Не верь тишине
(Роман) - Овецкий Владимир Борисович - Страница 10

— Узнаю Лизу! — засмеялся Добровольский. — Все та же, вся в колючках.

— Да уж не то, что вы: чистенький, гладенький, сладенький, — произнесла она с такой презрительной усмешкой, что тот растерянно и смущенно заморгал глазами.

— Лизавета! — прикрикнул Дементий Ильич. — Как можно! Три года не видела Александра Сергеевича и так встречаешь. А человек с фронта, кровь за родину проливал.

— Хм, проливал! В штабе отсиживался. Это Илья…

— Прекрати немедленно!

— Дементий Ильич, дорогой, ради бога, не сердитесь на Елизавету Дементьевну. Как у всех девушек, у нее собственное понятие о геройстве. Нас действительно вместе с вашим братом направили в штаб фронта. Но Илья подал вскоре рапорт о переводе на передовые позиции. Я не поддержал. И знаете почему? Вижу по вашим прекрасным глазам, что вы приготовили колкость. Напрасно! Армия — это прежде всего дисциплина. В особенности на войне, где у каждого строго определенные обязанности. Ну представьте: генерал сидит в окопе вместе с солдатом или бежит рядом с ним в штыковую атаку. Смешно и нелепо!

А вы что там, в штабе, себя генералом возомнили?

— Право слово, вы ко мне слишком суровы. Чем я заслужил такую немилость?! — Штабс-капитан с шутливым прискорбием склонил голову.

— Вы не обижайтесь, Александр Сергеевич, это у нее бывает. Иной раз и на отца родного так насядет, только пух и перья летят.

— Избави бог, разве вправе мужчина обижаться на женщину, тем более такую, как ваша дочь! А сейчас позвольте откланяться. Благодарю за приятную беседу, Елизавета Дементьевна. Всех вам благ.

Штабс-капитан щелкнул каблуками и вышел.

Субботин проводил его до порога и, прощаясь, тихо сказал:

— Значит, как уговорились.

Добровольский кивнул. Мужчины крепко пожали руки, и Дементий Ильич поднялся к себе. Лиза рассеянно перелистывала книгу. Субботин сел, хмуро глядя на дочь:

— Ты что это себе позволяешь, и еще в моем присутствии?!

— Да я…

— Знаю! Все, что ты хочешь сказать, знаю! А надобно тебе понять и другое: чувства в этом мире вредны. Чувствительный человек беззащитен, как какая-нибудь букашка. Ну наговорила ты всякие слова и думаешь, вот, мол, как я офицерика отделала. А того не поймешь, что это тебя он отделал, потому как и слово последнее за ним осталось, и знает теперь, как ты к нему относишься.

— Я этого и не скрывала.

— И напрасно! Тебе о том и толкуют, что не всем и не всегда свои чувства настоящие показывать надо. Это наипервейшее условие, если хочешь чего в жизни добиться. Уразумела? То-то… Ну а теперь рассказывай, что у тебя.

Ничего вроде бы в Лизином рассказе Дементия Ильича не заинтересовало. Он задал только один вопрос:

— Кто это был, узнала?

— Узнала: Мишка Митрюшин.

11

Приближался полдень, ясный апрельский полдень, когда набравшие силу солнечные лучи насквозь пронзают хрупкую зелень деревьев, щедро и ласково, как бывает только в это время года, помогают земле забыть метельные сны.

Отец Сергий ушел в церковь с рассветом, но давно отслужили утреню, а он все не возвращался. Не пришел и Саша. И Марфа Федоровна, чтобы как-то ускорить ход времени, позвала служанку и приказала готовить обеденный стол.

— Сколько приборов ставить, матушка?

— Ставь четыре.

Марфа Федоровна сделала девушке еще несколько замечаний и прошла к себе. В комнате она без надобности переставила с места на место стулья с широкими резными спинками, провела рукой по столу, покрытому кружевной скатертью, подлила масла в лампаду и вышла в сад.

Здесь было тихо и прохладно. Но это не успокаивало. Сердце страшила мысль, что чужая и непонятная жизнь-круговерть ворвется и сюда, сметая покой и благополучие, беспощадно растопчет все, чем были наполнены годы совместной жизни с отцом Сергием.

