Царевна Нефрет
(Том I) - Масютин Василий Николаевич - Страница 11

Утром вспомнил слова Карнарвона о Стакене и письме от жены. Письмо лежало перед ним — написанное поспешно, размашистым почерком, без единого знака препинания, как телеграмма:

«Не могу больше немедленно возвращайся зачем мы только сюда приехали Стакен тебя вызывает болен я читала об этом в газете».

Упоминание о Стакене прибавило ему сил. Он предчувствовал опасность и стал готовиться к обороне.

«Стакен меня вызывает… Итак, за работу!»

Лорду понравилось, с каким пылом Райт взялся за раскопки. До сих пор он видел в нем только кабинетного мечтателя. Надпись на грязной, наспех очищенной плите Райт разбирал теперь со всей тщательностью. Он нашел плиту вне участка работ Карнарвона. Лорд заявил о своем искреннем желании помочь Райту, тем более что сам не был занят в данный момент ничем важным. Райт надеялся, что Карнарвон заинтересуется найденной плитой, но тот лишь бегло осмотрел ее.

Мэри получила от Райта короткий ответ:

«Все идет наилучшим образом. Дело проясняется. Потерпи еще немного».

Мэри скучала. Усердно, как в Берлине, а то и с большим рвением, скупала в Каире различные безделушки. Чтобы сделать приятное мужу, выискивала по лавкам древности — наверняка фальшивые. Тосковала по Берлину, но не решалась на самостоятельное возвращение. Она не могла разобраться в своих чувствах к Райту. Он был ее мужем, нравился ей, был не похож на остальных мужчин, и она желала его как-то иначе, чем других. У нее бывали искушения, но в конце концов мысли о супружеских обязательствах одерживали верх.

Мэри обладала прелестным свойством, отличавшим ее от других женщин — нервное волнение только красило ее. Неуверенный взгляд ее рассеянных глаз говорил о возбуждении, даже раздражении. Но она обращала так мало внимания на своих знакомых и относилась к их заботам с таким равнодушием, что создавалось впечатление, будто она сознательно подчеркивает свою холодность. Чахоточный француз Аристид де Бособр, который проводил вторую зиму в Каире и все время писал длинную поэму из египетской жизни, обратил на нее самое пристальное внимание. Худой и бледный, со впалыми вытянутыми щеками, он часто подсаживался к Мэри за столиком в отеле. Общество Бособра докучало ей, но по крайней мере ограждало от других, более неприятных ей людей. Мэри уже выучила наизусть несколько отрывков из его поэмы; когда он зачитывал свои лихорадочные фантазии и видения, его голос напоминал звуки далекого оркестра.

«…Они шли меж мраморными колоннами, облаченные в праздничные одежды.

Их головы были увиты золотыми аспидами, никогда не касавшимися земли.

Они хранили молчание — жесты заменяли им слова.

За порфировыми столами они вкушали блюда из райских птиц и подводных чудовищ.

Жены в платьях белее молока богинь ждали их на закате.

Ручные львы ластились к ним и лизали им руки.

Они уезжали на войну в колесницах, запряженных единорогами.

Они жили тысячу лет и ни разу не улыбнулись…»

Однажды Бособр показал ей акварель Густава Моро[15], которая его вдохновила. Мэри взглянула на желтое, землистое лицо тысячелетнего фараона, не знавшее улыбки, услышала кашель француза, увидела, как он судорожно мнет платок и замечталась. Возможно ли прожить тысячу лет?

За каменной охранной стеной, закрывавшей вход в гробницу, Райт нашел нечто, оживившее прошлое. Давняя мечта или невероятный сон становились явью. Беспокойные видения воплотились в образы, которые украшали стены по обе стороны узкого и низкого входа. Райт благоговейно рассматривал фрески с изображением погребальной процессии. Невольники несли жертвенные дары, еду, напитки, цветы. Много цветов. Курильницы. Некоторые держали в руках раскрашенные сундучки, двое бережно несли стол с разложенными на нем плодами.

