Подземные дворцы Кощея
(Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 27

Все тело женщины мелко подрагивало. Наверное, на ней только ото платье, может быть, и красивое когда-то (рюшки под самую грудь), но несуразное, нелепое сейчас, здесь… Провода тоже мелко дрожали. Кощеев с трудом подавил желание бежать немедленно, пока не грянул взрыв.

«За что же они тебя так?» И эти нагло неприкрытые провода…

Он вернулся к месту привала. Носилки со свежевыструганными ручками были готовы, и Чень сидел на них, привыкая.

— Ну что? — спросил шепотом Зацепин. — А то слово я вспомнил, галлюцинация. Ухо как бы пьянеет и начинает врать.

— Черта с два галлюцинация! — громко сказал Кощеев. — Там баба заминирована.

Хакода определил: мину обезвредить невозможно.

— На неизвлекаемость, значит, поставили, — упавшим голосом произнес Зацепин. — Что же делать, братцы?

— Какой-то умный человек играет с нами, — сказал Хакода. — Азартный игрок.

Дау зачерпнул котелком в родниковой лужице и боязливо приблизился к женщине, что-то приговаривая.

— Она кореянка, — сказал Хакода. — Не понимаем друг друга. — Ни мы ее, ни она нас.

Чжао и Чень сидели рядышком на камне и разглядывали женщину. На лице старика было написано недовольство.

— Бежать надо! — вдруг выкрикнул он. — Быстро-быстро бежать надо!

Дау поил женщину. Она жадно глотала студеную воду, захлебываясь, и вдруг начала кашлять. Дау выронил из рук котелок, глаза его округлились. Он отползал, не сводя с женщины испуганного взгляда, и задубевшие заплаты его штанов звучно скребли по каменистой дороге. Чжао в одно мгновение оказался за скалой. Кощеев толкнул с камня старика и упал рядом с ним, закрыв голову руками.

Женщина перестала кашлять и заплакала.

— Отбой, — послышался голос Зацепина.

Чень с кряхтением взгромоздился на камень, вытащил из портмоне банкноту и молча протянул ее Кощееву.

— За спасение, что ли? — спросил Кощеев. — Мало.

Старик протянул две банкноты.

— Тоже немного.

Старик спрятал деньги в карман под халатом и с возмущением проговорил:

— Мало сделал, много получил — совсем плохо. Никто не даст. Бедняком помрешь.

Хакода приблизился к женщине и осторожно погладил ее по плечу. Чжао выглянул из-за скалы и начал кричать свирепым голосом.

— Он говорит, чтобы все отошли, — сказал Хакода, обернувшись. — Чжао знает, что нужно делать.

— Ах, ты!.. — Кощеев подошел к Чжао и выхватил автомат из его рук Чень сердито закричал, обращаясь к Зацепину:

— Почему моя сидит на месте? Почему твоя сидит на месте? Почему твоя не думай?

Кощеев отдал Зацепину «брен» и зло посмотрел на старика.

— А почему твоя не думай?

— Прекрати, Кощей! — прошипел Зацепин. — Какой ни есть, но политдеятель ведь!

— Моя здесь не люби. Моя здесь не слушай. Пусть начальник думай, — Чень показал пальцем на Зацепина.

— Хакода! — в голосе Зацепина появились умоляющие нотки. — Может, что-то можно сделать?.. Проволоку перекусить…

— А может, вместе с миной как-нибудь на носилки и унесем? — оживился Кощеев.

Хакода недовольно сморщился.

— У вас развитое воображение. А реальность очень и очень плохая. Ничего нельзя. Мина большая, очень сильная… И несколько взрывателей. Очень чутких… Нажимного действия, натяжного действия и еще мне неизвестного действия… Привстанет — взрыв, надавит — взрыв, повернется — взрыв. Ничего сделать нельзя. Ни русские инженеры, ни японские не смогут… Она знает и потому уже мертвая. Посмотрите, какие глаза. Такие глаза не бывают у живых. Если чудо снимет ее с мины, все равно долго не проживет. Я знаю. Я видел таких людей.

— Мудрецы с большой дороги, — зло пробормотал Кощеев. — Понял, Костя, куда он клонит?..

Лю, назначенный в сторожевой пост, почему-то спустился со скалы. Зацепин погнал его назад. Тот, жалко улыбаясь и кланяясь, подчинился.

— А что скажет старый солдат? — хмуро спросил Кощеев.

