Собрание сочинений (Том 1) - Лиханов Альберт Анатольевич - Страница 9

- Пошли назад.

- Почему? - спросил Лека.

- На всех избах звездочки рисовать надо. Только у Христи никого на войне нет. Никого у нее нет.

Леку потрясли эти слова. Оказалось, в Суднишонках, хоть, правда, деревенька и небольшая, нет избы, где бы кто-нибудь не погиб на войне или муж, или брат, или сын, или зять...

Они шли обратно, к Лекиному дому, обходя лужицы.

- А почему Христя плачет и поет? - спросил Лека, и Нюська поняла, о чем он.

- Жалеет, значит. Жалостливая она.

Жалостливая...

Дома в ограде дед Антон колол дрова. Когда Лека вошел в избу, мать сидела за столом и ничего не делала, просто сидела и глядела, задумавшись. После того дня все у нее валилось из рук, и она часто сидела вот так, как сейчас.

Увидев Леку, мать поднялась и поставила миску со щами. Поставила и снова села, думая о своем.

Мать здорово изменилась за последнее время. Когда приехали в Суднишонки, она была еще совсем молодой и выделялась среди деревенских баб, похожих на старух.

Потом она положила свое городское пальтишко в дедов сундук, а сама надела стеганку умершей дедовой бабки, серый платок и по одежде стала такой же, как остальные бабы, - похожей на старуху.

Но это только казалось, что она старая, из-за одежды. А глаза у матери были красивые, черные, и глядели они молодо из-под старушечьего платка. Мать похудела, кожа ее пожелтела, а глаза по-прежнему смотрели по-молодому.

Когда Христя принесла похоронную и мать просидела несколько часов кряду, глядя черными своими, глубокими глазами в угол, не проронив слезинки и не сказав ни слова, а потом плакала под печальную Христину песню, глаза ее будто угасли. Лека хлебал несоленые щи и глядел на мать, совсем старуху. Желтая кожа на лице, и тусклые, бесцветные глаза.

Он хотел было сказать ей, что она забыла посолить щи, но потом раздумал и сам полез в печной глаз за солонкой из зеленого и толстого пузырчатого стекла. Мать так ничего и не заметила. Она глотала бессолые щи, а сама все смотрела и смотрела в стенку.

Вошел дед Антон с охапкой смолянистых поленьев и затопил печку.

Из печной полки вылез, разогревшись, отопок - черный, толстый таракан - и пополз по белой стене.

Дед взял его за бок, поглядел, как тот барахтает в воздухе лапами, и сказал:

- Ишшо говорят, тараканы щастье несут.

Мать оторвалась от стенки и протянула:

- Да-а.

И неизвестно, чему она это сказала - дедовым ли словам или своим мыслям.

Говорили в избе с того дня мало. Молчал дед, а мать и подавно. Лека тоже не лез к ним со своими разговорами; он обо всем говорил с Нюськой, а дома больше молчал.

Одна мысль не давала ему покоя. И когда он с Нюськой разговаривал, и когда был наедине с самим собой. Вот и сейчас, когда дед сказал про таракана, эта смутная, неясная мысль стала четкой и понятной.

Раньше Лека не понимал, почему дед радовался, что старуха умерла весной, в сорок первом. Теперь, когда старик держал в руке таракана и глядел на него так, будто этот черный огарок принесет счастье, Лека вдруг понял, что дед Антон радовался не смерти своей старухи, а тому, что она умерла до войны, не дождавшись ее и так и не узнав о ней.

Лека подумал, что он ни от Нюськи, ни от матери, ни от деда, ни от кого не слышал, чтобы теперь, в войну, кто-то умер своей смертью - от старости. Сейчас люди умирали только от войны, только от нее.

Даже Христина тетка, старуха Маковеевна, которая померла прошлой зимой, кончилась не просто так, а от какой-то болезни, о которой раньше, до войны, и не слыхивали.

Во всем была виновата война.

Дед постоял у печи, сунул таракана в печной паз и вздохнул, сказав неожиданно:

- Эх, счастьица бы.

- Счастьица бы... - как эхо отозвалась мать.

"Ну да, - подумал Лека. - Счастьица бы!" Вот о чем он думал столько времени. Счастья бы!

7

На другой день по дороге в школу Лека спросил Нюську. Даже не спросил, а сказал просто, но сказал как-то вопросительно, будто Нюська должна была ответить ему и помочь. Сказал серьезно, подражая деду и матери, как говорили это они вчера.

- Вот счастья бы! - сказал он.

Потом они долго шли молча, каждый думал о своем.

Листья больше не шуршали под ногами, они лежали мокрые и прелые от частых дождей и уже не казались дорогими кладами, а были просто горкой черных и липких остатков осени.

Лека думал о том, что хорошо бы совершить какое-нибудь дело, от которого сразу всем стало бы хорошо и счастливо, и чтобы поганые немцы полетели вверх тормашками и припустили обратно.

Нюська думала тоже о чем-нибудь таком, что приносит счастье.

- Вот, - сказала она, - мать говорит, если черная лошадь дорогу перейдет, значит, счастье, а белая - к беде.

- Это ерунда, - ответил Лека. - Так бы каждый на дорогу встал и ждал, когда черные лошади пойдут.

- Тараканы вот... - начала Нюська, но Лека только махнул рукой и вздохнул:

- Во всех избах тараканы...

Он вспомнил вечернюю деревню, когда они с Нюськой ходили рисовать звездочки, ходили считать горе. Ему снова сделалось жутко от мысли, что он, Лека, ничего не может поделать.

- ...или сверчок! - сказала Нюська.

Сверчка у деда Антона в избе не было. И у Нюськи не было тоже. Сверчков не было во всей деревне - это они знали точно.

Лека с Нюськой остановились. Они глядели друг на друга и улыбались. Конечно, сверчок! Вот кто принесет счастье Суднишонкам. Да только как его найти? Он живет в избах, в щелях или за обоями, и Лека его никогда не видел, даже на картинках.

- Я знаю, где его взять, - сказала Нюська. - У Саньки Рыжего. Он говорил, что у них в избе даже два сверчка есть. Пилят и пилят, говорил, уроки учить не дают.

"Точно, говорил", - Лека тоже это вспомнил. Было это, когда Санька Рыжий получил в один день три двойки, и Мария Андреевна спросила его, почему он не учит уроки. Тогда Санька и сказал, что ему сверчки мешают.

- Удивительно, - сказала тогда Мария Андреевна, почему-то улыбаясь. Другим людям сверчки счастье приносят, а тебе двойки.

- Не даст он, - сказал Лека. - Жадюга Санька! Даром что рыжий. Рыжие, говорят, добрые.

- Даст, - ответила Нюська.

- Не, - сказал Лека, - бесполезно.

- Даст... - упрямилась Нюська. - Я ему свою сумку отдам.