Подземные дворцы Кощея
(Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 61

— Здравствуйте, Хамракул-начальник. Здравствуйте, незнакомый начальник. Зайдите в мой дом, пожалуйста. Чаю попьем, побеседуем про новую жизнь, в нарды сыграем…

— Потом, Кадыр! — отмахнулся Хамракул.

— Кадыр? — спросил я на бегу, оглядываясь. — Не тот ли самый курбаши, который сдался и получил амнистию?

— Он, он.

Я споткнулся, упал. Кадыр снялся с большого удобного камня, на котором сидел, и поспешил ко мне, чтобы помочь подняться. Разве подумаешь, что это басмач в недавнем прошлом? Но мы не стали его дожидаться, помчались дальше.

— Ну и как? — выкрикнул я, обращаясь к спине Хамракула. — Перевоспитывается? Только честно!

— Каждый день разговариваем, все активисты и вся власть, какая тут есть… Ничего, ему нравится. Даже сам зовет на разговоры. Ты же слышал. — Хамракул чуть приостановился и показал рукой: — Видишь балахану с дырявой крышей?

— Подожди с балаханой. Кадыру вы верите? Или чувствуете, что затаился, дурит всех?

— Ничего такого не чувствуем. Да и видно же: на пользу ему мирная жизнь. Как только сдался, начал толстеть. Ест много, спит много, а работает мало. Не можем ему найти подходящей работы.

Может, так и надо было с бывшими курбашами в то время обращаться, терпеливо, но моя душа такого не выносила. И только я хотел высказаться, как Хамракул опять показал в сторону балаханы.

— Видишь, дырявая крыша. Там и живет Махмудбай.

— Ладно, Хамракул, оставим перевоспитание в покое. Так что ты там о Махмудбае говорил?

— У него горе случилось: жена убежала, никто не знает, куда. Он меня загрыз: ищи, чего сидишь, ты власть.

От этой вести я даже споткнулся. Неужели та девочка с перебитыми ногами?..

— Кажется, уже нашли, — сказал я. — Совсем девочка, да? И родинка возле глаза?

Хамракул просиял.

— Молодцы вы там в городе. Вай, как хорошо, что нашли!

— Собака есть во дворе?

— У Махмудбая нет! У них в роду никто не держит собак. Их уважаемый предок просил милостыню по кишлакам и очень невзлюбил собак. От укуса, говорят, и умер.

— Хороший был предок, — сказал я совершенно искренне.

Хамракул начал стучать в калитку, а я перемахнул через дувал. Обширный двор был не ухожен, в колдобинах, у дувалов — полынь и колючки. Да несколько сохнущих деревьев вишни. Закопченный казан был прислонен к летней печи с обвалившимися углами, и над засохшими остатками пищи гудели осы.

Я обошел вокруг балаханы, заглянул в единственное крохотное оконце — темень. Дощатая, потемневшая от времени дверь была заперта на ржавый продолговатый замок кустарного производства. Я поднялся по шаткой лестнице на балахану. Там было что-то вроде сенного или дровяного склада. Пошуровал среди снопов пересушенной кукурузы и гузапаи, расцарапал руки, обсыпался с ног до головы едкой травяной пылью.

Бритоголовый пузатый Махмудбай в ветхом замызганном халате — очень похожий на Салима — подошел босиком к калитке и, не отпирая задвижку, начал испуганным голосом выспрашивать у Хамракула, что ему надо.

Я тем временем забрался на крышу жилого дома и, рискуя получить пулю в лицо, заглянул в тундук — светодымовое отверстие. В полумраке разглядел стопки одеял и матрацев, посуду в нише. Верхом безумия было бы соваться туда, но я горел желанием немедленно найти хазу… Здесь она, никакого сомнения!

Отверстие в крыше было квадратным, приблизительно метр на метр, поэтому я проскользнул в него легко, упал на циновку без особого шума. Торопливо обыскал комнатенку, заглянул в обитый жестяными полосками сундук. И тут, услышав звучное шлепанье кавушей, метнулся из комнаты и столкнулся лицом к лицу… с Адолят! Она вскрикнула, выронила из рук пустой чайник — я успел его поймать. Потом потащил Адолят в комнату.

— Противная девчонка! — Я был ошарашен. — Так вот ты где…

Ее чумазое личико выражало такую неподдельную радость, что прочие слова застряли у меня в горле. Из ее черных глаз вдруг хлынули слезы. Удивительная картина: слезы и радость. Она вдруг порывисто — я не успел опомниться — обняла мои ноги, уткнулась лицом в пузыри на коленях и зашептала-запричитала:

— Если бы вы не пришли… я бы тоже… как Мухаббат!

