Одинокие сердца - Мадарьяга Итсасо Лосано - Страница 67

В конце лета все Сеймуры были просто завалены работой — особенно Сэм. Он купил в Сайренсестере домик, расположенный не очень далеко от центра, с небольшим садом, и перевез туда все имущество, находившееся в кабинете его дома в Сиссингхерсте — в том числе диван, персональный компьютер, архивные материалы и все свои книги по праву. Кое-какую юридическую литературу ему подкинул Арчибальд — эти книги когда-то принадлежали отцу Сэма, но до сего момента хранились у Арчи. Виолетта отдала сыну старинную металлическую кровать, а еще он купил себе телевизор. На ограде Сэм прикрепил позолоченную табличку, на которой большими черными буквами было написано: «Сэмюель Сеймур-младший. Адвокат». Больше ему пока ничего не требовалось.

Сэм не стал возражать против предъявленного Алисон иска о расторжении брака и разделе имущества. Единственное, на чем он настаивал, — чтобы его не лишали возможности видеться с детьми. Ему, по правде говоря, казалось, что вся эта затея с разводом — не более чем очередная выходка Алисон, потому что никаких активных действий с ее стороны не предпринималось, и складывалось впечатление, что она и ее адвокат просто тянут время. Алисон привозила детей к отцу на выходные, а еще давала Сэму советы по поводу новых штор для его кабинета. Она сказала, что умственной деятельности благоприятствует желтый цвет, а потому Сэм заказал себе шторы приятного красновато-желтого цвета, контрастирующего с зелеными обоями. Кабинет получился довольно уютным. Впервые за долгое время Одри и Алисон хоть в чем-то сошлись во мнении, потому что в один голос заявили: подобный интерьер является наиболее подходящим для кабинета адвоката и даже радует глаз. И было не так уж важно, что в остальных комнатах дома пока отсутствовала мебель. Клиенты Сэма увидят лишь его кабинет, коридор и маленькое помещение с видом на сад, которое Сэм переоборудовал в своего рода комнату ожидания — гораздо более скромную, чем его кабинет, но вполне уютную.

Несмотря на то что Сэм был очень занят устройством своей новой жизни, у него появилась возможность общаться со своими детьми — гораздо чаще, чем раньше. Дети уже провели с ним несколько дней в «Виллоу-Хаусе», играя в крикет или прогуливаясь со справочником в руках по рощам и пытаясь с его помощью определить, какие деревья в этих рощах растут. Сэму пришлось признать, что он в таких делах почти ничего не смыслит. В эти дни Сэм, Алисон и их дети вели себя как сплоченная семья, причем Алисон была гораздо более сдержанной и молчаливой, чем обычно, а с ее лица не сходила меланхолическая улыбка. Однако в воскресенье вечером Сэм неизменно отправлялся в свой новый полупустой дом, а Алисон возвращалась в Сиссингхерст.

Виолетта и Сэм предложили Одри использовать часть «Виллоу-Хауса» для организации задуманного ею бизнеса — если, конечно, он подходит для этого. Сэм, разговаривая с Одри с глазу на глаз, сказал ей, что было бы желательно, чтобы она пожила хотя бы некоторое время с их матерью в «Виллоу-Хаусе». А еще им предстояло решить, что они будут делать с «Винди-Коттеджем». Виолетта в последнее время стала совсем другой: возвращение в родной дом способствовало этим изменениям. Одри решила использовать для новых начинаний не часть дома, а бывшую конюшню, и принялась за выполнение масштабных работ по ремонту здания и превращения его в красивый павильон, предназначенный для проведения выставок мебели, тканей, декоративных предметов, картин, ламп и ковров. Она также решила, что, подготовив должным образом помещение, съездит в Сайренсестер, обратится там в торгово-развлекательные комплексы «Корн-Холл» и «Бингем-Холл» и попросит, чтобы ей регулярно присылали информацию о готовящихся аукционах. Она понимала, что ей придется вложить в свою затею немало денег, однако больше всего ее сейчас волновало отнюдь не это. Пока что ей нужно было собственное жизненное пространство. К счастью, конюшня уже давным-давно перестала быть конюшней, и ее даже некоторое время назад перестроили, хотя никакого применения для нее так и не нашли. Лошадей уже давно сначала передали в конюшню близлежащей деревни, где им обеспечивался более качественный уход, а затем — после смерти Теобальда — вообще продали…

Виолетта поехала куда-то за покупками и вскоре должна была вернуться. Одри зашла на кухню и поставила чайник на плиту. Когда чай был готов, она села за большой деревянный стол с уже довольной потертой крышкой и стала прихлебывать из чашки, глядя в большие окна на красивые луга позади «Виллоу-Хауса». Она чуть не замурлыкала от удовольствия, стараясь даже не вспоминать о том, что еще совсем недавно была готова без каких-либо сожалений расстаться со всем этим навсегда.

