Тайна Черного моря - Гречин Игорь - Страница 30

Единственное, что краем глаза вахтер успел зацепить в инструкции, – это входящее в его обязанности требование «опустить затемнение[12]».

– Так почему не следуем?! – насел в свою очередь Запольский. – Смотреть в глаза! А если б это была не учебная тревога?!

И предъявил удостоверение. Краснокожее, как лососевая икра. Вроде бы свидетельствующее о том, что вахтер перед обладателем такого мандата и пикнуть не смеет. Пост сдал – пост принял. Не до рассматривания удостоверений было вахтеру. Не был он уже той рыбой-иглой, как в юности. Худо было вахтеру. Ревматизм угрем ерзал в его костях.

По ступеням сверху, оставляя на ковровой дорожке носовые платочки и художественные буклеты, уже ниспадала шуршащей волной толпа благообразных старушек, в центре которой бурунами гарцевали итальянцы во главе с Яковом Михайловичем Цехановичем. Колонну беспорядочно отступающих иноземцев замыкала тургруппа горластых немцев в шортах, из которых торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом ноги. В пестрых гавайках навыпуск. Обвешанные фотоаппаратами и видеокамерами. Среди них мелькали три блеклые девицы – не пользующиеся косметикой и мужским вниманием.

Вахтер, с молоком матери впитавший экстракт субординационных требований Школы красных курсантов НКВД, не решился посмотреть в глаза насевшего инспектора. Кроме того, обрушившийся снаружи ливень нажал на самую тревожную кнопку в организме вахтера. Свое здоровье старик потерял, когда в сорок шестом в крымских камышовых плавнях выслеживал скрывавшихся от депортации татар. Ревматизм, туды его в КПЗ. Попробуй вытянуться по стойке смирно перед ревизором, когда с тылу ревматизм инспектирует твои косточки.

– Товарищи! – старорежимно выкрикнул нашедший выход из ревматизного эндшпиля вахтер и кинулся навстречу людскому потоку. – Без паники! Это тревога учебная!

За стеной раздался мощный, глухой удар – то сработала автоматическая блокировка входов-выходов «Алмазного фонда».

Синьор Ринальдо Витали, итальянский турист, примкнувший к группе директоров обувных фабрик, кое-как уразумел смысл происходящего, и тут же в его голове возник план: узнать кремлевский код сигнала воздушной тревоги, купить на черном рынке соответствующий приборчик и сыграть воздушную тревогу. А когда все убегут, спокойно достать сокровища из-под каменного льва.

Это был прекрасный план. Жаль, не обойтись без помощника. Синьор Ринальдо принялся искать глазами местного партийного функционера из какой-то там ЛДПР, одетого, как признал ушлый итальянец, в костюм от Ferretti. Но тот как сквозь землю провалился. Может быть, он уже снаружи? Однако и снаружи бойкий функционер замечен не был. Щурясь под дождем, синьор позволил толпе увлечь себя в бомбоубежище. И Санта-Лючия с ним, с синьором.

Было в лицах незваных инспекторов что-то от голодных, дождавшихся своего часа мурен.

Среди хаотично бегущих туристов господина Сумарокова не оказалось. Значит, наверху где-то господин Сумароков. Значит, в прятки решил поиграть. Давай-давай, кто не спрятался, я не виноват.

Боевые пловцы переглянулись. Тихомиров молча кивнул Запольскому на вахтерский стул. Тот безропотно проследовал за стойку. Сел, камбалообразно пошевелив задом, проверяя, насколько надежно ветхое сиденье, и отгородился от окружающего мира газетой с двумя проткнутыми пальцем дырочками. На запястье наколка – морской змей обвил подводную лодку. (По контурам рубки специалист узнал бы в лодке несколько устаревшую «Золотую рыбку».) Глаза сквозь газету – красные, настороженные глаза морского окуня.

А Тихомиров с Насибовым по носовым платочкам и художественным буклетам метнулись ступенями наверх.

Одна дверь – никого.

Вторая…

Вот он, голубчик, затаился возле экспозиции.