Я расцепил ее жаркие руки.

— А что Мухаббат?

— Она же повесилась!

— Кто тебе сказал?

— Все говорят… И дедушка Назимбай… и… Махмудбай… Все! Они хотят, чтоб я здесь осталась… Навсегда чтоб!.. — Она вцепилась в мою руку. — Вы за мной пришли, Артыкджан? Да? Вы узнали, что они отнесли нишону[4] моим родителям, и сразу пришли?

— Но ведь для тебя, Адолятхон, важнее родители и семья, чем новая жизнь и я. Верно?

— Нет, нет! Я не хочу… в старой жизни! Всегда про вас думаю… про новую жизнь…

— Подожди… Тебя хотят отдать замуж за Махмудбая?

— Ну да! Значит, вы ничего не знали? И про нишону?.. — И опять слезы.

Я вытирал ее щеки ладонями, уговаривал не реветь, а она еще пуще. Чего терпеть не могу, так это слез.

— Хватит! — Я шлепнул ее, как ребенка, она сразу смолкла. — Ладно, Адолятхон, сейчас узнаю, что тебе важнее. Все твои родственники тоже тянутся к новой жизни, только им мешают хурджуны Кичик-Миргафура. Вот я и хочу помочь несчастным, хочу убрать хурджуны с их пути в светлое будущее. Скажи, куда их спрятали?

— Хурджуны! Я не знаю…

А у калитки страсти накалялись. Слышно было, как Махмудбай возмущенно хлопал себя по животу и кричал:

— Уже не надо искать неверную! Я не хочу! Аллаху было угодно, и он убрал от меня проклятую! Не приставай ко мне больше, Хамракул! Не врывайся в чужое жилище! Это грех!

— Вы же заявление принесли! — очень натурально кипятился Хамракул за калиткой. — А теперь я должен вас хорошо расспросить, потому что в заявлении все непонятно написано!

— Дай мне эту никчемную бумагу! Я ее порву! Искать не надо! Но хочу слышать о неверной!

— Раз в заявлении написано, я должен искать!

— А я говорю, не надо, баранья твоя голова!

— Как же не надо, когда в заявлении написано…

Молодец Хамракул! Перепалка вышла на славу.

— Туда нельзя, — прошептала Адолят, держа меня за руку, — там аксакалы. Они увидят вас и…

Но я проскользнул через смежную комнату и выглянул в узкий дверной проем, недавно обмазанный свежей глиной. И верно: несколько стариков прильнули к щелям входной двери, с ужасом прислушиваясь к голосам у калитки.

Адолят тянула меня за поясной ремень назад, в комнату с отверстием в потолке.

— Значит, в доме хурджунов нет? И не надо искать? — шепотом спросил я.

— Конечно, не надо, — тоже шепотом ответила Адолят. — Вы меня с собой возьмете? Да?

— Подожди, Адолят, с этим потом. А что заперто под балаханой?

— Мешки с зерном… — Я едва расслышал ее, она как-то сникла. — Пять или шесть мешков.

— Вот бы посмотреть на них! — загорелся я.

— Нельзя…

— Ты пойми…

— Там Алимбай сидит с ружьем… а в ружье — наговоренная пуля против шайтана…

— Алимбай? Это тот, который из Наркомпроса? И долго он там будет сидеть?

— Пока не устанет… или пока не уйдет на молитву.

— Потом его сменит другой аксакал?

— Да, сменит…

Я поцеловал ее в лоб. А так как она не знала, что такое поцелуи, я принялся целовать в упругие щеки и губы.

— Что вы делаете? — прошептала она, удивленная и счастливая.

— Разве тебе не нравится?

— Нравится! Мне все нравится, что будет в новой жизни…

Мы с Хамракулом с разбегу вышибли двустворчатую дверь, упали в пыльную темень. Запоздало грохнул выстрел. Заговоренная пуля умчалась поверх наших голов искать шайтана.

Хамракул выволок на свет Алимбая. Долговязый тощий старец пришел в себя, лягнул милиционера и завопил:

— Вайдод, мусульмане!

Я торопливо искал хурджуны, натыкаясь на деревянную прадедовскую борону с истлевшими зубьями, на омач и кетмени, сваленные в угол, на прохудившиеся кумганы и тазы, разваленный штабель кирпичей, мешки с зерном. На мешках — удобное гнездо Алимбая. Древнее ружье с сошками все еще внимательно смотрело в сторону сорванных дверей.