Счастливо зажили они в этом городе, где молодому священнику дали приход. Ревностно начал он службу, умело нашел тропку к сердцам прихожан, среди которых были и люди, власть имущие. Чем могла помогала ему матушка. До удивления быстро привыкли они друг к другу, даже многие привычки оказались у них схожими, о чем с тайной радостью думала Марфа Федоровна. Думала и волновалась, потому что муж и сын оказались сегодня там, где бушевала стихия.

— Мама, вы здесь!

Марфа Федоровна вздрогнула от неожиданности, оглянулась. И улыбнулась с облегчением сыну и его приятелю, ротмистру Гоглидзе.

Едва вошли в гостиную, тенькнул звонок. «Батюшка», — догадалась Марфа Федоровна. И не ошиблась.

— Ждем тебя с обедом.

— Не до яств ныне, — пробасил священник и повернулся к сыну и ротмистру: — Рад, что вы здесь. Но сначала подкрепитесь чем бог послал, а на меня, старика, не обращайте внимания.

«Бог послал» обед обильный, хотя и постный. Матушка гостеприимно потчевала гостей, однако сама к еде почти не притронулась. А молодые ели дружно и с аппетитом…

Поблагодарив хозяйку дома, Гоглидзе с Александром поднялись на второй этаж, к отцу Сергию.

— Прошу, господа, усаживайтесь и выкладывайте все до единого и откровенно, — грубовато потребовал священник, четко давая понять, что здесь не место и не время разводить дипломатию.

— Если откровенно, — Александр переглянулся с Гоглидзе, — то мы не очень довольны тем, как разворачиваются события. Полагали, что достаточно маленького толчка — и народ поднимется! А оказывается, надо подталкивать тех, кто пострадал от большевиков.

— Мрачно живописуешь. Почему?

— Почему? Приехали мы утром к Смирнову на завод. Принял нас Петр Федорович весьма любезно, а дело не вытанцовывается. Мнется Петр Федорович, во всем с нами согласен, а как патроны и бомбы дать — увольте!

— Дать? — переспросил священник.

— Ну отдать, передать, вручить, продать, какая разница! — поморщился Александр. Гоглидзе сидел в мягком кожаном кресле и, казалось, не слышал разговора.

Отец Сергий перевел взгляд с одного на другого, словно пытаясь понять, действительно ли они так наивны, как рассуждают. Потом встал, прошелся по комнате, закинув руки за спину:

— Песнопевец, настраивая свои гусли, до тех пор натягивает или послабляет струны, пока они не будут согласны одна с другой гармонически. Так и мы в нашей деятельности обязаны согласовывать все до мелочей. В том числе и то, что касается разницы между словами «дать» и «продать». Для заводчика Смирнова и его коммерции не существует слова «дать», есть лишь слово «продать». И это вы должны знать не хуже меня.

— Да о какой коммерции может идти речь, когда родина гибнет!

— Ты прав, Александр, и горячность твоя понятна и простительна. Но увы, «все мы суть человеци», а посему низменное живет в каждом из нас. Однако, когда вы слышите: «Отдавай кесарево кесарю», разумейте под этим только то, что не вредит благочестию. Все противное благочестию дань диаволу.

— Вы, батюшка, очень хорошо объяснили, очень! — улыбнулся Гоглидзе. — Но где нам взять кесарево, чтобы отдать или, чтобы быть точным, заплатить господину Смирнову?

Вопрос резонный. Надо сообща подумать.

— Долго думаем, — хмуро заметил Александр. — Большевики резвее нас оказались: не мудрствуя лукаво приняли решение о контрибуции. Так что пока будем договариваться между собой «дать» или «продать», советчики обдерут всех как липку.

— Откуда известно?

— Дементий Ильич передал.

Отец Сергий промолчал. Вспомнился трудный и неудачный разговор с иеромонахом Павлом, духовником женской обители.

…Только что отслужили службу, они остались в ризнице вдвоем. Момент для разговора был не Очень подходящий, но выбирать не приходилось: торопило время, а с монастырем связывалось слишком много планов.

— Суровая нам выпала доля, — говорил отец Сергий, переодеваясь. — Живем в мире, проданном антихристу. Разрушаются святые устои нашей духовной жизни. Земля русская обагрена реками крови, свинцовые тучи над некогда светлым горизонтом. И как невыносима и омерзительна вонь невысыхающей краски на плакатах, призывающих уничтожать ближнего, разрушать святую церковь. Чад поднимается к небу. И разве мыслимо иное служение церкви, чем яростная борьба за чистый горизонт!