Брызнули осколки витрины, запульсировала сирена сигнализации и тут же заглохла, отключенная предусмотрительно оставшимся внизу сотоварищем. Это Андрюша по-молодецки кулаком разнес ближайшую витрину, хранящую старинное, позапрошлого времени оружие, схватил старинный шестопер[13] и кинулся на господина Сумарокова, меланхолично рассматривающего сокровища московских правителей; господина Сумарокова, поправляющего грубый серый с малиновой ниткой чесучевый галстук; наглого господина Сумарокова, не подозревающего, что его час настал.

А Сумароков, казалось, только и ждал нападения: схватил прямо с витрины – она почему-то оказалась незастекленной – саблю Пожарского, похожую на антикварный серебряный столовый ножик. И, проворно увернувшись, болезненно шлепнул плашмя по заду пролетевшего мимо убийцу.

Низкорослый Насибов жадно хохотнул, зажал в правой клевец[14] и нахлобучил на темя шлем Ярослава Всеволодовича. Вжимая голову в плечи, как морская черепаха, обошел принявшего боевую стойку бизнесмена по кругу. Тюкнул востроносым, напоминающим односторонний альпинистский молоток оружием в предпоследнее витринное стекло и, выгребя из острых осколков щит Мстиславского, занял боевую позицию рядом с командиром – полностью экипированный.

– Я добр, но отходчив, – по-щучьи оскалился Насибов жертве. В глазах боевого пловца запылал огонек жажды крови.

Княжеский шлем, частично увитый серебром, спереди, над заслоняющим переносицу серебряным «клювом», был украшен контуром какого-то архангела. Сей архангел не сулил супротивнику ничего хорошего. Кто на нас с мечом попрет…

Насибов держал клевец как саперную лопатку – за конец рукояти прямым хватом. Молодец, умеет. Так опытный воин сжимает томагавк. Вся сила сосредоточена в кольце, образованном безымянным пальцем и мизинцем. Он готовил несколько отвлекающих диагональных взмахов, чтобы внезапно нанести цепляющий горизонтальный удар, а если противник окажется сноровистым, то тут же перевести удар в другую плоскость, наколоть вражье колено или локоть – как сподручней окажется, – а затем перекинуть пальцы, меняя хват на обратный, и воткнуть острие в пах бизнесмена.

Анатолий Хутчиш любил подраться всерьез и надолго. Чтобы мышцы всласть поразмять, чтобы кровушку по жилам разогнать. Хотелось покружить, побегать по залам, заодно и экспозицию посмотреть – когда ещё доведется! Но увидев, как эти варвары обходятся с сокровищами Родины, решил быть краток.

Двое кинулись в атаку. Навозной мухой у плеча Анатолия прожужжал шестопер. Тонко пискнула сабля, оставляя зарубку на древнем щите.

Сабля Анатолию нравилась. Испытывал он чисто воинское уважение к этой скромной, не похожей на прочие экспонаты ветеранше с обломанной гардой – выкованной персидским мастером Нури, сыном Арисера. И Анатолий берег боевую ветхую подругу, с плеча не рубил.

Тихомиров с Насибовым в сече вели себя иначе, к оружию пиетета не выказывали, как не испытывает землекоп любви к лопате: сломает – новую выдадут.

И пусть они держали в руках непривычное для себя оружие, но что-что, а воевать умели. И, что особенно важно, являли собой «сыгранный» коллектив. Каждый знал, кто отвлекает, а кто готовит коварный завершающий удар, кто заходит под правую руку, а кто слева, кто в «час пик» должен подставиться (и не сдрейфить) – лишь бы господин Сумароков не уполз из княжеских палат живым.

И все бы у них получилось тютелька в тютельку, кабы не чересчур крепким орешком оказался «заказной» мясоторговец Сумароков, кинувший Папу. Зажатый между алчно вжикающими клевцом и шестопером, выписывающий своей (пардон, ополченца Пожарского) сабелькой невпечатляющие петли Нестерова, он, казалось, ещё полсекунды – и нарезанной селедочкой осыплется на пол. Выставив открывшиеся на месте ударов щербатые мослы, пачкая музейный паркет своей маслянистой торгашеской кровью.

А не фига!

Из самого невероятного, крайне неудобного положения – ноги расставлены слишком широко, туловище к земле под сорок пять градусов, и нужно моментально перестроиться, ибо над головой уже занесен шестопер, – бизнесмен сумел отразить удар.