Перстень вьюги
(Приключенческая повесть) - Колесникова Мария Васильевна - Страница 19

Впервые в жизни Лыков растерялся. Он прямо-таки не знал, что предпринять. На всякий случай распорядился, чтобы медсестры покинули землянку. А сам стоял, бледный как полотно. Что делать? Что делать? Он не мог отойти от раненой ни на шаг и в то же время должен был действовать. Следовало срочно обработать рану, остановить кровь. А если взять и выдернуть мину?..

Снаружи возникла какая-то возня. Дверь распахнулась, и в клубах холодного пара в землянку ворвался танкист Кайтанов. В шлеме, в теплом ватнике. Лыкову до этого приходилось иметь дело с Кайтановым: осенью, когда фашисты перешли в атаку на высоту Глиняную, Кайтанов на своем танке врезался в гущу гитлеровцев. Он дрался до последнего. Его вытащили из горящего танка. Страшные шрамы изуродовали красивое, молодое лицо. И сейчас он был страшен, с красными слезящимися веками, с багровыми буграми на щеках, с выгоревшими бровями.

— Назад, назад! — закричал Лыков. — Мина…

Но оказывается, Кайтанов уже прослышал о мине от медсестер.

— Затем и пришел… — процедил он мрачно сквозь зубы. — Где мина?

Лыков невольно отстранился.

Танкист смело подошел к раненой, несколько мгновений вглядывался в ее лицо, потом спросил тихо:

— Наталья Тихоновна, вы слышите меня? Я Кайтанов… тот самый… Саша Кайтанов…

Она застонала.

— Жива… — проговорил Кайтанов удовлетворенно. — Такие не умирают.

Он хладнокровно взял мину за торчащий хвост стабилизатора и повернул его. От неожиданности военфельдшер Лыков кинулся к двери. Но сразу опомнился, остановился. Танкист спокойно держал мину в руке. Мина как мина…

— Займитесь своим делом! — сказал он Лыкову резко и вышел из землянки.

Лыков был пристыжен. Оказывается, все так просто… Но в душе он был бесконечно благодарен Кайтанову, сильному, мужественному человеку. Выручил. Можно сказать, спас… Молодчина! Оказывается, если повернуть невзорвавшуюся мину…

Да, Наташа потеряла много крови. И конечно же, была тут и вина неопытного военфельдшера, который еще вчера был студентом третьего курса медицинского института. Он растерялся. Да и любой на его месте растерялся бы, убежал куда глаза глядят.

«Я Кайтанов… тот самый…» По всей видимости, эта девушка и танкист были знакомы раньше? А возможно, он хотел сказать совсем другое: крепись, мол! Я горел в танке — и ничего, выжил!.. О Кайтанове писали в газетах, его имя было известно многим. Он сделался как бы символом мужества, храбрости. Теперь вот на всю жизнь останется с красными буграми на лице. А сколько той жизни на войне?..

Оказавшись на передовой, в самой гуще боев, Лыков старался выработать в себе хладнокровие. И если в первые дни вздрагивал при взрыве каждого снаряда, то постепенно пообвык, на взрывы перестал обращать внимание, вид крови не вызывал больше приливов дурноты. Раненые шли через его руки беспрерывным потоком: каждому требовалась срочная помощь. Особо тяжелых отправляли в Ленинград, в госпиталь. Наташа Черемных, знаменитый снайпер, принадлежала к этой категории тяжелораненых. Лыков от всего сердца жалел ее и думал, что без ампутации руки не обойтись. Такая красивая — и без руки… Зачем берут на передовую женщин? Пусть работали бы в тылу или на крайний случай в госпиталях, прачечных, поварами. Да мало ли дел, которые мужчины могли бы передать женщинам. Нужна срочная ампутация руки… Без этого не обойтись. Нельзя. Заражение крови…

И снова Лыков находился в растерянности. Пока медсестры обрабатывали глубокую рваную рану, он метался из угла в угол, все не мог принять решения.

Когда она пришла в сознание, сказал:

— Придется ампутировать руку!

Удар был слишком сильный. Она рванулась, свалилась с топчана, закричала:

— Ни за что!.. Не смей… Я знаю, как мне умирать. Не смей…

И потеряла сознание.

Лыков поднял на ноги весь медсанбат. В конце концов главный хирург распорядился: срочно эвакуировать в госпиталь, в Ленинград…

Так она оказалась в Ленинграде. Руку ей оставили. Но с поправкой дело шло плохо.

