Тайна Черного моря - Гречин Игорь - Страница 16

В общем, Андрей Михайлович был, что называется, широко известен в узкий кругах. Официальных ученых степеней не имел, да и не мог иметь. Не имел и публикаций в научно-исторической литературе, хотя в рукописях у него дома, в старом обшарпанном письменном столе лежало восемь книжек. Разве что в пору озорной гласности от трудов Андрея Михалыча кормились несколько корреспондентов «по разоблачениям», но славы ему эти публикации не прибавили. Разве что на том же письменном столе историка пылился почти десятилетней давности конверт от самого Уильяма Крау[5] с обещанием в самом ближайшем времени изучить возможность закрытой публикации монографии «К вопросу об участившихся катастрофах танкеров в семидесятые годы». На самом деле письмо это состряпали умельцы из морской разведки России и сама рукопись границу не пересекала, а в настоящее время, в обстановке глубочайшей секретности, скрупулезно изучалась отечественными экспертами.

Внешне Андрей Михайлович вполне походил на немолодого и неофициального следопыта. Носил неопределенного стиля костюмы без галстука или грубой вязки свитера. Голову зимой и летом покрывал мышиного цвета беретиком. Обувался черт те во что. Очень любил тельняшки, хотя море видел только с берега: здоровье не позволило в юности Андрею окончить не то Мореходку, не то ВВМУ имени Крузенштерна.

Сегодня у Михалыча был праздник. Нашелся ученик, готовый слушать старика раскрыв рот и бескорыстно.

Ученика звали Кирилл. Он пыхтел за спиной, не в затылок, а поверх затылка, переступая ботинками то ли сорок пятого, то ли сорок шестого размера.

– Кирилл, – сказал Михалыч ученику, – вот тебе забавный факт. Ежегодно весной, в одни и те же дни, – из кармана черно-серого старенького пиджака он достал ключи, чуть не уронил и принялся отпирать дверь, – на вокзалах необъятной России можно заметить юных лейтенантов, одетых с иголочки, почти всегда под мухой, которые кортиками режут хлеб и колбасу. – Дверь открылась. – Это я к тому, что я живу скромно и даже лишней вилки у меня не найдется.

– Я же говорил, – пожал пышными плечами новообращенный ученик Кирилл, руки которого были заняты краковской колбасой, хлебом, пакетом с картошкой, жестянкой с чаем и пакетом молока. – Надо было ещё пузырь взять. Под водку и без вилки можно обойтись.

– Кирилл, ты не прав, – добродушно улыбнулся историк. – От водки косеешь. И становишься дураком. А дураку ни закон, ни исторические факты не писаны. Я согласен, что умение пить водку помогает сделать любую карьеру, даже карьеру историка. Например, где и кем был бы сейчас академик Боронако, не пей он столько, и, главное, с теми, с кем надо, водку? Только, к сожалению, к настоящей науке это не имеет никакого отношения.

Не разуваясь, оба прошли в комнату, весьма, надо сказать, грязную, и ученик, повинуясь жесту учителя, сложил, а точнее, вывалил снедь прямо на письменный стол, меж деталями разобранного старинного секстанта.

– Шкипер, а картошку здесь, что ли, чистить? Из серии: устроим в пионерлагере тараканов родительский день?

Ученик брезгливо поджал губы и брезгливо отступил от стола. Кличку «Шкипер» он дал учителю в самом начале знакомства. Старик был не против. В глубине души эта кличка Михалычу даже нравилась.

– Ты, дружок, за картошку не беспокойся. Я картошку сам почищу. Я её перечистил столько, сколько тебе и не снилось. Ты лучше на кухне чаек поставь. Кстати, о картошке. В семьдесят третьем на Тихоокеанском флоте поспорили как-то в ресторане Дома офицеров капитан авианесущего крейсера «Норильск», капитан подлодки «Комсомолец Бурятии» и командир береговой батареи: чей матрос быстрее почистит картофелину. Как думаешь, кто победил? Старшина второй статьи Долженко с подводной лодки. Уложился в две секунды, за что получил от командира внеочередной отпуск на десять дней… Ты чай будешь ставить или нет?

