Сергея отвлечься от расписания поездов.

– Макар?

Илюшин молчал.

– Макар!

– Меня не оставляет ощущение, будто мы сидим перед расшитым занавесом в полной уверенности, что это и есть представление, – неохотно сказал Илюшин.

– Во всех небольших городах существует тщательно скрываемая жизнь…

– Здесь что-то другое.

Он не стал говорить, что у него плохое предчувствие. Вопреки видимым порядкам, багаж всегда остается тому, кто стоит на перроне, а уезжающий должен путешествовать налегке.

Глава 4

Семьдесят пять лет.

Допустим, так: кримпленовый костюм на бракосочетание внучки, варенье из крыжовника, толстая бывше-бездомная кошка Марыся, конфетная вазочка, в которой не переводятся мармеладные дольки.

Или так: привычная вонь фенола, бахилы, забытые медсестрой, незастеленная кровать. «Катя, подай воды…» – «Бабушка, я Дина».

Или так: сердечный приступ. Коротко и ясно. Не имеет значения, что было до него – кримплен или бахилы.

Шестеренки в голове Никиты Мусина, обильно смазанные ненавистью и страхом, проворачивались все быстрее.

Где и как?

С первым ясно: в ее доме. Двухэтажная деревянная развалина, шишигинский ковчег, в который старуха пустила единственную тварь, далеко не божью: громадного черного кота, хтоническое чудовище, выгнанное из ада. Левый бок у кота был располосован, словно по нему провезли граблями, правая сторона – для симметрии – пугала слепым провалом на месте глаза; оставшийся был прищурен, как у Шишигиной. Старуха и кот были похожи, как счастливые супруги, долго прожившие вместе. По ночам зверь гнусаво орал, вызывая дьявола, и, кажется, чертил хвостом пентаграмму в лотке. Вера Павловна звала его Дусей.

Далее: способ. Огонь не годится. Значит, смерть от естественных причин.

Никита бывал в старухином доме вместе с отцом, который то ли что-то одалживал у Шишиги, то ли спрашивал совета: на удивление многих из бывших учеников не отпугнул ее скверный характер. Ему запомнилась крутая лестница, ведущая на второй этаж, а под ней – неосвещенный угол, забитый барахлом.

Спрятаться.

Дождаться.

Ухватить ее лодыжку и дернуть.

Смотрите, уважаемые зрители, и не говорите, что вы не видели!

Вот она ковыляет вниз со второго этажа. Китайские тапочки скользят по ступенькам, отполированным бесчисленными спусками и подъемами, и тяжеловесная Шишига обрушивается, как низвергнутый идол.

Старухи такие хрупкие!

Тот, кто решил бы, что Никита Мусин задумал убийство, был бы не прав. Никита лишь хотел, чтобы из механизма реальности, который неожиданно оказался ему подвластен, изъяли сорванную гайку, потенциальную виновницу неисправимой поломки. Поступки с последствиями переплетались замысловатым образом: Шишигина оскорбила его – и потому упала с лестницы. Он дернул ее за ногу – и потому его звезда взошла над Беловодьем.

Он был ремонтником, если хотите. Наладчиком реальности.

Никакого убийства.

…Ему не пришлось карабкаться через боковое окно, довольно высоко расположенное для первого этажа и к тому же защищенное колючим боярышником. Задняя дверь оказалась приоткрыта и заложена бруском – неожиданный подарок, дружеское подмигивание фортуны.

Никита беззвучно вошел, прокрался через длинную комнату. Сквозь задернутые шторы солнечный свет просачивался тонкими струйками. Угол под лестницей напоминал свалку, утрамбованную в пространство объемом два кубометра. Он втиснулся между двумя коробками, постоял, дыша пылью…

Страха не было. Было волнение, как перед контрольной. Сдаст – не сдаст? Мысль о том, что старуха после падения останется жива, отчего-то совершенно не беспокоила, как будто и на этот случай существовал план, до некоторого момента скрытый даже от него.

Шишига ходила наверху. Слышимость была отменная, и когда старуха села на кровать, тягуче заскрипело над ухом, словно дерево качнулось в лесу.

