Подземные дворцы Кощея
(Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 53

Аллах всемогущий, ну почему я должен с ним нянчиться!

Салим полез в самые тенистые места, где можно было и яблоком закусить, и в холодном арыке искупаться. А я начал обходить богатый участок и сразу же наткнулся на змей. Они расползались с шипением в разные стороны. Вокруг было много следов босых детских ног. Старых следов. Мальчишки приходят сюда за птичьими яйцами по весне — крутые обрывы изрыты норками, в которых селились стрижи, удоды, синеворонки. Вот и сейчас над головой пролетела парочка длинноклювых нарядных удодов. Я проследил за их волнистым полетом.

— Начальник! — донесся издали гнусавый голос. — Идите скорее сюда, начальник!

Салим сидел на корточках у арыка и кричал, напрягая жилы, до тех пор, пока я не хлопнул его по пыльному плечу.

— Туда смотрите, начальник! Туда! Салим нашел! Никто не нашел, а Салим нашел! — Он показывал обеими руками на мутный быстрый поток, тащивший листья и яблоки-падалицу.

На дне арыка я разглядел человеческие тела. При виде трупов мне всегда становится не по себе. Но я заставил себя залезть в воду — и точно: два трупа. Они были придавлены ржавой изогнутой рельсиной.

Мы с Салимом вытащили их на берег. Это были пожилые дехкане, убитые выстрелами в затылок. Ветхие мокрые чапаны все еще были подвернуты на спинах. Такие тымды-курдюки обычно сооружают для переноски тяжестей.

Я знал этих людей. Один был сторожем черешневого сада, другой имел загородный «дом» — развалюху-кибитку тут же, на Чорбаге. Наверняка случайные люди, просто им не повезло — подвернулись под руку бандитам. Таких случайных грузчиков уголовники называли «вьючными животными» и нередко освобождались от них подобным образом.

Товарищ Муминов приехал на место происшествия в сопровождении городского врача.

— Их смерть на нашей совести, Надырматов. — Товарищ Муминов с хмурым видом стоял возле убитых. — Не смогли найти хазу, и вот… А я на тебя надеялся, думал, ты голова… Так что кончай поиски и заступай на дежурство. Хватит за тебя дежурить другим.

И хотя я ему в ответ ни слова, он резко, будто озлясь, спросил:

— Тебе что-нибудь непонятно? Поясню. Трупы не оставляют там, где устраивают тайники. Награбленное вывезли из Чорбага. Ты не смог найти хазу, когда она была у вас под носом, ходили и спотыкались об нее. Сейчас не найдешь и подавно. Пусть ташкентские товарищи покажут, как надо искать.

На базарчике возле мечети я купил свежей самсы и заторопился домой: нужно было хотя бы силой накормить забунтовавшего деда. Я припустил было крупной рысью, но впереди появились какие-то люди, и, чтоб не ушибить их на узкой, сдавленной дувалами дороге, пришлось перевести коня на шаг.

Засунув ладони за поясные платки, преградив мне дорогу, стояли четверо. Я узнал братьев моей несостоявшейся невесты. Решили посчитаться за позор сестренки?

В старшем я узнал Хамидбая, того самого, которого хотели сделать председателем союза «Кошчи». Он вроде бы еще больше вытянулся и отощал, чекмень на его квадратных плечах был прежний, дыра на дыре, если не считать кокетливой, в горошек, заплаты на животе.

— Слазь, — произнес Хамидбай враждебно.

— Может, в другой раз? — предложил я миролюбиво, будто руку дружбы протянул.

— Мы не против советской власти… и милиции… Так что слазь.

Остальные братья, тоже тощие и оборванные, сжигали меня ненавидящими взглядами. У младшего даже губы подрагивали — так ему, видно, хотелось отдубасить меня.

— Вижу, как вы к милиции относитесь, — вчетвером на одного?

Можно было припугнуть их наганом или словом: как-никак покушаются на служебное лицо. Можно было выстрелить в воздух, чтобы примчался ближайший постовой. Но тогда я впутал бы в свои личные дела советскую власть — так получается?

— Нет! — Хамидбай замотал головой. — Всего один будет бить. Очень хороший человек, он тоже за советскую власть. И милицию уважает… Наш родственник.

— Салим, что ли? — Я захохотал.

Над дувалом тотчас появилась голова Салима в плоской бараньей шапке, выпачканной в глине. Он был немного смущен.

— Почему тебя выбрали, Салим? Другие вдруг ослабли, и ты — самый сильный батыр в роду?

— Зачем смеетесь? — обидчиво загундел он. — Не все ли равно, кто вас будет бить?

