Наш человек на небе (СИ) - Дубчек Виктор Петрович - Страница 31

А главным было вот что.

Плазма — штука на редкость неустойчивая. Как всякий нормальный газ, прямо-таки норовит отчудить какую-нибудь пакость. В лучшем случае просто схлопнется, в худшем... Правила электробезопасности даже не кровью писаны — тушёным человеческим мясом. Дуга не шутит. Дуга, приятель, спросит — и надо успеть ответить.

В электросварке вопрос ещё довольно просто решается — далеко от электродов дуга не убежит. Хоть на воздухе, а хоть и под водой: Константин Константинович Хренов впервые в мире продемонстрировал подводную дуговую сварку ещё в 1932 году. Принцип основывался на известном свойстве разряда автоматически повышать количество выделяемой энергии при принудительном охлаждении зоны горения. Дуга существует в газовом пузыре, образованном испаряемой водой, и деваться ей особо некуда. Необходимое условие такой сварки — увеличение тока на десять-двадцать процентов: расходы на это самое испарение.

Диффузионка, — любимое детище Патона, — решала задачу контроля дуги иным способом: разбиением одной большой дуги на множество мелких. Каждая из малышек зарождалась, существовала и умирала внутри микро

- полостей, образующихся в полимерном материале шва. Сами по себе эти каверны, — М-полости, — капитально снижают качество шва, а потому суть явление крайне вредное, пригодное исключительно в качестве предмета пустопорожней болтовни кухонных физиков-теоретиков. Но в случае диффузионной сварки М-полости обеспечивали эффективное растворение  свариваемых поверхностей, да притом с экономией энергии. Полимер выкипал, металл схватывался — а знаменитый учёный-сварщик с гордостью смотрел на выходящие из ворот нижнетагильского завода танковые колонны, грезил о величественных мостах через Волгу, Днепр, Татарский пролив... Смотрел, грезил, топорщил седые усы — и снова склонялся над расчётами: Евгению Оскаровичу Патону всего и всегда было мало. Теперь он жаждал сработать окончательную, ультимативную систему сварки — такую, какая и вовсе не потребует расходных материалов: ни электродов, ни производимого по технологиям космических союзников полимерного слоя. Но всё сводилось к проблеме удержания плазмы.

Удержать её материальными стенками было невозможно — ни одно доступное вещество не вытерпит характерных температур от пяти тысяч градусов. «Мы пойдём иным путём», решил Евгений Оскарович — и обратился к идее магнитного удержания плазмы.

Патон пошёл к Берии; Берия напряг физиков. Физики поворчали, — ибо настоящий, матёрый физик всегда сперва ворчит, а у Советских физиков в сорок первом поводов для ворчбы и без того хватало, — и проблемой неожиданно увлеклись.

Две недели ушло на постройку тороидальной камеры с магнитными катушками. Всё, — от принципа до обмоток, — разработали своими силами: из союзников удалось вытянуть лишь информацию о принципиальной осуществимости проекта. Союзники, очевидно, ничего особо-то и не скрывали — просто им подобная технология казалась настолько дремучей... много ли современный горожанин знает о тонкостях выделки каменных топоров? Однако плазма, повторимся, — существо капризное. В ней всегда имеет место обширная и сложная система волн, которые питаются энергией самой плазмы, непредсказуемо взаимодействуют, резонируют, раскачиваются, деформируют магнитное поле...

При первом же запуске плазма выплеснулась на стенки камеры, снесла устройство, раскрошила половину фундамента. Самоуверенность физиков не пострадала — ибо у настоящего, матёрого физика этого добра всегда с явным перебором.

«А вот мы сейчас вынесем катушки наружу!», сказали физики, «обождите-ка...»

Но Патон не хотел ждать. Принцип у него уже был; теперь старый сварщик занялся предметным моделированием.

Быстро стало ясно, что замкнутая магнитная поверхность может быть только поверхностью с χ, — эйлеровой характеристикой, — равной нулю. Плоскости, понятное дело, не подходили; бутылку Клейна Патон отверг за вычурность и общую двусмысленность; оставался всё тот же тор. В физике Евгений Оскарович был, — ну что греха таить; ничего тут стыдного нету, — дилетантом. Настоящий, матёрый физик решал бы задачу для общего случая: описал модель «вообще»-тора, впрыснул в неё модель «вообще»-плазмы, построил систему «вообще»-уравнений — да непременно чтоб подифференциальней!..

