Трое нас и пёс из Петипас - Чтвртек Вацлав - Страница 2

Как раз когда я туда подошел, Лойза Раков показывал на карте, куда он поедет на каникулы. Сегодня все только и говорили, что о каникулах. И говорили так, словно они начинаются прямо завтра. Одним словом, настроение в «парламенте» было веселое. Только Мирек Дурих все ходил от одного к другому и каждого спрашивал:

– Знаешь, я забыл в последнем предложении поставить запятую перед «чтобы». Это грубая ошибка или нет?

Мы выставили Мирека за дверь, чтобы он поговорил об этом с Генералом, а сами опять завели разговор о каникулах. Перемена уже подходила к концу, и, наверное, поэтому мы разгалделись пуще прежнего.

Руда Драбек в «парламент», не пришел. Он стоял у доски, отламывал кусочки мела и бросал их в коробку, как Генерал. Но попасть ему удавалось не больше одного раза из пяти, и вскоре мы услышали его сердитый голос:

– Что-то не везет мне сегодня!

Потом он отошел к окну и сделал вид, что внимательно смотрит на улицу. Но я прекрасно видел, что никуда он не смотрит, а только прислушивается к нашему разговору. Уж я-то знал, как охота ему поговорить о каникулах! Но подойти сам он, конечно, не мог. Он, как всегда, ждал, чтобы его позвали.

Наконец Карел Клоц не выдержал и крикнул ему:

– А ты куда поедешь, Руда? Руда лениво повернулся к нам:

– А вы угадайте!

Потом не спеша обошел меня, стал на самом видном месте и, похлопывая себя по ноге, спросил:

– Знаете, где находится Жилица? Вот это я понимаю – расстояньице!

Не успел он договорить, как его перебила Света Влкова:

– А Франта Турек поедет ещё дальше – до самого Прешова.

Тут наш Руда как-то странно заморгал и, по-моему, даже слегка покраснел. Но сбить его было не так-то просто. Он немного покачался на носках и подошел поближе к карте.

– А кто тебе сказал, что я поеду до Жилины? Там я был в прошлом году. А в этом… – И он ткнул пальцем в то место, которое мы даже не проходили на уроках географии.

– Гуменное, – прочитала через Рудино плечо Квета.

И весь «парламент» единогласно признал, что Руда занял первое место.

– Там живет один из братьев моего отца, – начал рассказывать Руда, стараясь изо всех сил, чтобы его рассказ звучал правдоподобно. – У него там свой дом, такой старый дом в глухом лесу. В прошлом году, как раз во время каникул, медведь разворотил в этом доме оконную раму. Мой дядя выстрелил в него, но задел только заднюю лапу. Медведь забрался подальше в глушь и там отлежался. С тех пор он страшно ненавидит нас. – Руда вытянул руку, прищурил один глаз, точно целился в кого-то из ружья, и добавил: – Каникулы будут что надо! Я уж это знаю заранее!

В «парламенте» наступила мертвая тишина. Было слышно, как этажом ниже школьная нянечка подкладывает в печку дрова. Все стояли разинув рот и глядели на Руду. Кто-то из девочек тихонько вздохнул. Наконец Свата Коуделек пропищал своим тоненьким голоском:

– Вот это да! А ты не врешь, Руда? Руда сразу сделал обиженное лицо и повернулся ко мне.

Наверное, он забыл, что решил не разговаривать со мной до 12.00.

– Ну-ка, Тонда, скажи, есть у меня дядя в Словакии или нет?

А у него и вправду где-то в Словакии был какой-то дядя. Поэтому я сказал Свате:

– Нет, Руда не врет.

Тут прозвучал звонок и мы бросились к своим партам.

Больше ничего интересного до конца уроков не произошло.

Выйдя из школы, я расстался с ребятами и со всех ног пустился домой. Сегодня на обед у нас были кнедлики.

Когда я уже поворачивал на нашу улицу, навстречу мне попался почтальон. Он остановил меня, вынул из своей сумки письмо, вслух прочитал адрес и спросил:

– Пионер Антонин Гоудек, не так ли?

Это было так неожиданно, точно гром с ясного неба. Я растерялся:

– Моего отца тоже зовут Антонин Гоудек. Правда, он не пионер.

Но почтальон даже не улыбнулся. Он подал мне письмо. Вот так и началась самая грустная пора в моей жизни.

