Командиры мужают в боях - Исаков Иван Степанович - Страница 61

Не могу не рассказать об одном случае в Сталинграде. Пришел Синицын как-то к нам в батальон, и мы с ним отправились в 1-ю и 3-ю роты, собрали свободных от наблюдения людей, и он стал проводить беседу, именно беседу, а не читать лекцию или доклад. Усевшись в кружок, бойцы задавали ему массу самых различных вопросов, и он добросовестно старался ответить на них. Вдруг над головами что-то затрещало, посыпалась штукатурка и кирпичи. Когда пыль рассеялась, Синицын спокойно так сказал:

— Ну вот, последний потолок продырявили вам фрицы, да еще и «подарок» прислали.

Мы взглянули, куда показал Синицын, и содрогнулись: там лежал огромный снаряд. «Сейчас конец», — промелькнуло в голове. Но взрыва не последовало. Тогда Медведев осторожно подсунул под снаряд плащ-палатку — и его унесли…

Удивительная вещь — человеческая память. Больше двадцати лет минуло с того дня, когда я молоденьким лейтенантом начал проходить суровую школу войны, а память многое сохранила в мельчайших деталях. Все мне кажется важным, и я потому так подробно рассказываю о пути нашего батальона. Родившиеся после войны должны узнать, какой ценой заплатили их отцы за сегодняшнее мирное небо, за возможность жить и работать так, как учил Владимир Ильич Ленин. Нам было трудно, чертовски трудно, но даже в самые трагические дни мы всем сердцем, всем существом своим верили в правоту дела, за которое бились насмерть, верили в победу. И хочется, чтобы молодое поколение строителей коммунизма было достойно своих отцов и помнило о тех, кто сложил свою голову во имя их счастья…

Вскоре после своего прибытия в полк Андрей Константинович Щур вызвал меня:

— Иван Иванович? Командир первого батальона? — а сам хитро улыбается.

— Да вы что, не узнаете?

— Как же, узнаю. — И после многозначительной паузы — Сдай батальон своему другу Михаилу Сазонову, а сам получи пополнение, размести его в Пантаевке и подготовь станковых пулеметчиков для пулеметных рот. Можешь взять Попова. Возьми и часть хозвзвода с кухней, чтобы кормить будущих пулеметчиков.

— А как же батальон? — совсем не по форме спросил я.

— Да ты что, глухой? Я же сказал — сдай Сазонову.

— А потом… когда подготовлю пулеметчиков?

— Потом начальство подумает.

— Товарищ подполковник, объясните мне толком, что все это значит?

Щур снова улыбнулся.

— Ты сегодня обедал? — спросил он.

— Нет.

— Тогда иди в штабную столовую и пообедай.

В самом дурном расположении духа я отправился в штаб уточнить, где получать пополнение, пулеметы, боеприпасы. И напрямую спросил у Андрея Мороза, чем вызвана моя отставка.

Мороз рассмеялся:

— Да ведь тебя повышают, будешь заместителем командира полка.

Солгу, если скажу, что мне было неприятно услышать это. Но в то же время стало как-то грустно. Если вышестоящие инстанции утвердят представление, наверняка придется уходить из своего полка, где уже был заместитель — майор Фаворов. Но на фронте не существует слов «хочу» или «не хочу»: надо — и этим сказано все. Я зашел к Щуру доложить, что все вопросы решены, простился, сел на мотоцикл и уехал в Пантаевку. Она была всего в двадцати пяти-тридцати километрах от передовой, где мои товарищи продолжали вести оборонительные бои.

В одном из них был смертельно ранен командир роты автоматчиков Иван Подкопай: ему помогли дойти до медицинского пункта, но он вскоре скончался. Так, 16 декабря 1943 года не стало еще одного ветерана полка. А утром, получив свежие газеты, мы узнали, что Ивану Яковлевичу Подкопаю Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя Советского Союза. Не дожил Иван всего несколько часов, так и погиб, не узнав, сколь высоко оценила Родина его героические боевые дела, мужество, умение и отвагу! Дойти до Берлина, как мечтал, ему не привелось. Но дошли до фашистского логова его однополчане.