Патон действовал без подобных затей: взял набор инопланетных соленоидов и принялся двигать их друг относительно друга, запитывая сперва от дизель-генератора, а затем, — когда уж прочувствовал модель, — и от балашихинского энергоблока, по земным понятиям сверхмощного. Плазма не удерживалась. Дуга гасла. Патон двигал катушки. Евгений Оскарович был немолод и нетерпелив. Однажды, смертельно устав и слегка озлобившись от беспрерывных неудач, он разместил плашки соленоидов не просто по-дилетантски, а и вовсе поперёк науки: так, что вектор верхнего поля как бы противостоял вектору нижнего. Действуя интуитивно, Патон и катушки запитал противунаправленными токами. Тор вытянулся в цилиндр.

«А почему, собственно», подумал старый сварщик, «почему это плазму так уж необходимо впрыскивать именно внутрь тора?..» И завёл дугу между стенок цилиндра.

Дуга выросла с ноготок и прожила менее микросекунды. Но выросла и прожила.

Патон пошёл к Берии; Берия напряг Лебедева. Сергей Алексеевич ворчать не стал, — ибо, упиваясь свежеобретённым вычислительным могуществом, как раз искал подходящую, по-настоящему сложную задачу для своих новых машин, — и менее чем за три дня соорудил «регистратор-интегратор магнитный, модель А».

- Вот этой «Риммой» всё и просчитали, — сказал Патон, довольно оглаживая усы.

- Что могу сказать... — с пролетарской прямотой ответил Жданов, отодвигаясь от аппарата и поправляя бабочку. — Не впечатляет, знаете ли. Нет

- нет! что Вы, Евгений Оскарович, дорогой! Работа Ваша куда как впечатляет — меня прибор не впечатляет.

- В том смысле, что...

- Именно, именно. Ну, куда годится? Приборы у союзников, в сущности, какие угодно имеются. Но вот пользоваться они своими приборами... Всё равно как, допустим, есть у человека самый совершенный в мире микроскоп — и при том человек сей ничего о микробах не только не знает, но и не предполагает, где их смотреть.

- Есть такое ощущение, — признался Патон. — Как будто микроскоп ему по наследству достался, но и только.

- Именно, именно... ведь быть того не может, чтобы космическая цивилизация в своём развитии не решила задачу удержания плазмы. - Да решила, — взмахнул широкой ладонью сварщик, — именно что решила — а объяснить решение не может. Не повезло нам с Вами ужасно, Пётр Сергеевич: хоть бы одного учёного на этом их «Палаче» захватило.

- Соглашусь, Евгений Оскарович. Ну да что уж тут поделать? придётся нам с Вами за «марсиан» отдуваться, знаете ли.

Патон добродушно закряхтел. Разговаривать со Ждановым — приятно было с ним разговаривать. Хороших энергетиков в СССР хватало, но Жданов, во-первых, был чертовски хорошим; во-вторых, входил «в тему». Секретность эта сплошная...

Вот так сделаешь великое открытие — а ни статью напечатать, ни с докладом выступить где-нибудь в Цюрихе... И узнает мир о тебе, таком замечательном, в лучшем случае после смерти, а есть большая вероятность, что и вовсе никогда не узнает. Ибо вопрос тут совсем не в твоём учёном эго, совсем иначе вопрос стоит: сколько Советских жизней ты сбережёшь своей научной деятельностью.

А ради такого... да к чорту эго.

Ради такого — всё к чорту.

- Планировали мы на «Красном Сормове» запускаться, — у меня там сын, старший, инженером, [14] — да вышло вот как. Термоядерная печь у нас пока только здесь, в Балашихе, а без неё плазма не стартует. И, признаюсь Вам, Пётр Сергеевич, кабы не дуга — на версту к этой шайтан-печке не подошёл бы.

- Напрасно Вы так, — рассеянно сказал Жданов, перелистывая чертежи, — с точки зрения развития энергетики устройства, использующие энергию атомного ядра, совершенно безальтернативны... И, кстати, как всё-таки решили проблему с рекуперацией энергии?