Допив чай, девушка решила неторопливо пройтись по дому, воскрешая в памяти прежнюю жизнь: запахи, звуки, интерьер — все, что было ей так хорошо знакомо и являлось ее частью.

Одри стала подниматься на второй этаж, всматриваясь в окружающую обстановку, как будто она видела все это первый раз в жизни. Кое-что тут требовалось лишь слегка подправить, а кое-что — полностью заменить (например, шторы и занавески), однако с этим можно было не торопиться. Пока что с помощью тщательной уборки удалось совершить настоящее чудо перевоплощения, и Одри снова и снова мысленно благодарила людей, которые приложили к этому руку, узнав, что дом опять стал собственностью Сеймуров. Поднявшись на второй этаж, Одри направилась на чердак.

Чердак. И как это она не вспомнила о нем раньше?

Через крошечные окошки сюда, на чердак, проникал тусклый свет. Одри пришлось идти очень осторожно, чтобы не удариться головой о какую-нибудь из балок. Хранящиеся здесь предметы были разложены в определенном порядке, однако все покрывал толстый слой пыли. Здесь лежали старые зеркала, которые еще вполне можно было использовать, потертые табуретки и прочие — не менее потертые — предметы мебели, которые когда-то много лет назад решили не ремонтировать, а просто отнести на чердак. Одри осмотрела их и пришла к выводу, что многие из них вполне можно отреставрировать. Еще здесь лежало много старых книг — настолько старых, что казалось, стоит раскрыть их — и из них тут же повыпадают страницы. Одри сдула пыль с одной из них и, взглянув на обложку, увидела, что это роман Шарлотты Бронте «Городок». Полистав страницы, она натолкнулась на слова «Дженнифер Сеймур». Одри стала перебирать остальные книги и увидела среди них произведения сестер Бронте, Эмили Дикинсон, Элизабет Барретт Браунинг, Кэтрин Мэнсфилд, Гертруды Стайн, Джейн Остин, Эдит Уортон, Джордж Элиот…

Лежавшие здесь несколько десятков книг были написаны женщинами и когда-то принадлежали тете Дженни. Одри, осматривая чердак дальше, натолкнулась на небольшой деревянный сундучок, на передней стенке которого были нарисованы цветы, и осторожно его открыла. В сундучке лежало множество тетрадей и отдельных листков, связанных в пачки тоненькими тесемочками. Несмотря на охватившее Одри волнение, ее руки двигались очень медленно. Она словно боялась, что стоит ей сделать резкое движение — и все это исчезнет или рассыплется в прах. Это были письма и незаконченные литературные произведения тети Дженни, ее личные дневники (которые Одри открыть пока не решилась) и множество листков с написанными на них обрывками стихотворений и просто отдельными фразами. Дженни, похоже, очень часто что-то писала там, где придется, как будто испытывала настоятельную потребность немедленно переносить появлявшиеся у нее мысли на бумагу, не дожидаясь, когда для этого наступит более подходящий момент. Одри вспомнила, что все это Дженни делала в тайне от всех.

Девушка взяла в руки дневники Дженни, все еще не решаясь их открыть. Дневники состояли из двух десятков абсолютно одинаковых по виду тетрадей. Казалось, Дженни всю свою жизнь вела записи.

Наконец Одри, решившись, взяла одну из тетрадей и взглянула на последнюю запись.

«Жизнь прекрасна. Арчи — самый лучший муж на свете. Я живу в очень красивом доме, и меня окружают люди, которые относятся ко мне очень хорошо. Тем не менее внутри меня огромная пустота. Я живу жизнью, наполненной фантазиями и иллюзиями, — жизнью, которая делает меня счастливой, но которая имеет очень мало общего с действительностью. Если я буду продолжать так жить и дальше, я сойду с ума. Наступит момент, когда я уже не смогу отличить действительность от фантазий, которые я сама выдумываю, чтобы прожить еще один день, и еще один, и еще… Я пожираю себя изнутри, и дело не только в этой проклятой — или, наоборот, благословенной болезни. Я ведь все равно сильнее ее…»