По пути в Пантаевку я навестил своего бывшего командира полка, теперь начальника штаба 32-го гвардейского стрелкового корпуса полковника Ивана Аникеевича Самчука. Мы оба очень обрадовались встрече. Иван Аникеевич жадно расспрашивал меня о людях части, а я — о предстоящей задаче. Догадывался, что скоро мы перейдем в наступление на Кировоград. Вдруг он спросил меня, читал ли я проект нового Полевого устава.

— Нет, не читал, — сознался я.

— Возьми вон у меня в сумке, посмотри.

Я достал небольшого формата книжицу и стал просматривать.

— Устав нужно знать на память, — заметил Самчук, — не будешь же во время боя искать по параграфам, как нужно поступить в том или ином случае.

— А вы знаете? — не удержался я от вопроса.

— Почти весь.

Я с сомнением хмыкнул.

— Не веришь? Называй номера параграфов!

И тут он преподал мне урок, как нужно знать устав. Потом угостил обедом.

— Принеси-ка майору на десерт мороженое, — сказал Самчук повару Папиашвили, — а то он, наверное, с начала войны ни разу не ел.

Я воспринял слова Ивана Аникеевича о «десерте» как шутку и ждал подвоха. Однако спустя несколько минут Папиашвили возвратился с тарелкой самого настоящего мороженого.

— Спасибо! — Я с удовольствием принялся за редкостное на фронте угощение. Вспомнилось мирное время, и так захотелось, чтобы быстрее кончилась война! А Иван Аникеевич, глядя на карту, проговорил:

— Вот нужно планировать операцию, а наши разведчики не захватывают «языков». Командующий требует…

— Товарищ полковник, если командующий требует, зачем тогда всех отдал? Нужно один отдать, а остальной посадить в подвал. Как начальник заругается, достал из подвала еще один пленный и отдал, начальник не будет ругаться.

Мы с Иваном Аникеевичем расхохотались над «железной» логикой Папиашвили.

В те дни 13-я гвардейская стрелковая дивизия во взаимодействии с другими соединениями успешно прорвала оборону немцев. 8 января 1944 года был освобожден Кировоград — один из крупнейших промышленных центров Правобережной Украины.

Здесь в заключительный период боев наш полк действовал не очень четко, не вышел вовремя на указанный ему рубеж, а неприятель, воспользовавшись этим, вырвался из окружения.

В боях за Кировоград погибли командир 3-го батальона майор Петр Георгиевич Мощенко и командир одной из его рот капитан Сергей Онуфриевич Хохич. О гибели капитана Хохича я узнал в медсанбате от хирурга Володи Баранчеева.

— Он лежит там, — Баранчеев указал на палатку, что была разбита неподалеку от дома, где размещалась операционная.

Я зашел туда и увидел на носилках Хохича. Шея у него была забинтована.

Баранчеев подал мне письмо, которое нашел в сумке капитана. Оно было адресовано жене и детям. Обращаясь к семье, Хохич писал, что погиб в боях за Кировоград, что честно воевал за нашу Родину, и просил своих детей во всем слушаться мать, хорошо учиться и быть достойными гражданами Советской Родины.

Это письмо погибшего офицера нельзя было читать без слез, ведь он писал в недобром предчувствии, что через несколько часов его уже не будет в живых…

Где сейчас хранятся такие письма? Можно много писать, рассказывать о войне, но мне думается, и одно такое письмо-завещание, написанное перед атакой, имело бы огромное воспитательное значение для нашей молодежи.

Мне передали приказание начальника штаба дивизии полковника Бельского прибыть к нему. Вид у Тихона Владимировича был утомленный, даже несколько болезненный. Поеживаясь, словно от озноба, он накинул поверх гимнастерки цигейковую безрукавку и спросил у меня, как здоровье.

— Терпеть можно, — ответил я, хотя на самом деле у меня отчаянно болело правое ухо. Доктора признали воспаление: нужны капли, компрессы, тепло… До тепла ли было в те дни!

Бельский, к великой моей радости, сообщил, что я назначен заместителем командира в свой же 39-й гвардейский стрелковый полк.

— Вам нужно срочно ехать в часть, так как там нет и командира. Щур отозван в распоряжение командарма. Временно полком командует начальник штаба подполковник Артеменко. Сейчас он один за всех.