Никита высунулся из своего угла, потянулся вверх, схватил воображаемую лодыжку и рванул на себя – точно пловец, выныривающий из воды за мячом.

Он настроился на долгое ожидание, но вскоре на втором этаже закряхтели – не понять было, человек или вещь издает такие звуки, и от этого Мусин вдруг ужасно обрадовался: да ведь она сама уже почти предмет, ветхий гардеробный шкаф, в котором обитают лишь моль и короеды. Он уронит шкаф! Никита зажал себе рот ладонью, чтобы не хихикнуть.

Идет! Он подобрался, считая ее шаги. Ступенек всего двадцать, на середине он ее сдернет.

Шесть.

Пять.

Четыре.

Три.

Никита приготовился.

Два.

Один.

– Вера, ты здесь?

Мусин присел так резко, что прикусил язык.

– Вера!

– Не дери глотку, Илья, я тебя слышу…

Одна, две, три, четыре, пять ступенек, чьи голоса звучали теперь не прелюдией к ее смерти, а издевкой над Мусиным, скрючившимся в углу: Шишигина шла навстречу гостю. Никита не видел его, только чувствовал новый запах – животный, грубый.

– Ну, что стряслось?

– Он ногу распорол, – хмуро сказал гость. – Наступил на что-то, не знаю… Перловица вроде.

– Перловица?

– Ракушка такая. – Гость поставил ударение на первую «а».

– Он появлялся на берегу? – В голосе старухи прозвучало изумление, смешанное с ужасом.

– Я в Ткачиху ушел за продуктами, ему скучно стало. Пошел к воде. Он лес хорошо знает, не боится.

– Так привязывай его, черт побери! – повысила голос Шишигина. – Ты соображаешь, что будет, если он попадется кому-нибудь на глаза?

Молчание.

– Сыворотка от столбняка нужна, – хмуро сказал гость.

– Дьявол вас всех раздери… – Старуха опустилась на стул. – Где я тебе возьму сыворотку?

– Не к медсестре же мне его везти.

– Да уж… Ладно, возвращайся. Я что-нибудь придумаю.

– Когда?

Гость спрашивал настойчиво, даже грубо. Мусин ожидал, что старуха его выгонит, но та и сама была встревожена.

– Завтра, в крайнем случае. Постараюсь сегодня.

– Постарайся, Вера Павловна…

Они помолчали.

– У нее все хорошо? – Никите показалось, что мужчина выдавил это через силу.

– Иди уж, Илюша, – мягко попросила старуха. – Все в порядке. Случись что, я бы тебе рассказала.

Прозвучали тяжелые шаги, и все стихло.

Шишигина ушла в другую комнату, кому-то звонила и договаривалась о встрече. Никита мог бы уйти незамеченным, но теперь, когда он уловил самый манящий аромат на свете – аромат чужой тайны, – он не выбрался бы из своего угла даже под угрозой разоблачения. Где тайна, там власть. Держать Шишигину на ниточке, заставить ее покаяться на глазах всего города… Он вообразил эту картину и зажмурился. В миллион раз лучше ее смерти!

Уверенные шаги на дорожке, негромкий стук в дверь – тот, кто явился следом за первым гостем, предпочитал парадный вход и не боялся быть замеченным.

– Входите!

– Добрый день, Вера Павловна.

Этот голос Мусин не спутал бы ни с каким другим.

Собственно, не было ничего удивительного в том, что бывшая директриса и нынешняя общаются и ходят друг к другу в гости. Дружат – дерзкое слово. Вряд ли вообще кто-то в целом городе способен – читай, достоин – дружить с Шишигиной. Но если старая ведьма и выделяла кого-то из всех горожан, то Гурьянову.

– Кира, идите сюда, – позвала Шишигина из кухни.

Это Никиту совсем не устраивало. Голос у Киры Михайловны четкий, но негромкий; он не услышит и половины разговора. Бранясь про себя, он выбрался из-за коробок, чувствуя себя бабочкой, расправляющей смятые крылья после тесного кокона и резонно опасающейся стать обедом для зоркой птицы.

– Поранил ногу? – переспросила Гурьянова.

– Ступню порезал ракушкой. Илья залил рану йодом, но этого недостаточно. По телефону я побоялась сказать…