— Дау сказал, как решит русский начальник, так и будет, — бесстрастно ответил Хакода.

Зацепин тяжко вздыхал.

— Вот свалилось, а, Кощей?.. Что бы делал Барабанов на нашем месте? Или студент? Студент бы что-нибудь придумал…

— Ни хрена бы он не придумал, — пробурчал Кощеев. — Но из чужих мыслей выбрал бы самое то…

Заговорил Чень, поглядывая то на Зацепина, то на женщину. Хакода выслушал его и перевел:

— В Европе у людей — европейский характер. В Африке — африканский характер. На Дальнем Востоке у людей… как бы точнее сказать… дальневосточный характер. Большой дальневосточный характер. На Дальнем Востоке чужой, характер ничего не может. Большой дальневосточный характер все может. На Дальнем Востоке надо слушать китайские слова и японские.

— Большой характер, — назидательно произнес по-русски Чень.

— А мы что, не Дальний Восток? — спросил Зацепин.

— Вы — Россия, — ответил Хакода.

— Чушь какая-то, — Зацепин беспомощно посмотрел на Кощеева. — Ты чего-нибудь донял?

— Понял, — Кощеев нервничал. — Дед сказал, что Чжао прав. Что нужно угробить ее, — он кивком показал на женщину, — и дело с концом. И получится большой дальневосточный характер.

— Взорвать, что ли? Убить? — По лицу Зацепина забегали желваки. — Может, они хотят просто покинуть ее, и будь что будет?

— Кощеев-сан правильно понял, — осторожно сказал Хакода. — Женщина обречена, и лишние мучения — это плохо. Господин Чжао и господин шеньши склонны взорвать мину и сразу решить все проблемы.

— А вы, Хакода? — тихо спросил Кощеев.

— Они правы! — резко произнес японец. — Женщину ничто не спасет.

Кощеев сменил Лю Домина. Как во сне поднялся по каменной застывшей реке к обрывистым скалам — женщина не выходила из головы. Вскарабкался на утес, нависший над дорогой. Здесь была удобная позиция для сторожевого поста. Снизу потянуло дымком: Дау разжигал костер. Туман был по-прежнему плотен и вязок, но где-то в вышине ожило солнце и зажгло его своими лучами. Весь воздух теперь светился ровным матовым светом. Скалы и деревья проступали в мареве косматыми размазанными тенями…

Кощеева и раньше удивляло вопиющее несоответствие дальневосточной природы и человеческого быта. Все здесь контраст. В большом и малом. Контраст этот действует на чувства и мысли, чего-то лишает, что-то дает. Может, в этом суть «большого дальневосточного»?.. Вот и теперь… Светящийся воздух — не столько красота пейзажа, сколько острая приправа к тому, что случилось. Разноголосая капель с влажных скал — не игра приятных мирных звуков, а тревожный шум, за которым можно не услышать чьих-то осторожных шагов, лязга затвора, досылающего патрон в патронник. Может, поэтому большие беды здесь — обычны, жизнь человеческая — пустяк и радости — детские? И люди вокруг — как дети…

Через час его сменил Дау, что-то дожевывавший на ходу. По запаху еды Кощеев определил — свиное сало из красноармейского пайка. «Вот и пригодилось», — сказал он себе и поспешил вниз.

Пока он уничтожал у костра свою долю, Зацепин тихо говорил ему:

— Я останусь… Больше ничего не придумаешь… А ты их поведешь… Сам подумай, если всем остаться, а одного послать посыльным к Барабанову…

Кощеев кивнул:

— Одного самураи не выпустят.

— Разделиться на две группы тоже нельзя, — продолжал жалостливо Зацепин. — Расколошматят по отдельности. Вместе мы все же сила…

— И бросить ее одну тоже нельзя, — сказал Кощеев, вытирая ладонью губы. — А как велит большой дальневосточный характер… Кто может сделать так, как он велит?

— Кто?

— Не знаю… В общем-то знаю, — Кощеев помолчал, мысленно прикидывая. — Назовешь тебе, так ты скажешь, еще бабка надвое сказала.

— Не о том мы, Кощей…

— О том, Костя.

Женщина сидела без движения, согнув позвоночник в дугу. Кощеев занялся кисетом.

— Ведь не тебе оставаться, ефрейтор… Потому что ты бугор, начальник. Мирноделегатов всех должен сдать старшине по списку. Как шмотки. Вот и нянчись с ними, а я посижу здесь, возле нее. Оставь фляжку… Помяну Мотькина и других…