— Хочешь меня отколотить? Вспомни поговорку: кто боится, того и бьют. А ты меня боишься.

— Я? — Салим фальшиво рассмеялся. — Вас? Такого худого?

— Я же твой начальник, верно? А ты всех начальников боялся еще в утробе матери.

Я застегнул кобуру нагана, засунул в трещину дувала концы поводьев. В случае чего товарищи найдут меня по коню. Навряд ли кто в городе рискнет увести животное, меченное милицейским тавром.

— Где будем биться, гнусавый?

Мы перелезли через дувал, пошли чьим-то садом, жаждущим полива. Куда? Конечно, на пустырь с живописными холмами мусора. А дальше начинались сады и закоулки Чорбага.

Чтобы не молчать, я спросил шагавшего впереди Хамидбая:

— Канавы прорыли?

Он обернулся — нескладный, костлявый, слюна блестит в уголках большого рта, — протянул удивленно:

— Ка-акие канавы?

— Чтоб кровь стекала. С одного Салима набежит, как со стада баранов. Вон загривок какой багровый, а нос нежный, при виде хорошего кулака кровь брызнет сама по себе.

— Посмотрим, какой у вас нос! — обиделся Салим.

В мелкой глиняной впадине среди скорпионов и колючек мы с Салимом начали волтузить друг друга. Смех и грех. Салим был силен, но не очень ловок и дрался по-кишлачному, то широко размахивая кулаками, то стараясь ухватиться за мою одежду. И ухватился. Пуговицы моей многострадальной гимнастерки посыпались дождем. Я стукнул Салима кулаком в скользкий подбородок — он закатил глаза и повалился в колючки.

— Убил! — завопили братья и, толкаясь, бросились на меня.

Одному я врезал локтем под дых, другому — ногой по коленной чашечке. Хамидбай выхватил нож… Спасибо Салиму, он вовремя очухался и так с разбегу боднул меня, что я вспорхнул в воздух.

Победа благородного семейства была полная, и Адолят могла утешиться. Измочаленного, залитого кровью, в разорванной до пупа гимнастерке, меня понесли на руках прежним маршрутом и взгромоздили на седло.

— Шу! Шу! — Хамидбай шлепнул пятерней по крупу коня. Что-то с его речью происходило странное, и он удивленно прошепелявил еще раз: — Шу!

Вроде бы я не бил его по зубам. Неужели сами выпали?

— Убирайтесь из нашего города! — глаза Салима воинственно сверкали. Угощай его тумаками хоть каждый день — только спасибо скажет. Вон какой храбрый стал. — Разрази вас аллах! Сегодня же убирайтесь! Если еще увидим, не поздоровится, так и знайте!

— Аллах свидетель, не поздоровится, — это добавил самый младшенький, отчаянно хромавший позади всех.

У ближайшего арыка я спешился и привел себя в порядок, чтобы не пугать деда. Унял кровь, сочившуюся из разбитого и опухшего носа, сполоснул гимнастерку. Тело ныло, в голове шумело.

«Надо бы вернуться, пуговицы собрать», — подумал я. Но сначала домой, накормить умирающего.

Дед лежал на супе в прежней позе. Я заварил зеленого чаю, развязал узелок с пищей, но дед не реагировал ни на божественные запахи, ни на мои уговоры.

— Как вам не стыдно, дедушка. Пьете мою кровь. Ее и без того мало осталось. Да вас нужно трибуналом судить! За помощь контрреволюции. Встаньте сейчас же!

Я попытался накормить его силой. Он выплюнул пищу. Из-под дергавшихся век просочились мутные слезы и затопили глубокие черные морщины на лице. Тщедушное тело его содрогнулось от рыданий. Я был в отчаянии!

— Да поймите же, бобо! Плохие люди хотят приручить меня… Для этого хотят породниться, поэтому и вам голову заморочили!

Дед молча плакал, прощаясь с жизнью.

Я поел в одиночестве, не чувствуя вкуса пищи, зашил гимнастерку и, так как до заступления на дежурство оставалось время, поехал искать пуговицы.

Медные пуговицы хотя и ценность, но всего лишь предлог, наивная уловка для того, чтобы обмануть внутреннего надзирателя. Душа-то хотела не пуговиц, душа искала встречи с Адолят. Объяснить бы ей, что она во всей этой истории ни при чем. Что я не против нее. Наоборот, она даже нравится мне. Так и скажу: «Ты мне нравишься, вот только подрасти немного. И пожалуйста, без всяких свах и калымов. Революция отменила феодально-байские обычаи раз и навсегда…»