Командиры мужают в боях - Исаков Иван Степанович - Страница 5

На вторые или третьи сутки верхом на лошади приехал сияющий Анатолий Мазилкин. Он доложил:

— Пленный есть, только ранен в ногу.

Мазилкин рассказал, что его группе пришлось схватиться с гитлеровцами. Командир их был убит, один из солдат ранен, остальные удрали. В наши руки попала сумка офицера с документами и картой. Комбат велел оказать медицинскую помощь захваченному фашисту и отправить его в штаб.

Вел себя пленный нагло. Ему наложили повязки, дали закурить и даже выпить, а откормленный двадцатилетний член «гитлерюгенда» ругался, обзывал всех свиньями.

Его доставили в штаб, уложили в кровать. Нужно было допросить, но никто из нас не знал немецкого языка. Тем не менее приступили к допросу, пользуясь примитивным русско-немецким разговорником.

Прошо спросил:

— Какой части?

— Я пехотинец, ничего не знаю.

— Сколько на вашем участке артиллерии и где она стоит?

— Не знаю.

— Сколько автоматов в роте?

— Тринадцать.

Нам показалось, что он лжет. Судя по силе огня, автоматического оружия должно быть больше. Мы считали, что у них на передовой все вооружены автоматами. Но как заставить его говорить правду? Вот когда я впервые по-настоящему пожалел, что пренебрегал уроками немецкого языка. Если бы кто-то из нас свободно владел им, мы могли бы многое узнать. «Заговорили» бы документы и карта, найденные в сумке убитого офицера.

Вспомнили, что помощник комбата по тылу интендант 3 ранга Гулис как будто бы знает немецкий. Иван Иванович Прошо позвал его. Гулис, подойдя к кровати, начал задавать пленному вопросы. Фашист лежал молча, затем плюнул в сторону Гулиса и отвернулся. Я схватился за пистолет, но капитан Прошо властно приказал:

— Отставить!

Пришлось отправить молодчика в штаб бригады. Не знаю, как комбату, но мне было обидно — потратить столько усилий, чтобы захватить «языка», и не получить от него никаких сведений.

— Бывает, — коротко заметил комбат. — Но ты не расстраивайся. Там он заговорит. И потрудились ребята не зря.

Все последующие дни, улучшая свои позиции, мы вели наблюдение за противником, время от времени вступали с ним в перестрелку, чтобы выявить его огневые точки.

16 октября я по поручению комбата проверял, как идет оборудование района обороны батальона. В это время неподалеку от расположения роты лейтенанта Батылова разорвалось несколько вражеских снарядов. Меня что-то толкнуло в правое бедро, я прыгнул в ближайший окоп и присел на корточки. Обстрел не прекращался. Я почувствовал, как по ноге потекла кровь. Накануне мой товарищ, лейтенант-минометчик, был точно так же ранен осколком снаряда и умер. Мне пришла в голову малодушная мысль покончить с собой. Перевел предохранитель ППД на автоматический огонь. Часы показывали двенадцать. В этот момент в окоп свалился лейтенант Батылов.

— Товарищ лейтенант, ранен комиссар бригады!

Вылез из окопа. В сапоге хлюпала кровь. Поблизости лежал убитый красноармеец, рядом с ним — пулеметчик Некрасов с разорванной грудью, легкое еще дышало… Комиссар попросил:

— Вытащите меня. Разбито колено.

Я нагнулся, батальонный комиссар Назаренко навалился на мою спину, обхватил руками шею, и я потащил его. Вышел на огневые позиции минометов. Вдруг услышал: «Рыжий… Рыжий!» Потом: «Исаков!» Обернулся — ко мне бежал курсант (когда я учился в горно-металлургическом техникуме в городе Орджоникидзе и играл в духовом оркестре, у меня было прозвище Рыжий).

Одним духом он выпалил, что их военное училище тоже заняло здесь оборону. При других обстоятельствах я, конечно, обрадовался бы столь неожиданной встрече с товарищем, но сейчас мне было не до него, и я ответил только, что мне нужно донести раненого комиссара. Помочь он мне не мог: должен был вернуться к своему миномету, а я кое-как добрался до медпункта и передал Назаренко на попечение врачей.

Батальонный врач Черный перевязал и меня, велев отправляться в госпиталь. Но я остался в батальоне.

