Возрождение Зверя. Любовь за гранью 12 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 60

И меня начинает колотить ознобом. Трясти от контраста моего льда, который она топит с абсолютной безжалостностью, с пламенем ее кожи.

— Лжешь, — оттолкнув Марианну от себя, жадно вглядываясь в бледное лицо, в дрожащие губы, позволяя Смерти ухмыляться кристально-чистым слезам.

"Таким же чистым, как воды самых ядовитых озер, шагнув в них один раз, уже не сможешь выбраться на берег, — отрешенно констатирует моя тварь."

— Я все знаю. Эта ложь так же омерзительна, как и ты сама.

Обхватив ее плечи ладонями, резко дернуть на себя, пытаясь удержаться на поверхности озера… и все же не сумев отвести взгляда от его дна.

— Я знаю гребаную, блядскую правду, Марианна. Знаю, что ты за сука. Знаю, какая ты… с кем ты трахалась и с кем зачала своего ублюдка, которого все эти годы пыталась навязать мне. Какого, мать твою, хрена?

Срываясь на крик. Потому что продолжает колотить… и я с ужасом понимаю, что это не озноб. Это дрожь. Так дрожат цепи. И мои пальцы, пока я зачем-то развязываю ей руки. Резко поднял голову, чтобы увидеть, как тварь, склонив свою, наблюдает за нами со стороны, удерживая на цепях дергающегося резкими рывками Зверя.

— Какого хрена ты прививаешь мне чувство вины?

Шипение. Оглушительно громкое. Так он выпускает пар через сжатые клыки. Встряхнуть головой, когда в ней раздался громкий лязг металлических звеньев.

Лучше бы она молила о пощаде другими способами. Лучше бы угрожала или признала свою вину. Но не смела называть его моим сыном. Словно снова и снова отбирала у меня то… то, что мне обещали, но что никогда не принадлежало мне на самом деле.

— Прикуси свой поганый язык и не смей никогда лгать мне, тварь. Я все вспомнил. Я знаю, что ты такое. Я знаю, мать твою.

Его ярость походила на истерику. Его трясло сильнее, чем меня саму контрастом с отрешенностью несколькими минутами ранее. Дикими эмоциями, от которых его тело покрылось мелкими каплями пота и в глазах появились красные прожилки. Ему больно. Ему невыносимо больно, и он держится изо всех сил чтобы я этого не увидела. Чтобы никто не увидел. И меня ответной волной накрывает его мучениями сильнее, чем моими собственными.

Освобожденные руки, которых касался своими, выкручивая за спину взлетели к его шее, трогая пальцами многочисленные шрамы под окровавленным воротником. Материал загрубел словно камень, настолько пропитался кровью этого безумца, наносившего себе увечья чаще в десятки раз, прежде чем менял одежду. А Морт смотрит куда-то поверх моей головы словно там сидит какая-то сущность и нашептывает ему мерзости. Я даже обернулась… но увидела лишь пустоту сквозь запотевшее стекло бесконечных слез боли и отчаяния.

— Что ты сделал с собой? — я чувствую, как слезы разъедают мне склеры и горло, — Зачем ты так? — Пальцами по выпуклым полосам, одни более свежие, одни постарше, и эти, едва затянувшиеся багрово-красные, а у меня все внутри сжимается и саднит от понимания, что Ник не просто сходит с ума — он умирает от боли, которую в нем кто-то поселил, как адский вирус, и тот сжирает его, — Посмотри на меня… Посмотри мне в глаза. Это не правда. Сэм — наш сын. Не верь никому. Ты же можешь проверить. Сделать анализы. Это же так просто в ваших лабораториях. Останови казнь своего сына. Останови-и-и-и.

Всем телом к нему, губами по шрамам на шее, и он вздрагивает, судорожно сглатывая и сжимая мои плечи, чтобы оттолкнуть, но не может, и я вижу, как невольно дрожат его веки и закатываются глаза от наслаждения моими прикосновениями, чтобы тут же распахнуться и затянуться белой пеленой снова.

— Не верь никому… Я люблю тебя… несмотря ни на что я люблю тебя… люблю тебя… Ник… Ник… посмотри мне в глаза. Посмотри там твое отражение. Помнишь? Ты в них… и не нужно много слов.

"Можно подумать, тест на отцовство что-то тебе даст. Пустая трата времени. Хотя вот с остальными детьми, если, конечно, они тоже не от Самуила или Влада, стоит поработать в этом направлении, — советует моя смерть".

