Чары Клеопатры - Головнёв Леонид Петрович - Страница 21

— Так-то лучше.

— Ты мне губы до крови разбил.

— Я тебе не только губы разобью, если будешь фордыбачиться. Все ребра переломаю. Раздевайся, быстренько.

— Нет.

Он с силой дернул за платье, и оно разорвалось сверху донизу. На Зулейке не было бюстгальтера, только узенькие трусики. Девушка изловчилась и снова укусила его за руку. Гоша отшатнулся, хотя боли в состоянии аффекта не почувствовал.

— Сбрось эту тряпку, — показал он на плавки.

— Не дождешься. — На нее тоже начал действовать наркотик: теперь она говорила медленно, глаза ее подернулись поволокой. Ей стало ужасно жаль себя, жаль свою юную жизнь, так глупо опоганенную этим подонком. Клеопатра, ее героиня, наверное, покончила бы с собой, прыгнув с площадки в пропасть. Но она не Клеопатра. Лишаться жизни? И из-за кого? Из-за этого тупого кретина, который даже Лермонтова не читал.

Улучив момент, Гоша сковал ее руки своей громадной пятерней, второй рукой сорвал трусики. Желание распирало его. Зулейка сумела вывернуться.

— Вот что, египетская царица, — произнес он со злостью. — Я не стану заниматься французской борьбой. Если ты будешь сопротивляться, я брошу тебя в пропасть.

Голос его дрожал от гнева. Зулейка поняла, что он окончательно остервенел и совладать с ним ей не под силу. А так хотелось жить.

* * *

…Та ночь на смотровой площадке высоко в горах врезалась в память Зулейки на всю жизнь. Первая «ночь любви» была мучительной и бесконечной. Зулейка задыхалась от боли и бессилия.

От первой близости она не испытала ничего, кроме омерзения. Неужели это то, что воспето в бесчисленных любовных романах? Кровь, кровь, ярость и тоска, какая-то звериная, неуемная.

После короткого отдыха Гоша опять принялся за свое.

— Лучше сразу сбрось меня со скалы, — стонала Зулейка.

— Дурочка, теперь будет лучше, — успокаивал Гоша.

Раннее утро застало их, вконец обессиленных, лежащих рядом у самого края пропасти.

— Доброе утро, красавица, — сказал Гоша.

Зулейка с трудом открыла глаза. Она всю ночь проплакала, забылась только на рассвете тревожным, кошмарным сном. Глянула на Гошу и, молча, стыдливо прикрылась руками. Голова была тяжелой и гудела, как колокол.

— Что, головка бо-бо? — понимающе усмехнулся он. — Это после дозы, с непривычки. Сейчас подлечим.

Он достал сигарету, сделал три-четыре затяжки и протянул ее Зулейке. Та с жадностью затянулась и выкурила сигарету до конца, пока окурок не обжег ей пальцы.

— Полегчало? — спросил Гоша.

Она кивнула.

— То-то. Теперь не запускай, — произнес наркокурьер то ли в шутку, то ли всерьез.

— А где их достать, эти сигареты? — несмело поинтересовалась она.

— Твои проблемы, Клеопатра, — грубовато отрезал он. — В школе у ребят и поинтересуйся.

Он привел себя в порядок: причесал волосы, застегнул рубашку, отряхнул с брюк травинки и пыль.

— Ну, двинулись?

— Как же я пойду? Ты мне все платье разорвал.

— Ане надо было выкобениваться.

С помощью зулейкиных заколок для волос платье кое-как подремонтировали, и они отправились в обратный путь.

Селение уже проявляло признаки жизни.

Кое-где из глубины дворов поднимался дымок — это хозяйки разожгли тандыры, чтобы испечь на завтрак лепешки.

— Привет, дочка, — послышалось из-за распахнутой калитки.

— Привет, дядя Зураб, — слегка замедлила шаг Зулейка, придерживая рукой платье, чтобы оно не сползло.

— У тебя гость?

— Да, он в Тбилиси едет, сюда заскочил. Я его на смотровую площадку водила.

— Понравилось?

— Очень, — подал голос Гоша. — Никогда в жизни такого удовольствия не получал.

— Ну и славно, джигит, — улыбнулся дядя Зураб. — Остановиться можешь у меня.

— Он сейчас уезжает, дядя Зураб.

— Ну, тогда — счастливый путь.