2

Я лежал в комнате на тахте. Животом на подушке с вышитыми оленями. И эта подушка страшно колола мне живот. Ну и ладно, пусть колет.

А рядом на кухне мама готовила кнедлики. Запах доносился даже в комнату. Ну и ладно, пусть доносится.

Вскоре послышался стук тарелок и ложек. Мама позвала меня:

– Тоник, иди мой руки. Пора обедать!

Ну и пусть пора! Все равно не буду есть.

Я ещё крепче налег на подушку – пусть колет посильнее – и продолжал думать о своей несчастной судьбе. А тут ещё это дурацкое солнце! Светит в окно как ни в чем не бывало! Отвлекает от грустных мыслей!

Мама открыла двери, вытерла руки полотенцем, сняла фартук.

– Все готово. Иди, Тоник, умойся и перестань дурить! Скоро придет отец.

Я крикнул про себя: «Ну и пусть придет!» – а вслух пробормотал:

– Мама, не хочу я сегодня есть!

Мама подсела ко мне на тахту и внимательно посмотрела на меня:

– Эх, дружок! Хорошо бы эта беда была самой большой в твоей жизни.

Неужели бывают беды ещё больше? Но что могло бы быть для меня ещё большей бедой? Ведь я получил письмо, в котором ясно сказано: на Лазецкую мельницу этим летом ехать нельзя – Ирка Корбик заболел скарлатиной.

Лишь только я начинал думать об этом, так чуть не ревел от злости. И даже немного жалел, что я не третьеклассник какой-нибудь, которому иногда разрешается пореветь. А вот у нас уже не поплачешь: как-никак, шестой класс!

В кухне на плите что-то зашипело. Мама скорее побежала туда. А я решил уснуть. Может, хоть во сне меня перестанут мучить грустные мысли. Я крепко зажмурил глаза и принялся считать: раз, два, три… Дойдя до семи, я сбился – вспомнил, что прошлым летом у Иркиной собаки Алины родилось семь щенят. Счёт пришлось начинать сначала. И так повторялось четыре раза.

Девятнадцать… Тут у меня перед глазами возникла лесная поляна за мельницей, где прошлым летом я нашел девятнадцать белых грибов.

Двадцать три… Мне вспомнилось, как однажды около мельницы остановился служащий из Народного Совета и спросил пана Корбика:

«Скажите, папаша, какой номер дома у вашей мельницы?»

«Двадцать три», – ответил пан Корбик.

Девяносто семь… Раздался звонок в передней. Это пришел с работы отец. В коридоре застучали его тяжелые ботинки. Потом его голос донесся из ванной. Он просил маму дать ему полотенце, справлялся, что сегодня на обед, йотом прошел на кухню.

– А где же наш третий?

Мама, наверное, показала на дверь моей комнаты.

– А что он там, собственно, делает?

Мама, должно быть, только пожала плечами, потому что я ничего не услышал.

– Очевидно, этот Тонда лишил тебя дара речи, – сказал отец уже около моей двери.

Ручка слегка дернулась. Тогда мама что-то тихо сказала:

– Ирка Корбик?! – удивленно воскликнул отец. – Вот не повезло парню!

Я ждал, что отец теперь и мне посочувствует. Но он продолжал расспрашивать об Ирке.

Ручка двери вернулась в прежнее положение, на кухне скрипнул стул, застучали ложки. Вскоре я услышал, как отец попросил ещё кнедликов, потом осведомился у мамы, нашлась ли наконец квитанция из химчистки. Обо мне ни слова! Этого я не мог больше выдержать. Схватил письмо и с криком ворвался на кухню:

– Мне некуда ехать на каникулы!

Отец спокойно отложил ложку:

– Ты меня, Тонда, чуть не испугал.

Я подошел к нему ближе и ещё громче крикнул:

– И никому до этого нет дела!

– Ну, хватит, Тонда, – сказал отец и показал мне на стул.

Скрепя сердце я уселся.

– Только есть я все равно не буду.

Отец посмотрел на плиту:

– Остались там ещё кнедлики? Сколько тебе положить?

Настроение у меня все ещё было неважное, но я ответил, что съел бы, пожалуй, штук девять. И начал есть. Отец тем временем прочитал письмо от Корбиков, отложил его в сторону, покачал головой и вернулся к своим блинчикам.