— А ведь я не говорил о казни… Я, мать твою, не говорил о его казни. Ты притворяешься… ты лжешь… эти твои лживые слезы… Ты плачешь ложью, дрянь. И все же считаешь меня последней сволочью?

Развернул ее спиной к себе. Не могу смотреть в эти глаза. Не могу. Потому что там, на дне зрачков тот ублюдок. Этот псих слабовольный, которого корежит от ее боли. От ее наигранной, блядь, боли. Отражение Мокану. Мертвеца. Трупа, чей прах никак не осядет во мне, никак не испарится, не исчезнет. Я давлюсь им с каждым вдохом, он застревает в горле, вызывая кашель и тошноту.

А в голове эхом ее "люблю тебя".

"Люблю тебя". Отбросить ее к стене лицом.

"Люблю тебя". Шагнуть следом.

"Люблю тебя". Ощущая, как заходятся в дрожи пальцы… руки… все тело.

"Не верь… — тварь, бросается ко мне из-за стены, — не верь, Морт.

Меня передергивает от омерзения, когда ее ледяные кости впиваются в мои скулы."

"Люблю тебя". Смотреть, как разворачивается ко мне лицом, сдерживая всхлипы. Больно? Больно, сука? Раздирает горло? А я живу с этим последние месяцы. С постоянным ощущением тысячи лезвий в своей плоти. Ты стонешь от физической боли, сползая вниз по стене и не сводя взгляда с моего лица, а у меня она настолько срослась с внутренней, настолько въелась в клетки, что я давно перестал отличать их.

"— Мне верь, — тварь хаотично гладит меня по щекам, прикасаясь мертвецки холодными губами к моим, — она снова обманет. Снова предаст, милый. Я не предам, — она удерживает меня за подбородок, не давая посмотреть на Марианну, — Ложь. Ее второе имя — Ложь. Я с тобой, пока ты умираешь. Я останусь с тобой, когда тебя не станет, и буду приходить на твою могилу. А ей все равно. Она шкуру свою спасает… как в той хижине".

"Люблю тебя", — бросить взгляд на Марианну и застыть, увидев, как повторяет эти слова шепотом. Словно мантру.

"— Заклинание. Ведьма знает, что ты любил ее. Заставь ее заткнуться, — Тварь срывается на крик, — Заставь ее заткнуться навсегда, Морт"

Разевает рот в жутчайшем оскале, обнажая несколько рядов острых клыков.

"— Чтобы никогда не смела обмануть тебя. Заставь ее захлебнуться этой ложью".

Пронзительный крик сирены вырывается из ее пасти, заглушая тихое признание… а за ним громкий лязг, от которого встает каждый волосок на теле и, кажется, кровоточат уши. И рычание.

И мне не нужно оглядываться, чтобы знать — она спустила Зверя с цепей.

Смотреть, словно со стороны, как он вырывается. Как хватает Марианну за горло, вскидывая верх свою руку и сжимая ее так, что острые когти пронзают кожу. Глубоко вбирает запах ее крови, скалясь от удовольствия и удерживая ее на вытянутой руке. Пока она что-то шепчет.

И ее голос… такой тихий. В моей голове он эхом боли. Эхом моей агонии. Эхом дикой ненависти. Взламывая ее сознание, концентрируясь на ее хриплых рваных выдохах, обрушить на нее весь свой лед, из-под которого вырвался Зверь. Представляя, как впиваются синие осколки в ее язык. Замораживая и иссушая одновременно. Как он каменеет, покрываясь трещинами, неспособный двигаться. Неспособный воспроизвести ни звука.

Миллиметр за миллиметром. Впитывая в себя ее страдания. Извивается отчаянно на моей руке, хватая открытым ртом воздух, в уголках ее губ струйками алая кровь. Цвета слез моего Зверя. Сиреневые глаза закатываются, покрасневшие от напряжения и боли, и мне хочется стереть этот цвет. Этот гребаный цвет. Заставить исчезнуть его из ее глаз. Вместе с уродливым отражением меня.

Из ее глаз. Из палитры красок. Раствориться так, будто его никогда не существовало. Как и ее настоящей для меня.

Она потеряла сознание, и Зверь удивительно нежно для меня самого уложил ее на полу, прикрыв своим пальто.