В октябре начался отход. Отход без боя — просто движение на восток по непролазной грязи. Наши роты обрастали повозками, появились верховые, кто в седле, а кто только на ленчике с подложенной попоной, кто с уздой, а кто вместо поводьев с бинтом от индивидуального пакета.

Мы двигались на восток и всей бригадой поочередно тащили полуторку со смонтированной на ней радиостанцией. Командир бригады майор Павел Менделеевич Шафаренко вместе с другими тоже толкал машину.

— Раз, два — взяли! Еще — взяли…

Красноармеец Степан Ступак, шофер, завел брошенный кем-то трактор и с его помощью вытаскивал теперь радиостанцию.

Постепенно становилось все больше и больше конных. Комбат приказал мне создать из них отдельную команду.

Я объединил конников в группу, которая всегда двигалась впереди и вела разведку.

29 октября 1941 года части корпуса вышли в район города Тим, Курской области. Этому неприметному городку, каких тысячи на необозримых просторах Советской страны, суждено было стать ареной ожесточенных сражений, потому что он оказался на пути южного крыла немецко-фашистской группы армий «Центр», нацелившейся на столицу нашей Родины Москву.

За Москву, так или иначе, дрались все советские воины. Одни — непосредственно на подступах к городу, другие — под Тулой, третьи — под Ростовом, четвертые — под Тихвином, а наш 3-й воздушно-десантный корпус — под Тимом.

Тут, как в свое время под Киевом и на Сейме, десантники действовали на главном направлении: острие стрелы, нанесенной гитлеровскими генералами на картах, упиралось в позиции нашего корпуса.

6-ю бригаду, в том числе и 1-й батальон, выдвинули далеко вперед — в район Беседино — с задачей занять и прочно оборонять рубеж Мещерские Дворы — Зорино.

Хотя роты батальона располагались на широком фронте, оборону мы подготовили крепкую. Окопы вырыли полного профиля, построили землянки, утеплив их матами, сплетенными из соломы. Организовали систему огня. Будь у нас в то время артиллерия и соседи, с которыми могли бы взаимодействовать, наверняка надолго бы задержали противника на этом рубеже. Однако средств усиления в батальоне не имелось.

15 ноября разведчики ефрейтор Мазилкин и сержант Подкопай захватили в селе Еремино пленного. Что именно он показал, не знаю, одно нам стало известно: на Тим двигались крупные силы фашистов.

Первый бой с ними завязался 18 ноября. Он был упорный. Гитлеровцы понесли большие потери, но вперед не продвинулись.

На следующее утро, после перегруппировки и двухчасовой артиллерийской подготовки, они снова пошли в атаку. Однако и она была отбита. Неприятелю все же удалось нащупать у нас слабое место — открытые фланги. Он стал обходить нас слева и справа. Создалась угроза полного окружения 6-й бригады. Мы получили приказ перейти на новый рубеж.

Отходили с ожесточенными боями. Наш батальон, как и вся бригада, не смог выйти в указанный район города Тим — фашисты оказались там раньше нас. Поэтому из села Становое мы направились к хутору Черниковы Дворы. Другие же бригады продолжали вести тяжелые бои в Тиме, не прекращавшиеся ни днем, ни ночью. Гитлеровское командование бросало туда резервы и части, снятые с второстепенных участков.

Десять дней бились там десантники, то отражая атаки, то сами атакуя. Слова, даже самые яркие, бессильны передать накал тех дней. Но я все же попытаюсь восстановить хотя бы один эпизод.

1-му батальону, в котором осталось всего пятьдесят-шестьдесят активных бойцов, была поставлена задача — ночной атакой уничтожить противостоящего противника и ворваться в город.

Иван Иванович Прошо, обдумывая решение, потирал бритую голову.

— Если господа фашисты пронюхают, что мы идем на «вы», ничего не получится, — сказал он. — Исходное положение для атаки нужно занять абсолютно тихо, чтобы немцы ничего не заподозрили. Всех одеть в маскировочные халаты. Станковые пулеметы, товарищ Цуладзе, установите на волокуши и накройте чем-нибудь, чтобы ненароком не демаскировать. Никакие сигналы ракетами о начале атаки подаваться не будут. Сверьте часы. Успех зависит от внезапности и решительности наших действий. Для отражения контратак танков и бронемашин взять с собой побольше гранат и бутылок с горючей смесью…