Она не знала, жив ли Дягилев, так как вестей из Пулкова не поступало: наверное, там сейчас было не до нее.

— Когда меня выпишут? — спросила она у хирурга. — Мне срочно нужно в Пулково.

На губах врача появилась болезненная улыбка.

— Вам придется подождать. Ну а что касается фронта, то, должен прямо сказать, Наталья Тихоновна, вы отвоевались. Комиссуем…

Она не поверила:

— Рука-то левая!

— Я сказал. Левую еще нужно оживить. А на это могут уйти месяцы и месяцы, а то и годы.

Она рассердилась. Он что, смеется над ней, этот седоголовый майор? Бывали ранения потяжелее, и тогда возвращались на передовую. Взять хотя бы того же Кайтанова… весь обгорел. Ожоги третьей степени. Черную кожу с руки сняли, как перчатку. А выжил и воюет… А Бубякин…

Ей как-то пришлось разговориться с этим симпатичным Кайтановым, еще до того осеннего дня, когда его вытащили из горящего танка. Танкисты наведались в гости к снайперам. Высокий, подчеркнуто стройный старший лейтенант откровенно приударил за Наташей. Он делал это как-то мило, изящно. Все больше восхищался ее снайперскими успехами и точным глазомером.

— А я ведь тоже геолог! — неожиданно заявил он. — Закончил геологический техникум. Практику проходили на Алтае.

Она решила, что он дурачит ее, и резко спросила:

— Чем миаскит отличается от сиенита?

Он расхохотался, ухватился за тощий живот.

— Сразу же экзаменовать? Да, я Соболевского знаю от корки до корки. Ну, а что касается миаскита, то, как мне кажется, он принадлежит к группе нефелиновых сиенитов. Вот зачетная книжка: ставьте пятерку!

И он в самом деле вынул из полевой сумки старую зачетку, заставил-таки Наташу поставить в свободной графе по минералогии пять и расписаться. Она выставила оценку и замысловато расписалась: «Искательница сибирских алмазов, в просторечье „еловая шишка“, боярыня-снайпер Морозова».

— Ну, вот я и заручился авторитетом знаменитости. Вы верите в сибирские алмазы, а я верю в вас. Такая найдет все, что захочет!

Он был веселым парнем и, признаться, понравился ей. Ни Лыков, никто другой не удосужился рассказать ей о том, как этот Кайтанов, оказавшись на очередных процедурах и узнав о ранении Наташи, о мине, кинулся в операционную.

…Она лежала в палате, пропахшей лекарствами, разговаривать с соседками, тоже ранеными, желания не было. И вообще ей хотелось умереть. Жизнь кончена! Калека… Странно… Еще совсем недавно она приказывала, повелевала, натаскивала новичков, и вот ее фронтовая жизнь оборвалась. Рука висит плетью, парализованы какие-то нервы, и придет ли все в норму, даже врачи не могут сказать ничего определенного.

Конечно же, такая она не нужна никому. Она написала письмо Гуменнику, так как даже мысленно не могла вырвать себя из фронтовой обстановки, справилась о Дягилеве, о других бойцах. Старалась, чтоб письмо было ровным, спокойным. Ее переживания — это ее личное дело, о них никто не должен догадываться. На войне всякое случается, даже убивают. А она, по сути, легко отделалась: ведь руку могли и отрезать… Гуменник откликнулся сразу. К счастью, все живы-здоровы, ребята ждут ее, не дождутся. Особенно бушует Бубякин, изыскивает всяческие способы, чтобы вырваться в Ленинград и проведать ее. Группой теперь командует Гей-Люссак, он же Дягилев. Командир из него толковый. Возможно, в скором времени его отпустят с передовой в Ленинград, и он, конечно же, навестит ее в госпитале «Англетер»…

Эта весточка придала ей силы. Значит, он жив… Замещает ее… Очень правильно распорядился Гуменник. Группа снайперов в надежных руках. Возможно, его отпустят в Ленинград, и он приедет… Во всяком случае, он настойчиво просится в город. Хоть на несколько часов…

Впервые за все госпитальные дни она почувствовала себя счастливой. Разумеется, ей не хотелось, чтобы он увидел ее больной, обезволенной… Но ведь можно и не распускаться… Собрать волю в узелок. Да, вид у нее неважнецкий… И все-таки она страстно желала, чтобы он зашел к ней в палату. Ведь с некоторых пор в ее мыслях остался он один. Как якорь духовного спасения.