Кирилл спохватился, взял жестянку чая «Индийский» со стола (жестянка утонула в его лапищах, как шайба в перчатке хоккейного вратаря) и с интересом посмотрел на бумагу, на которой жестянка стояла. Это оказался пожелтевший «Боевой листок». С виршами неизвестного флотского поэта, воспевшего тот факт, что Кронштадт ни разу не сдавался врагам. Кирилл усмехнулся рифме «знамя – пламя» и пошел ставить чай. Некогда он собирался стать филологом. Написать исследование «Влияние Хэмингуэя на Довлатова».

Сверчков, вывернув шею, с уважением посмотрел на спину ученика. Это надо же – такой громадой вымахать! Интересно, где он себе одежку покупает? Не в «Трех толстяках» же. По меньшей мере пятьдесят шестой размер, четвертый рост. Пива, наверное, легко кружек двадцать усосет. Ну ладно, не двадцать. Пятнадцать.

В маленькой тесной кухне Кирилл с тоской огляделся. Не кухня, а хижина тети Пеппи Длинныйчулок. Как бы тут чего не задеть, не сломать нечаянно. И не перемазаться. Очень уж противно. Дома у Кирилла, хоть он и слыл принципиальным холостяком, была абсолютная чистота. Все выстирано, прополощено, высушено и остужено. Даже не то что кошку, канарейку заводить Кирилл не желал: от зверя слишком много грязи. Организм организму – друг, товарищ и враг. А здесь…

Наискосок кухню перебежал дородный таракан, похожий на арбузное семечко. Кирилл побрезговал его давить. С отвращением, двумя пальцами повернул скользкую от въевшегося жира ручку горелки. Услужливо полураскрытый спичечный коробок, что покоился на закопченной, бархатной от прилипшей пыли плите, тронуть не решился. Зажег горелку своей «Зиппо», конечно же, паленой. Слегка обжег костяшку указательного пальца.

Андрей Михайлович потянулся, скорчил пыльному зеркалу скорее веселую, чем злую рожу, ногой выдвинул из-под стола кастрюлю с засохшими макаронами, подхватил нож для резки бумаги, пакет с картошкой, плюхнулся в расшатанное, вытертое до ниток кресло и бодро принялся картошку стричь, бросая очистки в окаменевшие макароны.

Наверняка гэбэшник, без злобы подумал Михалыч про Кирилла. Дожили, никому кроме ГБ в этой стране подлинная история не нужна. Ну что ж, зато за мои байки меня будут добросовестно кормить.

Чайник закипел, картошка была почищена.

– А на что они спорили? – вернулся из кухни ученик; ручка чайника практически утонула в его громадной лапище.

– Кто? – не понял задумавшийся о своем Михалыч.

– Ну эти, унесенные ветром на Тихоокеанский флот.

– Во! Это и есть самое интересное. Спорили они на бороды. Все трое носили бороды. И проигравшие по условиям должны были бороду сбрить. Кстати, впоследствии носить растительность на флоте запретили всем, вплоть до высшего командного состава. Только если командующий флотом лично даст «добро». Это случилось после того, как во время пожара на ракетном катере один мичман задохнулся. Борода помешала противогазу плотно облечь мичманскую физиономию. Принес чайник? Давай теперь ставь картошку вариться. Кастрюлю там найди какую-нибудь почище.

А то в этом доме не то что раздражение после бритья, как бы тут холеру или брюшной тиф не подцепить… Бациллы размером с Моби Дика. Наверняка, хотя посмели на глаза показаться только тараканы, есть и прочие домашние животные – клопы, муравьи… крысы. Точно! Вот только крыс здесь не хватает. Тогда бы уж эта квартира от Люберецкой свалки ничем не отличалась.

Ученик вернулся на кухню, а Михалыч взял со стола железную кружку с грубо намалеванной божьей коровкой, вывернул пальцем подсохшую заварку в помойное ведро. Налил в кружку свежий чай, полез рукой за шкаф, вытащил заросшую пылью подзорную трубу – не то; поставил трубу на место и полез рукой дальше. Выудил полбутылки дрянного коньяка «Белый аист» и плеснул в кипяток, сколько влезло. Остальной коньяк спрятал обратно.

От водки отказался, зло подумал на кухне Кирилл, значит, не доверяет. А сам небось сейчас в чай себе коньяк из-за шкафа долил. Думает, старый дурак, что никто этого не видит. Как же, никто, когда в квартире три «глазка» установлено. Один в комнате, по одному на кухне и в коридоре. А этажом выше целая квартира арендована, чтоб следить за Андреем свет Михалычем. Мало ли какие гости на огонек заглянут. Было бы нелепо их прозевать…