Домашняя обстановка — изысканные произведения рук художников и их утонченного вкуса. Кресла, столики, кровати с резными головами животных. Шкатулки с драгоценными украшениям и и косметическими средствами… Зеркала, бусы, веера. Ручная газель несравненной красоты — на скаку, со стройными ногами. И снова какие-то жертвенные дары, толпа плакальщиц, сами позы которых выражают печаль. Тянут барку, невольники подгоняют скот. Мумия лежит в позолоченном саркофаге. Рядом семья. Плакальщицы пытаются выразить непомерную боль родных. Переправа через Нил. Ярко раскрашенные похоронные лодки. Металлические цветы лотоса на носу и корме барки, везущей мертвое тело, низко склоняются к воде, словно под гнетом скорби.

Из склепа, вырубленного в скале, выходит и идет навстречу процессии жрец. В его фигуре Райт — не столько зрением, сколько внутренним чувством — узнает себя самого. Рабочие, вошедшие следом за ним, возгласами обращают внимание друг друга на это необычное сходство и указывают пальцами на Райта.

Первый шаг в усыпальницу был для него шагом в прошлое. И вот он встретился со своим двойником, жившим три тысячи лет назад. При взгляде на него, Райт на миг утратил себя и в тот же миг обрел вновь — в том, кто терпеливо ждал его здесь, облаченный в одежды жреца.

Не могло быть сомнения, что у художника, изобразившего погребальную процессию, должны были иметься особые причины для придания чертам жреца портретной выразительности. Эту выразительность подчеркивали характерно-шаблонные лица всех остальных. Упрямая линия подбородка, резкий вырез губ, контрастирующий с молодым лицом, меланхолический и чуть удивленный взгляд больших глаз — все это было словно срисовано с живого Райта. Жрец отличался от него только обритой головой.

Открытие заставило Райта изменить первоначальный план. Он был слишком взволнован и чувствовал, что в таком состоянии не сможет продвигаться дальше, даже не вправе это делать. Нужно успокоиться, свыкнуться с новыми чувствами и тогда уже пробиваться к месту вечного упокоения тех, кто звал его к себе.

Его волнение было ответом на этот зов.

Непривычное поведение Райта обеспокоило Карнарвона. На вопросы о том, как идут раскопки, Райт отвечал коротко и безразлично, как будто все, что он нашел, было ему давным-давно знакомо. Казалось, он лишь с большим усилием сумел отвлечься от раздумий, когда поднял голову и произнес:

— Прошу вас не заходить дальше места, где я сегодня остановился. Я отметил это место деревянной табличкой.

Карнарвон согласно кивнул головой.

Вернувшись с раскопок, Карнарвон застал Райта в той же позе — согбенного, с локтями на коленях и сцепленными пальцами. Широко раскрытые глаза глядели недвижно и испуганно, не видя ничего вокруг. У рта, как старческие морщины, пролегли глубокие складки. Карнарвон внимательно посмотрел на Райта, махнул рукой, будто отмахиваясь от сна, и направился к выходу из палатки. Еще раз оглянулся, пожал плечами и пробормотал: «Странно…»

Он уже успел побывать в усыпальнице, дошел до фрески с изображением жреца и сразу заметил сходство. Карнарвон никогда не расставался с фотографическим аппаратом и магнием — и сейчас не удержался и сделал снимок, собираясь сравнить его позднее с фотографией Райта. Вероятно, Райта поразила эта схожесть. Карнарвону показалось, что он украл что-то, принадлежащее другому.

Ночью Райт спал спокойно. Он освоился с тем, что увидел. Волнение отпустило его. Он уже решился копать дальше. На следующий день с утра он вошел в раскоп, даже не взглянув на фрески и своего двойника. С помощью рабочих добрался до погребальной кладовой, заполненной предметами домашнего обихода; их хватило бы на обстановку небольшой комнаты. Несомненно, со времени погребения все здесь оставалось нетронутым. Воры, искавшие драгоценности, конечно, вряд ли позарились бы на эти повседневные предметы. Их ценность заключалась не в материале, а в исполнении.

Они лежали в том же порядке, в каком были некогда сложены — не особо бережно. Краски сохранили свои цвета и даже такой подверженный воздействию времени материал, как кожа, выглядел неповрежденным. Возможно, это объяснялось исключительно благоприятным составом почвы.