Во время этого короткого разговора Зулейку обуревали противоречивые чувства. Можно, конечно, все рассказать дяде Зурабу. Найдутся в селении еще несколько крепких мужчин, которые как следует намнут бока этой мрази. А может быть, даже убьют и в пропасть скинут. Ну а дальше что? Ее честное имя будет запятнано… Нет, пусть уезжает. А у нее еще будет возможность отплатить ему сполна. Неизвестно почему, но Зулейка в этом была уверена.

То, что девушка ничего не рассказала соседу, Гоша понял по-своему — не питает к нему враждебных чувств. И разоткровенничался.

— Ты девушка умная, сообразительная, — разглагольствовал он, прихлебывая из кружки свежезаваренный чай. — Я дам тебе хороший совет — благодарить будешь. Попадешь в Тбилиси, — позвони вот по этому телефону. — Он протянул ей клочок бумаги с телефонным номером. — Скажешь Черному Беркуту, что от Гоши Мамедова. Нам курьеры нужны, особенно в Грузии. Из Турции поступает первосортный товар, а распространять его некому… Ну, это тебе не интересно. В общем, денег заработаешь. Да и для себя травка все время будет под рукой.

— А мне поверят?

— Говорю же, сошлись на меня. Вот в школе у вас есть потребители — им и будешь продавать. Доход — триста процентов. Ничего?

Она промолчала.

— Ты тово… Не держи на меня зла, — проговорил Мамедов.

— У меня одна к тебе просьба.

— Да? — насторожился он.

— Оставь мне сигаретки.

Он выложил ей весь свой запас и уехал.

Зулейка долго стояла у школьных ворот и смотрела вслед уазику, повторяя как пароль имя человека из Тбилиси — Черный Беркут.

Много с тех пор воды утекло. Получив паспорт, Клеопатра уехала в Тбилиси и стала наркокурьером. Она оказалась способной ученицей. Попала под начало к Баритону, опираясь при этом на Черного Беркута. Сумела привлечь на свою сторону Саркисяна, держателя общака. У нее было много любовников, но душа оставалась пустой.

Потом она встретилась с Алексеем Ильиным. Ночь, проведенная с ним в поезде Москва — Сочи, пошатнула ее жизненные устои. Нежное чувство к этому простоватому, белобрысому старшему лейтенанту прокралось в ее, казалось, огрубевшее сердце совсем незаметно. Клеопатра почувствовала, что близость с ним делает ее лучше, чище. Ненависть, злоба, черствость, жестокость — все это постепенно уходило на второй план. Усилием воли она подавила в себе тягу к наркотикам.

Но потом произошел провал. Крупный. Из-за самого Баритона, его привязанности к малолеткам. Взяли и Алексея Ильина.

Переждав лихие времена в Испании, она начала создавать новую организацию. Более могущественную и более законспирированную. Вытащила из дерьма старых приятелей. Пригрела Гримо, по сути, спасла ему жизнь. Но он не разбудил в ее сердце никаких эмоций. Несмотря на огромную власть, она чувствовала себя бесприютной, одинокой. Так продолжалось два года. Пока не пришло озарение. Только Алексея Ильина полюбила она по-настоящему. Но ей не хотелось делать его наркобароном. И она решила, что он должен возглавить легальную часть фирмы, благо место директора стало вакантным.

Что же касается наркокурьера Гоши Мамедова, то, став полновластной хозяйкой «Эдельвейса», Клеопатра отдала приказ разыскать его и привезти к ней.

Они не виделись около пятнадцати лет, и Гоша, разумеется, не узнал Зулейку. Перед ним в кресле сидела красивая, как богиня, женщина в роскошном платье с большим декольте. На груди у нее был необычный медальон — с изображением трехглавой кобры.

Гоша только понял, что перед ним властная особа. Приложив руку к груди, он весело произнес:

— Приветствую тебя, прекрасная царица, желаю тебе тысячу лет счастливой жизни и оставаться такой же молодой и красивой.

Но царица комплимент не приняла, глаза ее негодующе блеснули. Она встала с кресла, подошла к нему и со всей силы дала две пощечины.

Гоша опешил. Хотел было возмутиться, но справа и слева к нему вплотную подступили Гримо и Гий.

— Это в знак приветствия, — пояснила Клеопатра. — Еще за мной должок. Помнишь?

И он вспомнил. И побледнел.

— Ну и что, все так же продолжаешь насиловать малолеток? — строго спросила Клеопатра. — Отвечай!